Как вспоминал со смехом отец, он, приезжая домой в отпуск, наблюдал все эти перемещения постельных принадлежностей из дома во двор и обратно. Аркадий Александрович (дед Александра) предлагал бороться с сыростью кардинально — срубить деревья вокруг дома, а если не поможет, снести дом и построить другой.
Горничная на полукруглом крыльце разжигала самовар, он немилосердно дымил, как вспоминал Иван Аркадьевич, девка чихала и отмахивалась от дыма косынкой. Из окна высовывалась Наталья Андреевна и кричала на девку, что та задымила всю анфиладу комнат, не продохнуть. И все это повторялось изо дня в день. Пахло чаем с липовыми цветами, медом с пасеки Михаила Александровича и смородиновым вареньем. Все садились пить чай и делали это сосредоточенно, со вкусом… А потом поспевали яблоки «белый налив», и весь дом наполнялся ароматом яблок и яблочного варенья, и мармелада, который умела готовить только кухарка Агрипина Максимовна.… Но пахло и сыростью и снова Аркадий Александрович порывался вырубить парк, затенявший дом и нагонявший тоску и сырость на обитателей Кедровки — так называлась усадьба.
Но парк существовал до сих пор… Миронов свернул с проселочной дороги на аллею, вернее, на то, что от нее осталось. Несколько лип были повалены, другие разрослись сильно, почти закрыли ветвями просвет над дорогой. ЗИМ тяжело и медленно переваливался по колдобинам, за ним поднималось облако пыли.
Автомобиль остановился около двух столбов, на которых когда-то висели ворота. Кирпичные столбы почти разрушились, правый зарос вьюнком, цветущим белыми цветами-граммофончиками.
— Тут был въезд в усадьбу, — пояснил Дмитрий Кириллович. — От дома почти ничего не осталось. Растащили деревенские. Теперь кирпичики из стен вашего дома попали в фундаменты и стены других домов. Перекрытия, паркеты, окна, двери — всё унесли.
Александр растерянно покивал. Он вдруг вспомнил, как только что сидел среди ликующей молодежи, испытывал чувство единения с ними, а ведь это их отцы и деды грабили его усадьбу. Кедров прижался спиной к сиденью машины, словно закаменев. Он въезжал на земли, которые принадлежали бы ему по сей день, если бы не революция. А теперь — он сын эмигранта, пусть и состоятельного человека, ни в чем не нуждающегося. Чувство обиды поглотило всего Александра.
«Они тут принимают студентов со всего мира, чувствуют себя хозяевами, в то время как ограбили настоящих хозяев и выгнали их из дома, из России, — думал он, поглядывая на крапивные заросли по обочинам. — Из России, — мысленно повторил Александр, и вспыхнуло в нем такое чувство нежности к это земле, к этим крапивным зарослям, к липам, к кирпичным столбикам у входа, увитым вьюнком, к развалинам старой усадьбы, которая показались уже впереди, что он сглотнул комок подступивших слез. И сам удивился себе и такой своей эмоциональности.
Кедров подался вперед, к запылившемуся лобовому стеклу. Вот он — дом. Белые колонны, увенчанные вместо капителей ржавой арматурой, торчащей пучком из навершия. Осевшие, покрытые зеленью плесени стены, пустые оконные и дверные проемы, за ними чернота и… пустота.
На залитой солнцем поляне перед домом колышется высокий розовый Иван-чай. Александр понял, что тишина здесь как на кладбище, особенная…
Погруженный во внезапно нахлынувшие, вызывающие смятение, чувства, не сразу понял, что Миронов заглушил двигатель ЗИМа и вышел из машины. Стоит, опершись о крыло автомобиля, и курит папиросу. Едкий дым ее проник в приоткрытую дверь. Мотор машины урчал, остывая.
Кедров тоже вышел из машины и сделал несколько шагов по направлению к дому. Увидел остатки ступеней, густо поросших подорожником и лопухами. Он только сейчас понял, что тут нет абсолютной тишины — гудели шмели над Иван-чаем, чирикали птицы в кроне огромного дуба, отдаленно куковала кукушка, ветерок шумел в кронах и шевелил спутанную траву.
Александр пожалел было, что отца рядом нет, но тут же, спохватившись, обрадовался, что Иван Аркадьевич не увидит всего этого. Молодой человек прошел вперед, сел на ступени дома, где никогда не бывал, но считал его своим.
Не задумываясь, что позеленит брюки о траву, сидел, вслушиваясь, вдыхая ароматы травы и цветов. Дмитрий Кириллович стоял в стороне и не подступался с разговорами.
Наконец, Кедров поднялся. Внутрь он не пошел, понимая, что там ничего не увидит, кроме полной разрухи, крапивы, и поросли молодых тополей, проросших прямо в комнатах, лишенных потолочных перекрытий. Еще через несколько десятилетий о том, что тут когда-то была усадьба будут напоминать разве что горстки камней в траве, доходящей до пояса.
Подобрав небольшой обломок камня, отколовшегося от полукруглых ступеней крыльца, Александр словно бы слышал голоса — сварливый голос бабушки, покрикивающей на горничную, визгливый — самой горничной, изумлявшейся, как можно разжечь самовар без дыма, басовитый — деда, грозящего вырубкой деревьев, скрипучий — дедова брата, развлекавшегося в Кедровке научным разведением пчел…
— Ну что же, друг мой, поедем, — задумчиво сказал Миронов. — У меня ведь когда-то было похожее родовое гнездо. Там росла моя Лёля. Ивану Аркадьевичу не рассказывай, что видел… — он повел рукой в сторону усадьбы. — Расстроится. А он добрый человек.
