Однако лаборатории строились, и Бассон привлекал Крэйса к закупке оборудования и к решению архитектурных вопросов, где, как и что удобнее будет располагать, вплоть до подсобных помещений, в которых будет проводиться обработка и стерилизация посуды, приготовление питательных сред, лиофилизация (способ мягкой сушки веществ) вирусов. Инкубатор и виварий. Холодильник для хранения вирусов при низких температурах.
Герман потребовал, чтобы для удобства дезинфекции стены помещений прокрасили масляной краской и только в некоторых на стены положили кафельную плитку. Окна лабораторий должны были быть направлены на север или северо-запад. Требовалась также приточно-вытяжная вентиляция в помещениях с десятикратным обменом воздуха, душевые для сотрудников, установка кипячения сточных вод при работе с опасными вирусами, централизованная система сжатого воздуха и вакуума. Стерильный бокс, масса посуды — обычной и бактериологической.
Когда Крэйс выдал все эти инструкции Вутеру, тот выглядел озадаченным и даже возмущенным.
— Вам, ученым, только дай волю. — Но увидев, как Герман хмурится, Бассон пошел на попятную: — Сделаем все, как вы скажете. Как вы говорите, надо оборудовать этот стерильный бокс?
— Одно помещение, — сухо пояснил Крэйс. — Из двух боксов, разделенных стеклянной перегородкой. Внутренний бокс — шесть на восемь с низким потолком. Дверь должна открываться в большее помещение.
— О, господи! Какие сложности, — но увидев укоряющий взгляд Германа, он поднял руки. — Сдаюсь! Знаю, что все это нужно, просто я уже закошмарился со всеми этими хлопотами. А я, вообще-то, оперирующий кардиохирург.
В процессе организации работы они сдружились, называли друг друга по имени и часто Бассон приглашал Крэйса к себе домой, угощая, как и обещал, браайфлейс и пивом. Разговаривали на самые разные темы и, Вутер, не скованный рамками приличий, беседуя со своим, теперь уже другом, Германом, допускал вольности в речи, что было сопоставимо с русским матом. Ему понравилось, что Крэйс довольно быстро освоил африкаанс и старался говорить с ним на этом языке.
Бассон живо интересовался самыми разными проблемами и науками, но сводил свои обширные познания в той или иной области к расовому вопросу. Причем делал это так ловко, что собеседник не всегда успевал подготовиться к такому повороту событий и мог быть разоблачен в полном неприятии расизма в целом и апартхейда, в частности.
Герман боролся с расслабляющим действием алкоголя, с убаюкивающей обстановкой в просторном цветущем саду Вутера, где все цвело, пахло одуряюще, где копошились насекомые и ночные животные под черным африканским звездным небом. Боролся и старался реагировать так, чтобы не вызвать ни малейших подозрений Бассона в своей симпатии к неграм. Иногда он с ужасом ловил себя на мысли, что идеи новоявленного друга не так уж ему противны. Как приятно чувствовать себя исключительным, пусть и за счет других. Сложно получить это преимущество своим честным трудом — получением знаний, зарабатыванием денег. Куда проще просто родиться белым.
Вутер настойчиво вызывал его на спор, ему хотелось, чтобы с ним не соглашались, а дискутировали. Но это была бы для Германа слишком рискованная игра. Одно неосторожное слово, чуть больше горячности при отстаивании своей точки зрения и ловушка захлопнется. Крэйс, конечно, утрировал в своих предположениях, что Бассон готовит ему ловушку, однако осмотрительность он считал за благо в своей второй профессии, да и в первой тоже.
После таких бесед с кардиохирургом, Герман как-то предпринял поездку в одну из локаций Претории — Мойплатс, расположенную на западе столицы. Хижины и лачуги, слепленные из подручного материала, ящиков из-под макарон, крупы и даже патронов. Это можно было понять по размытым дождями чернильным штампам и этикеткам на стенах.
Белых внутрь пускали в сопровождении управляющего локацией — белого южноафриканца. Асфальтовая дорога заканчивалась строго по границам резервации. Дальше — рытвины, пыль, грязь непролазная после дождя. От общественных уборных исходит одуряющая вонь. А совсем неподалеку, водоразборная колонка. В хижинах нет ничего, кроме стен, лежанок, столов и табуреток.
Чернокожие глядят настороженно на пришельца. У Германа возникла неприятная ассоциация. Несколько лет назад он был в лепрозории. Тамошние пациенты смотрели на врачей примерно так же, как сейчас жители локации на белых, ожидая от них только неприятности. Ожидая обреченно, с отчетливым пониманием, что они в их полной власти.
Тут же находилась маленькая школа и больница. В больнице работали и белые. Чтобы черным можно было выходить из резервации, требовалось особое письменное разрешение. А чтобы его получить, чернокожему необходимо было изложить детально цель своего посещения города. Как правило, в город они выбирались в поисках работы. А кроме как в качестве рабочей силы, белые не хотели видеть их на улицах южноафриканских городов.
Вернулся в отель Герман опустошенный. Бассон снимал для него огромный двухкомнатный номер. Крэйс подумывал напиться, но пока он в тоске разглядывал бутылку с коньяком, позвонил Вутер.
