Ермилов хотел было сказать, что Рафаэля нет в живых, но поостерегся, опасаясь, что это напугает Таназар и она не отдаст документы, а когда он уйдет, то и вовсе уничтожит.
— Вас удивляет, почему нет никаких фотографий на стенах? — как ему показалось, грустно спросила она. — Он велел сжечь. В тот день…
Она прислушалась.
— Чайник закипел, — и ушла на кухню.
Вернулась довольно быстро с подносом и чаем с мятой и сахаром для гостя. Чай с пенкой вызывал действительно рвотный рефлекс, но Олег отпил и улыбнулся.
Таназар снова удалилась, а вернулась с чуть пыльной толстой и тяжелой папкой.
— Вот то, зачем вы пришли. Вижу, вы торопитесь. Все время поглядываете на часы. Я не стану вас задерживать болтовней уже немолодой женщины. Вам это неинтересно…
Олег разозлился на Сорокина. «Тот еще перестраховщик. Аэропорты в ЮАР есть в Блумфонтейне, Джордже, Кейптауне, Кимберли, в Нелспрейте, в Дурбане и еще в нескольких городах. Если Линли либо его люди ждут моего приезда или кого-то из нашей организации, то почему именно в Йоханнесбурге? Почему он меня ограничил только пятью часами, а, скажем, не шестью. Допустим, Линли доложат о моем приезде, даже, допустим, он в Йоханнесбурге, но как он для меня опасен теперь, когда я у Таназар и за мной не было хвоста? Не ясновидец же он, в конце-то концов».
Ермилов чувствовал, что Таназар настроена на разговор, а значит пополнит его багаж знаний о Кедрове. Упустить эту возможность он никак не мог.
Олег был недалек от истины, когда предположил, что Линли не обязательно в Йоханнесбурге. Ричард находился в Претории. И именно там получил сообщение от пограничной службы (правда с запоздание в два часа), что Ермилов Олег, гражданин России, 1962 года рождения пересек государственную границу Южно-Африканской Республики в Международном аэропорту Йоханнесбурга.
Учитывая, что от Претории до Йоханнесбурга около пятидесяти километров, через полтора часа Линли мог бы примчаться в Йобург. Однако он не собирался искать Олега в огромном мегаполисе, а планировал устроить засаду около посольства на Брукс-стрит в Претории. В городе хватает чернокожих гангстеров, хоть большинство населения белые… На негров можно списать все, что угодно. И грабеж, и стрельбу… А Ермилов приехал на другой конец земли не просто так. Если он что-то добудет, то бросится в посольство, чтобы отправить это «что-то» диппочтой — для Линли это было очевидно. Ричард готов был на все ради перехвата ценной информации, даже на убийство русского…
Олег все еще сидел в гостиной Таназар.
— Вы сказали: «Он велел сжечь в тот день». Что вы имели ввиду? Когда передал вам документы? А почему именно вам? Ведь вы, вроде бы, не женаты, извините, так, во всяком случае, сказал Рафаэль.
— Он просто ревнивый болван. Мы с Германом венчались. У нас нет штампа в паспорте, но венчание важнее.
— Разумеется. Только этот «ревнивый болван» погиб. То ли его убили, то ли покончил с собой. Но, по-видимому, не выдал вашу тайну насчет документов. И вообще… Вас не выдал. Иначе бы спецслужбы Великобритании уже были бы здесь, у вас на пороге.
— Что ж, — она кивнула и поджала губы. После паузы добавила: — Он повел себя как настоящий друг. Это у Рафы не отнимешь. Дружить он умел, потому и ревновал Германа ко мне.
— Вы называете его Германом, но…
— Да-да. У него двойное имя Герман-Алекс. И фамилия другая была, до совершеннолетия. Я знаю… — Она умолкла. Говорила загадками, но Олег не торопил ее, чтобы узнать главное, где, собственно, сам Кедров, и не являются ли документы в папке дешевой дезинформацией, которую он, Ермилов, доставит в клювике в Москву, думая, что привез кусок золота, а только опозорится.
— Так что случилось все-таки в тот день? Это ведь был 1992 год? Он пропал в тот год.
— Пропал? — переспросила она. — Да, можно и так сказать. Вы знаете, это все та книга… Вы ведь русский? Посмотрите там на полке. В зеленой обложке.
Олег встал и дотянулся до этажерки с книгами, взял небольшой томик в зеленой потертой обложке. С трудом различил тиснение — Осип Мандельштам.
— Откройте, — посоветовала Таназар. — Там есть дарственная надпись мне. Она правда на арабском. Он пишет: «Таназар, только не выбрасывай мой шотландский плед. Не верь в приметы и предсказания! Просто люби меня. Твой Герман».
Таназар произнесла это по памяти, знала наизусть.
— Люблю Мандельштама. Когда-то читал своей жене. — Олег опустил глаза, смутившись своей откровенности. — То же самое стихотворение… И она его любит.
Он с тревогой стал понимать, к чему клонит Таназар. И молча ждал продолжения.
— Возьмите эту книгу себе. Только не читайте больше то стихотворение жене, какие-нибудь другие.
— Я не могу, эта книга, должно быть, дорога вам, — Ермилов положил ее на край стола.
