— Это невероятно интересно, — у Кедрова горели глаза. Он сидел рядом с такими учеными, они разговаривали с ним на равных. Так могут вести себя только очень интеллигентные образованные люди. — Я мечтаю тоже бороться с болезнями. Меня больше занимают проблемы раковых заболеваний. Я абсолютно уверен, что не только саркома Рауса, но и другие разновидности рака имеют вирусное происхождение.
— Ну, в принципе вирусное происхождение рака Лев Зильбер обосновал еще в 40-х года, — заметил Чумаков. Они тут же переглянулись с Косяковым, и эту тему почему-то замяли.
Александра повели на экскурсию по лабораториям, показывали подопытных животных, стерильные боксы, оборудование.
«Вот бы здесь попрактиковаться, — подумал Кедров. — Наверное, со связями Миронова это было бы вполне возможно. Мои сокурсники обзавидовались бы».
Александр в самом деле был увлечен будущей профессией. Его волновали истории о героях науки, заражавших себя вирусами, чтобы наблюдать за течением болезни и испытывать на себе новые препараты. Эти люди спасали сотни других своей самоотверженностью. Кедров видел себя среди таких же героев в белых халатах.
Противоречие между вчерашней экскурсией на развалины усадьбы и сегодняшним отношением ученых к обыкновенному французскому студенту вызывали сумятицу в душе Кедрова. Ему все больше нравилось в Советском Союзе.
Но и сам Миронов внес определенную долю сомнений… Когда они вдвоем вышли из института, Александр без умолку перечислял все достоинства микробиологии. Хвалил сотрудников института, вспомнил про Зильбера и тут же спросил:
— Мне интересна проблема вирусного происхождения рака. Михаил Петрович начал говорить про Зильбера и вдруг оборвал себя. Почему, Дмитрий Кириллович?
— Поехали ко мне. Я тебе позже расскажу.
Они сели в ЗИМ и направились на Кутузовский проспект, где у полковника МГБ СССР в отставке Миронова находилась квартира. Не слишком большая, но все же просторная по сравнению с той коммуналкой на Малой Бронной, где он жил до войны.
Блестящий паркет, чистота, граничащая со стерильностью. Тишина в квартире.
— Вы один живете? — спросил Александр.
— Зачем же? У меня сын есть, но он с невесткой и внучками на даче. Я тоже отдыхаю от них. Больно шумные. Старшую внучку Ольгой зовут, — он поставил трость в корзину для зонтиков. — Проходи, голубчик. Давай по-простому, на кухне. Ты водку пьешь?
Кедров пожал плечами.
— Как-то не приходилось. Я вино предпочитаю. Ну, пиво на худой конец. А еще лучше кофе. Люблю кенийский кофе. В нем нет сладости бразильского или колумбийского кофе.
— Да ты гурман! А я тут несколько опростился, — посетовал Миронов. — Давай тогда чайку, что ли.
Он поставил чайник на плиту и указал на один из массивных стульев:
— Присаживайся.
— Так что с этим ученым? — напомнил Александр о недавнем своем вопросе.
— С ним, к счастью, ничего, — вздохнул Дмитрий Кириллович. — Если не считать того, что в 1930 году его посадили первый раз. А второй раз уже в 1937-м.
— За что? — испуганно воскликнул Кедров.
— В 37-м на него написали донос. Нелепый как и большинство доносов. Дескать, он хотел заразить москвичей, запустив вирус энцефалита по городскому водопроводу. С другой стороны его обвиняли, что он медленно разрабатывает лекарство против энцефалита.
— И что, это восприняли всерьез?
— Тогда и более нелепые вещи воспринимали за чистую монету. Спасибо, что не расстреляли. Сидел в лагерях на Печоре. Но и там работал. Разработал препарат из ягеля против авитаминоза и спас жизнь многим заключенным. Два года отсидел, а вернувшись, как это ни парадоксально, стал заведующим отдела вирусологии в Центральном институте эпидемиологии и микробиологии.
— Не понимаю, как такое возможно?
— Когда поймешь, тогда повзрослеешь, — непонятно заметил Миронов. — А в 1940 году Зильбера арестовали в третий раз. Он не хотел работать над бактериологическим оружием. Ученый, понимаешь ли, пацифист до мозга костей, такой же идеалист, как твой отец. Интересно, все врачи такие?
— Врач не может не быть пацифистом. Он спасает жизни.
— Да-да, это в природе людей врачующих. Вот тогда-то в лагере он и занялся исследованием происхождения раковых опухолей. Заключенные ему для опытов ловили мышей и крыс. Зильбер утверждал, что опухоли имеют вирусную природу, но вирус — это лишь пусковой механизм. Далее она развивается уже по другим законам. В 1944 году Зильбера освободили. Письмо Сталину подписал в том числе и Николай Бурденко. Кстати, узнав о злоключениях Зильбера, Сталин извинился перед ним и ученый получил Сталинскую премию и продолжает работать.
— Ему от этого легче? — скептически скривился Александр.
Миронов разлил чай по стаканам в подстаканниках. Выглядел он озабоченным, поглядывал на часы.
— Это сложно объяснить тебе, гражданину Швейцарии, но таких судеб, как у Зильбера довольно много. Вместе с Зильбером были арестованы Захаров и Барыкин. Их тоже обвинили во вредительстве. Владимира Барыкина расстреляли в апреле 1939 года. Захаров сошел с ума и умер в тюремной больнице. Только что это меняет?
