а дальнем берегу.
Не выдержав, Филь сказал:
– А ты сегодня даже хорошенькая!
По брошенному на него взгляду он понял, что похвала не вышла.
– Я хочу сказать, ты такая красивая в темноте, – сделал он вторую попытку.
Эша повернулась к нему, криво ухмыляясь.
– Спасибо, ты прав, днём я сама на себя боюсь смотреть в зеркало, – сказала она вставая.
Филю показалось, что она обиделась, и он окончательно смутился. Но оставался ещё один вопрос, который требовал немедленного ответа.
– А что теперь будет со мной? – выпалил он. – Я что… буду сидеть у вас на шее?
– А что тебе ещё остаётся? Ладно, я пошла спать!
Эша ушла, а Филь остался сидеть у потухшего огня. Он думал и думал, пока у него не затрещала голова. Небо успело посветлеть на востоке, когда, заметив это, он поднялся на ноги и подошёл к очагу.
Он протянул руку к одинокому куску варёной говядины, но передумал. Вместо этого Филь достал из продуктового ларя на запятках кареты кусок копчёного марро и положил его в вещмешок. Забросив мешок за спину, он с лёгким сердцем зашагал назад по дороге.
11
Жизнь – это просто, живи и радуйся, если сможешь…
Поздно вечером Филь уже входил в Кейплиг.
Перевалив через гряду холмов, он постучался в первую попавшуюся хижину, стоявшую более-менее прямо. Мальчик с трудом держался на ногах: за день он прошёл по суше едва не больше, чем за всю свою жизнь. Его сандалии развалились на подходе к городу, и последние пару миль он прошагал босиком.
Из-за покосившегося плетня с заднего двора раздался неистовый лай, и мохнатый пёс метнулся к нему, оскалив клыки.
Филь не поверил ему: пёс выглядел сытым и совсем не таким злобным, как облезлые портовые собаки, от которых, бывало, приходилось удирать во все лопатки. Пёс, однако, настойчиво наступал.
– Шапку сошью! – пригрозил ему Филь. Он был зол, ибо после полудня крошки во рту не имел.
В хижине почувствовалось шевеление, и истошный крик раздался оттуда: «Замолкни, гнида дольменная! Ты на кого там лаешь, зараза такая?»
Пёс сбавил пыл, но дорогу не уступил. Дверь в хижину распахнулась, из неё выглянула всклокоченная старуха в видавшем виды салопе.
– А ну, иди сюда, тварь! – страшно заорала она. И тут старуха заметила Филя. – Ой, господинчик, это хорошая собачка, она не кусается, только играет! – произнесла она скороговоркой, шагая за порог. – Заблудились или ещё чего?
Последний вопрос был задан неприветливо: старуха разглядела босые ноги Филя. Мальчик не стал долго думать.
– Пустите переночевать, матушка, – попросил он. Поймав повторный взгляд на свои ноги, Филь добавил: – Я отработаю ночлег.
Старуха прицепила пса за цепь, лежавшую у полусгнившего крыльца, не переставая разглядывать гостя. Её коричневое лицо покрывала сетка морщин.
– Да что ты можешь, – проговорила она с ухмылкой, обнажив наполовину беззубый рот. – Может, вспашешь мне делянку или наточишь ножи? Что ты можешь, барчук?
Ожидая ответа, она подбоченилась. Филь обвёл глазами тесный двор.
– Могу сеть починить, – указал он на дырявую сеть, выглядывающую из-за сарая.
– Правда можешь? – с сомнением произнесла старуха.
Она пригладила свои патлы и затянула их в узел. Филь подтвердил.
– Ну если не врёшь, заходи! – Она распахнула перед ним дверь в полутёмную хижину, откуда тянуло чем-то кислым. – Только всё равно я не верю тебе, барчук, поэтому, чтобы ты не вздумал меня обмануть…
Старуха проворно сдёрнула вещмешок с плеча Филя, когда он входил в сени:
– Это будет моя гарантия, что ты не сбежишь.
У мальчика не оставалось сил протестовать. В сенях, между кучей брюквы в углу и сваленными грудой кочанами капусты, стояла бочка белого порошка. Не удержавшись, Филь украдкой сунул в него палец и облизнул его.
– Зачем тебе столько соли, матушка? – подивился он.
Беспардонно шаря в его мешке, старуха ответила:
– Так все говорят, что соль скоро исчезнет и будет война с сердарами. Императрице-то нашей снесли голову, слышал? Ой, что это?
Тесную хижину освещал коптящий огонёк масляной лампы, стоявшей на засаленном грубом столе. В её свете Филь увидел, как тусклые глаза старухи вспыхнули алчностью, когда она нашарила Арпонис. Но ему было всё равно, он хотел только есть и спать.
Не доставая жезл из мешка, старуха сунула всё на кособокую печку. Филь пробормотал, опускаясь на скамью у стола:
– Матушка, если ты прямо сейчас меня не накормишь, я умру. И повисну ярмом на твоей совести, – добавил он, не зная, как ещё расшевелить эту старуху.
– Ой, прости, касатик! – опомнилась она и заметалась между печкой и столом.
Филь залпом выдул кружку воды, которую она поставила перед ним, и принялся за гороховую тюрю в деревянной тарелке. Повеселев, он огляделся: хижина была сколочена из худых замшелых брёвен, между которыми торчала сухая трава. Единственное окно в ней было не больше окна его комнаты в замке, разве что стена там была толщиной с эту хижину.