— Возьмите, — строго велела Таназар. — Мне тяжело на нее смотреть. А отдавать кому попало я бы не стала.
Когда фигура Германа скрылась в саду, металлически стукнула закрывшаяся за ним калитка, Таназар стала бродить по гостиной, не замечая, что делает это, судорожно прижав к себе папку с документами. Спохватившись, она стала искать место, куда бы ее спрятать. Металась по дому минуты две, пока не сунула документы под подушку в спальне.
Она неосознанно прислушивалась. Чего она ждала? Что услышит сигналы полицейских машин, шум во дворе? Но услышала несколько выстрелов…
Выросшая среди берберов, она и сама прекрасно умела стрелять, и то, что это пистолетные выстрелы, поняла сразу. Таназар тут же хотела броситься на улицу. Но уже добежав до двери, сжав кулаки, остановилась, как вкопанная.
Герман приказал, что бы ни случилось, не выдавать себя. Она обещала.
Оставшиеся до темноты несколько часов Таназар выжидала. Бледная ходила из комнаты в комнату и, обмирая, прислушивалась, боялась стука в дверь, боялась суматохи на улице. Однако стояла тишина. Такая как обычно, но казавшаяся ей чудовищно тяжелой. Время тянулось, тикало в эмалированных белых кухонных часах, с омерзительным лязгом переползали стрелки через каждую минутную черточку — в другой ситуации этого шороха никто не услышал бы, но теперь…
Таназар все продолжала двигаться, сидеть не могла. Вдруг замирала посередине комнаты, прислушивалась и снова — от стены к стене. Неожиданно поняла, что не видит противоположной стены — темнело.
Выбежала в сад, помчалась к парадному входу, но, спохватившись, что уходил он через другую калитку, бегом бросилась туда. Остановилась, стараясь успокоиться. Увидят, как она мечется, заподозрят неладное.
Дорога в поселке освещалась слабо. Так только, чтобы не свалиться в сточные желоба по обочинам. Там, в этих желобах, в опавшей от жары листве шуршали змеи и ночные грызуны. Сейчас от страха у Таназар обострились зрение и слух.
Она слышала даже как поднимается шлагбаум у въезда в поселок, как мяукает кошка на параллельной улице, видела не только освещенную полосу в центре дорожки, но и все, что в тени, Таназар сама была как та мяукающая кошка — видела в темноте.
Дойдя до шлагбаума, она вернулась, пытаясь вспомнить, когда услышала выстрелы? Как далеко мог уйти Герман от дома? По всему выходило, что дошел он до перекрестка. Тут дорога разветвлялась, одна вела к шлагбауму, другая — на соседнюю улицу. Поскольку у шлагбаума Таназар не нашла ничего подозрительного, она решила пройти по другой улице, которая уводила подальше от ее дома.
Почти пробежав несколько десятков метров, Таназар пошла медленно там, где улица делала крутой поворот. Строго под фонарным столбом женщина увидела небольшую черную лужицу. Дождей давно не было, а это напоминало пятно слитого из машины отработанного масла.
Однако Таназар остановилась, почувствовав, что задыхается от ужаса. Она почему-то не сомневалось, что это за пятно.
Ноги подкашивались, но Таназар шагнула к забору, перегнулась через каменную ограду и увидела Германа. Он лежал под кустом на боку, согнув ноги, словно спал. Но она сразу поняла — не спит, и уже не встанет.
Окна темнели в доме, около которого погиб Крэйс. Хозяев не было. Таназар даже не знала, кто здесь живет.
Она перебралась через забор, села около Германа. Гладила его по голове и раскачивалась из стороны в сторону, не понимая, как это все произошло и почему именно с ней и с ним.
Отчего так мало счастья было отмерено? С тех пор, когда впервые увидела его около реки, когда решила про себя, что он будет ее мужем…
Таназар встрепенулась, словно очнувшись ото сна. Необходимо было что-то решать. К кому обращаться? В полицию? Еще чего доброго ее же и обвинят в убийстве. Но хуже то, что они заберут его, не подпустят ее к нему. Ведь Таназар и Герман по документам не муж и жена, его никто не видел рядом с ней, и она никогда никому не докажет, что они в браке уже тридцать лет. Только одно пугало Таназар, что она больше не увидит его, пусть и мертвого, не дадут похоронить по-человечески. Напугало и то, что Германа могут вскрыть. Ведь не в берберской-мусульманской традиции и уж, тем более, не в православной надругательство над телом.
Привстав, Таназар оглядела поверх забора улицу. Начал накрапывать первый за месяц дождь. Ночь. В такую погоду никто из дома не высунется.
Через несколько минут, вернувшись к себе, Таназар выкатила из садового сарайчика тележку и покатила ее обратно к тому заборчику, через который невероятными усилиями ей все-таки удалось перетащить тело Крэйса. Все это время у нее в голове вертелась пугающая до глубины души мысль — что если она могла спасти его, прибежав сразу после выстрелов, но испугалась?
Она повезла мужа в тележке по дороге, отирая лоб и лицо от пота и слез, которые текли самопроизвольно. Таназар их и не замечала. Она уже не боялась, что ее увидят — у нее в складках платья так же, как тридцать лет назад, висели ножны с острым кинжалом. Никто у нее не отберет Германа. Она будет сражаться, пока и ее не убьют, как и его.