— Для кого? — осторожно уточнил Кедров. Ему не слишком нравилось то русло, в которое направилась беседа.
— Правильный вопрос. Для тех, кто служит своей стране, пусть нынешний режим не всегда справедлив к таким людям. Это не отменяет ни присяги, ни патриотизма. Любой режим продиктован большинству меньшинством. А страна, родина, она как дитя без матери. Вроде и отец родной имеется, а все равно, ребенок без матери сирота.
— Отец в вашем аллегорическом сравнении — это и есть режим?
— Режим, власть… — согласился Миронов, поджав губы. Он услышал звонок в дверь и пошел открывать. — Я тебя заждался! — сказал он кому-то в прихожей.
Кедров вытянул шею, пытаясь увидеть в дверном кухонном проеме пришедшего. К его удивлению это был не кто иной как Георгий Бурцев.
— Георгий Иванович, вы здесь, в Москве? — опешил Александр.
— Здравствуй! — кивнул Бурцев. — Как видишь, приехал по неотложным делам. — Они с Мироновым переглянулись. — И это неотложное дело — ты.
Александр молчал. Он все эти дни чувствовал — что-то должно произойти, но не понимал, что именно. Появление Бурцева в столице Союза уже само по себе было неординарным событием. Кедров считал Георгия Ивановича таким же белоэмигрантом как и отца, а, стало быть, предполагал, что дорога в СССР ему заказана. И тем не менее он тут.
— Сперва я хотел бы тебя попросить дать слово, что наш сегодняшний разговор при любом исходе останется между нами, — Бурцев принял от Миронова стакан в подстаканнике и отпил, обжегшись. Отставил стакан.
Дмитрий Кириллович вдруг вышел с кухни, оставив их наедине.
— Зная тебя и твое происхождение, не сомневаюсь, что слово своё ты сдержишь.
— Хорошо. Даю слово, — пожал плечами Александр.
— Дело в том, что ты нам интересен. Ты — великолепно учишься, увлекаешься перспективным направлением науки и собираешься связать с ним свою будущую карьеру. Не так ли?
— Кому «вам»? — тихо спросил он, уже догадываясь. — России?
— России, — согласился с такой формулировкой Бурцев. — В частности, нашей разведке, для которой ты смог бы стать при определенном старании, ценным кадром.
— Постойте, — Александр провел рукой по лицу, по ставшему влажным лбу. — А то, что вы приезжали в Бизерту, это… Вы же приятель отца. Он…
— Спросишь у него самого. И если он сочтет нужным… — Бурцев снова принялся за чай, будто только что не предложил своему собеседнику работать на разведку.
— Я должен дать ответ? — сорвавшимся, осипшим голосом произнес Кедров.
— Тебя никто не торопит, — Бурцев постучал чайной ложкой по стенкам стаканам. — Но если ты решишься дать согласие, то с этим не стоит затягивать. Пока ты здесь, у нас есть возможность провести с тобой некую подготовительную работу.
— Вы станете учить меня стрелять? — нервно усмехнулся Александр.
— Это не первостепенное в твоем обучении. Ты — будущий врач-вирусолог, а не военный. Нам интересно будет все, связанное с твоей профессией, с научными открытиями, разработками и так далее.
— Бактериологическое оружие? — Кедров вспомнил недавний разговор с Мироновым насчет того, что Зильбер отказался заниматься именно этой проблемой и его посадили за отказ. Неспроста Миронов проводил с ним лекции о репрессиях в отношении ученых-вирусологов. Намекал, что будет в случает отказа сотрудничать?
— Любые темы, связанные с микробиологией.
«Но что они мне могут сделать? Я — гражданин Швейцарии. Мой арест — это международный скандал. Даже если обнародуют, что я из семьи белоэмигранта… — подумал Александр и тут же одернул себя: — Миронов — отец Лёли. Бурцев — друг семьи. Он вообще-то рискует, открываясь мне сейчас…
Это сегодняшнее знакомство с ведущими учеными СССР — намек на то, что мне будут всячески помогать в карьере, готовы делиться опытом, чтобы я рос профессионально, занимал в Европе ведущие посты, а, имея доступ к материалам тамошних исследований, подсказывал направление в работе здешним ученым».
«Наука ради науки» — этот постулат еще на первом курсе привлекал Александра. Но не последнее время, когда Кедров стал взрослеть и все явственнее понимал, что наука имеет только тогда смысл, когда направлена во благо конкретных людей, человечества, а еще лучше страны, которая является для тебя родиной. Быть космополитом — человеком мира, очевидно, не его путь. Человек мира — бездомный, бродяга. Лучше если она есть — Родина, пусть далекая, жестокая, незнакомая — но невероятно притягательная.
«Вот тебе и предлагают обрести этот смысл, работать для людей, для России», — убеждал он себя, чувствуя холодок внутри. Это не авантюра, это не временно, это всерьез и надолго. У Кедрова хватало зрелости понять подоплеку такого предложения.
Но и некая авантюрная жилка все же присутствовала в его характере. Он сказал:
— А как же фестиваль? Никто не заподозрит, если я буду отсутствовать?