— Вы с ним лично знакомы? — взяв в рот травинку, Александр подошел к машине.
— Да, в 33-м был в Бизерте, а позже в Женеве еще до твоего рождения.
— И вас так легко отсюда выпускали? Я слышал, что из СССР сложно уехать. Разве что только дипломатам и разведчикам…. — Кедров сказал и осекся.
Миронов улыбнулся, но промолчал.
— Что же, поедем в город? — робко спросил Александр.
— Бурцев говорил, что ты интересовался работами наших вирусологов. Я мог бы познакомить тебя с нашими ведущими врачами-вирусологами. Это был бы бесценный опыт для тебя.
— Взамен на что? — сам испугался своего вопроса Александр. Они за городом, вдвоем — никого рядом, а этого Миронова, по большому счету, Кедров совершенно не знает.
— Деточка, мне уже под восемьдесят. Я похож на интригана? Мне хотелось порадовать тебя и не более. А поскольку я имею возможность это сделать, то завтра мы поедем в институт, где трудится Чумаков. Смородинцев, к сожалению, работает в Ленинграде. Впрочем, если захочешь, можно съездить и туда.
— Всем участникам фестиваля такие преференции? — не удержался Кедров от язвительного тона.
— Только у меня просьба, общаться с учеными по-французски. Я переведу. Не стоит им знать, кто ты, — проигнорировал колкость Миронов.
— Я с удовольствием, только все же странно. Может, вы пригласите меня к себе?
— В гости — да. Чуть позже. А пожить — это вряд ли. Тебе лучше жить с твоими друзьями из Франции и Бельгии. Тебя ведь с бельгийцами поселили?
Александр кивнул. И всю дорогу до гостиницы молча смотрел в окно.
Уже рано утром в номер, где Александр обитал с двумя бельгийцами и швейцарцем, постучали. Кедров перевернулся на другой бок. Но через минуту его уже толкал бельгиец Ландер:
— Герман, приятель! Там к тебе вчерашний старик. Забавный господин. Великолепно говорит по-французски. Где ты такого откопал?
— Переводчик, — сонно буркнул Кедров. — Как-то приезжал в Париж, там познакомились. — И сам удивился, зачем соврал. Миронов и Бурцев словно заразили его своей подозрительностью.
Он быстро оделся и вышел. Дмитрий Кириллович был свеж и бодр. Выбритые щеки розовели над белым воротничком накрахмаленной рубашки.
Они позавтракали в ресторане гостиницы, и Миронов сказал, снова закуривая едкую папиросу:
— Нас ждет Михаил Петрович. Он уделит нам немного времени, а затем мне обещали небольшую экскурсию для тебя.
В ресторане они разговаривали по-французски. Сюда уже спустились шумные участники фестиваля. Особенно крикливыми были итальянцы и американцы.
— Кто это Михаил Петрович?
— Чумаков.
Институт вирусологии основали на базе Отделения вирусологии Всесоюзного института экспериментальной медицины имени Алексея Горького и входил институт в состав Академии медицинских наук СССР. С 1950 года институту присвоили имя основоположника вирусологии Дмитрия Иосифовича Ивановского.
Все это узнал Александр от самого Михаила Петровича, который заехал в институт специально для встречи с молодым французским вирусологом. Обаятельный мужчина с зачесанными назад волосами.
— Вообще, я теперь возглавляю институт полиомиелита и вирусных энцефалитов, но еще два года назад возглавлял этот институт.
Они расположились в кабинете нынешнего директора. Миронов выступал в качестве переводчика как и договаривался с Александром. Гостей угощали чаем с лимоном и тульскими пряниками. Кедров заметил с удивлением, что у Чумакова в левом ухе стоит слуховой аппарат, а правой рукой он не владеет.
— Да, да, молодой человек, я не так стар, хотя родился еще при царе, — улыбнулся Михаил Петрович. — А это, — он поднял руку к уху, — следствие заражения энцефалитом. Случайно вышло. Но в результате глухота и рука не слушается. Так что будьте осторожны, когда станете работать с материалами. В 1937 году, еще до вашего рождения, я участвовал в экспедиции нашего крупного ученого Зильбера. В Хабаровском крае исследовали природу инфекционного неврологического заболевания. Нашли причину возникновения болезни. В итоге выделили вирус, вызывающий клещевой энцефалит.
— За открытие вируса Михаил Петрович и другие ученые группы Зильбера получили Сталинскую премию в 1941 году, — вмешался в разговор директор — академик Косяков. — Лев Александрович Зильбер участвовал и в подавлении вспышки чумы в Нагорном Карабахе в 1930 году. У нас в институте, между прочим, работала и создательница советского пенициллина Зинаида Ермольева. Ее изобретение спасло тысячи жизней во время Великой Отечественной войны.
— Да, она великолепный ученый, — покивал Чумаков. — Сейчас мы сотрудничаем с американскими учеными Джонасом Солком и Альбертом Сэйбином. Проводим испытания американской вакцины, пытаемся наладить производство вакцины у нас. Полиомиелит — страшный вирус. Думаю, вы знаете об этом.