– Откуда идёшь, касатик? – поинтересовалась у него старуха, усаживаясь напротив.
– Из Хальмстема, – ответил Филь, старательно очищая тарелку.
Старуха, казалось, не поверила ему, проговорив с сомнением:
– Нынче мало находится смельчаков ходить по этой дороге при свете звёзд. Неужели из самого Хальмстема?
Филь кивнул с набитым ртом. Старуха смерила его долгим взглядом выцветших глаз:
– Ладно, не моё это дело!
Когда Филь, отдуваясь, поднялся, она сказала:
– Ложись, касатик, прямо здесь на лавке. Я накрою тебя твоим плащом. Плащик у тебя хороший, справный!
Она шагнула к печке, где в вещмешке лежал сложенный плащ Филя, и тут в дверь хижины постучали. Стук был громкий и требовательный.
Старуха замерла. Стук повторился – уже кулаком. Филь настороженно уставился на шаткую дверь, запертую на одинокий крюк. Старуха сунула его вещмешок поглубже в кучу тряпья на печке.
– Гости так не стучат, – сказала она, хватая Филя за руку, и потянула его за печку. – А ну, прячься в чулан!
Тут очередной удар вырвал хлипкий крюк из гнезда, и в хижину с грохотом и бряцанием ворвалось полдюжины человек, одетых в камзолы вишнёвого цвета. Рассыпавшись по хижине, словно у себя дома, они принялись заглядывать во все углы.
Задвинув Филя к стене, старуха вызверилась на них.
– А вы кто такие? – рявкнула она не хуже, чем орала на своего пса. – Мы не принимаем здесь ночных гостей!
Один из ворвавшихся обернулся, продолжая шуровать ножнами меча на печке.
– Ослепла, старая? – сказал он. – Перестала узнавать имперскую стражу?
– Да кто же вас разберёт, лиходеев! – надвинулась старуха на него. – Врываетесь в ночи, как разбойники, в дом приличной женщины! Кто мне теперь дверь будет чинить?
Она указующе вытянула узловатый палец к распахнутой двери, в которую как раз входил русоволосый, с плотно сжатым ртом военный в коротком плаще с серебряной бляхой на груди. Ему пришлось хорошо наклониться, чтобы не задеть притолоку.
– Мы ищем сердаров, – проговорил он ровно. – Скажите, вы укрываете у себя сердаров?
У него было бледное лицо с довольно массивным подбородком. Голубые глаза смотрели холодно, их выражение не смягчал даже нервный тик правого века.
Старуха в испуге всплеснула руками:
– Спаси нас всех Один, офицер! Что вы такое говорите! Какие сердары? Мальчонка вот только забрёл на огонёк, да и он на сердара не похож…
Она вытолкнула босоного Филя на середину комнаты. Офицер спросил:
– Кто он такой, откуда?
– А кто его знает! – сказала старуха. – Зашёл добрый человек, попросился на ночлег, сеть обещал починить.
– Какие при нём бумаги?
– Ничего при нём не было, вот как есть, так и заявился!
Офицер шагнул к Филю.
– Я помощник начальника ночной стражи, тесерарий де Хавелок, – представился он. – Кто ты и откуда?
– Филь Фе из Хальмстема, – живо ответил мальчик. У него был опыт общения с городской стражей, и он знал, что им надо отвечать быстро и уверенно.
Глаза офицера сузились:
– Ты из семьи Фе? Это твоего отца зарубили на предыдущей коронации?
– Он мне не отец, – возразил Филь.
– А кто же твой отец? – удивился офицер.
Пока Филь соображал, как это проще объяснить, офицер уже принял решение.
– К остальным в клетку, – распорядился он. – Там разберёмся!
Филь не успел опомниться, как его взяли за шиворот и вытолкнули на улицу.
На дороге под охраной двух стражников с факелами стояла телега с железной кованой клеткой, в которой сидело несколько человек в ободранной одежде. Лица их имели землисто-серый оттенок.
Мальчик замешкался и получил по спине плоской стороной меча от одного из стражников. Удар сопровождался короткой бранью.
– Веларовы отродья, а дитя-то за что? – закричала на них молодая женщина, единственная, кто выглядел в клетке прилично. – Иди сюда, маленький! – похлопала она рядом с собой.
Растерянный Филь шагнул к ней, но больно кривые рожи были у её соседей. Таких полно во всех портах, а мальчика учили держаться от них подальше.
– Я сам как-нибудь, – ответил он.
Ему было обидно, что его поймали на простой вопрос. Теперь старуха, как пить дать, присвоит его жезл с плащом и такой удобный вещмешок.
Защищаясь от ночного холода, Филь подтянул к подбородку колени и обхватил их руками, мрачно глядя на людей напротив. Его тянуло в сон, но он таращил глаза, не желая упустить шанс разглядеть дорогу или даже сбежать.
Помятый верзила с синяком в пол-лица, на котором не остывало любопытство с момента появления Филя, сказал:
– Смотри-ка, а мальчонка-то непрост!
– Поглядим, что он запоёт, когда познакомится с эмпаро-том, – отозвался сидевший в углу одноглазый старик. Из его плохо зажившей глазницы сочилась слеза.
– Выложит ему свои грехи как на блюде, – пообещал сидевший рядом худой юноша с тёмным измождённым лицом.