— Дорогой Герман, я тут в вестибюле, ты не спустишься?
Маленький бар в цокольном этаже был темным, чуть отражало приглушенный свет зеркало за барной стойкой. Круглые столики окружали низкие черные диванчики. Вутер вертел в руке бокал с коньяком. Крэйс снова подивился, как у них сходятся мысли — насчет коньяка, и попросил бармена налить и ему.
— Хочу тебя предостеречь, Герман. У нас легко можно попасть в разряд «цветных», а это уже не белые, хоть и не туземцы.
— Ты к чему это?
— К тому, что если ты будешь встречаться с черными, то это повод для того, чтобы тебя заподозрить в лояльности и даже перевести в разряд цветных.
— Я не гражданин ЮАР, — напомнил немного сдержанно Герман, чувствуя, что почему-то начинает терять контроль над ситуацией. Судя по неожиданному вечернему явлению Бассона, за Крэйсом следили, а он-то вел себя довольно беспечно. — Насколько я понимаю, на меня не распространяются законы вашей страны.
— Так-то оно так, но ты работаешь на наше государство, — он оттенил слово «наше». — Давай впредь, чтобы не было у нас проблем по этой линии, не появляйся в таких местах.
— Я не спрашиваю, почему вы за мной следили… — начал было Крэйс.
— И правильно. Это для твоей же безопасности. Не хочу потерять такого профессионала.
Герман не стал развивать тему и уж тем более уточнять, при каких обстоятельствах Вутер может «потерять» своего сотрудника.
— Вутер, я могу попросить тебя об одолжении? Мне не хотелось бы, чтобы за мной следили. От этого мне как-то не по себе. То, что я любопытен, поехал в эту резервацию, так ведь я ученый — у меня в крови любознательность и впредь я буду осмотрительнее. Хотелось поглазеть на этих ваших туземцев. Не более того.
— Через некоторое время наблюдение будет снято, — Бассон заулыбался так, что морщины собрались около глаз.
«У него лицо, как морда резиновой игрушки-бульдога и глаза такие же, карие, собачьи», — подумал Герман брезгливо, тем не менее улыбаясь в ответ.
— А-а, это вроде проверки, — протянул Крэйс понимающе, играя роль наивного ученого, который ничего не смыслит в наружном наблюдении.
— Что-то вроде… Да, скоро будет готов твой дом. Остались последние штрихи и сможешь переехать.
Крэйс подумал, что последние штрихи — это оборудование прослушивания, которым напичкают дом под завязку. Спокойной жизни, очевидно, не ожидалось.
— Да, ведь я не просто так к тебе приехал, — спохватился Вутер. — Сейчас сюда подойдет наш коллега Петр Гертсхен. Вы знакомы?
— Имя вроде на слуху… — замялся Герман.
Он припомнил, что слышал об этом докторе только то, что он нацист. «Веселая компания подбирается, — подумал он. — Мало того, что на территории, пораженной, как чумой, апартеидом, но еще рука об руку с нацистами».
Вскоре действительно пришел профессор Гертсхен, благообразный, немолодой, в костюме-тройке, несмотря на довольно жаркую погоду, с тростью и красным портфелем.
Знакомство с ним вылилось в дальнейшее сотрудничество в лаборатории Роодеплат.
На территории лаборатории Гертсхен через полтора года, когда строительство лабораторий и подсобных помещений было окончено, начал разводить в питомнике особую породу собак — скрещенных с русским волком восточноевропейских овчарок. Рождались агрессивные огромные псы с чудовищными зубами. Воспринимали всерьез только хозяина, всех остальных готовы были загрызть. Одного такого пса-убийцу могли удержать только втроем.
Оборудование лабораторий Роодеплат завершилось к 1982 году. Этот год и стал считаться стартовым для проекта «Берег».
Крэйс не замечал больше слежки за собой. На вилле, где он поселился, не вел никаких разговоров по телефону, ни с кем не встречался. Да и приезжал туда нечасто. Больше всего времени торчал в Роодеплат, ночевал рядом с кабинетом, в комнате, обустроенной комфортно, специально для его удобства.
К этому времени Герман перевез Таназар в Йоханнесбург. Она приобрела на свое имя небольшой домик с садом в тихом пригороде. Улица была почти глухая. В будние дни сюда никто не приезжал, да соседи и в выходные не всегда бывали. Один — дипломат, другой — известный спортсмен, вечно уезжающий на сборы или соревнования.
Светлые домики с оранжевыми черепичными крышами, идеальный асфальт, лужайки за невысокими заборами, зеленые сады, ухоженные, политые и взращенные под южноафриканским солнцем.
Еще в Тунисе по настоянию родителей Германа, да и по собственному желанию, Таназар окончила институт по специальности дизайнер одежды и весьма преуспела в профессии. С финансовой помощью Германа уже в ЮАР организовала свою небольшую дизайнерскую фирму, наняла опытных портних и довольно скоро стала пользоваться бешеной популярностью у богемы Йоханнесбурга. Она шила и классику, и повседневную одежду с неуловимыми этническими штрихами — элементами берберских нарядов. Начала выпускать и аксессуары — сумочки, бижутерию, а затем и серебряные украшения, тоже явно носящие отпечаток берберских мотивов.