Эша пошептала, склонясь над раковиной, и Врата погасли.
– Как ты всё-таки это делаешь? – спросил Филь, прогоняя дурное ощущение, будто упал с головой в крапиву.
Тут было куда теплей, чем у развалин Хальмстема. Тающего снега здесь не было, под ногами хрустела сухая каменистая земля. Слева от пустыря, где они оказались, раскинулась роща оливковых деревьев. Справа был чей-то виноградник.
В спину им тянуло ветерком с покрытых лесами гор, а впереди, куда по холмам сбегала вниз извилистая дорога, виднелся залитый солнцем город. Он не походил на широкий разлапистый Неаполь.
Филь нахмурился: очертания пейзажа были ему знакомы, но он не мог вспомнить, где это. Если бы только он мог увидеть с моря береговую черту! И тут по характерному мысу далеко справа он опознал эти земли: перед ними была Таррагона, каталонский порт.
– Это Каталония, арагонская провинция, совсем не Кампания! – выпалил он, поворачиваясь к Эше с Ирением. – Там, налево, должна быть Барселона. Вон тот мыс на юго-востоке называется Тортоза, а это море вовсе не Тирренское – это море Балеарское! Ты куда привела нас? Я же тебе всё рассказал!
Эша уперла руки в бока верхнего платья без рукавов поверх подпоясанного нижнего, разглядывая пейзаж.
– Кампания, Каталония, – сказала она, – какая разница! Или тут лютые звери водятся?
Она вопросительно оглянулась на Ирения, держащего в поводу лошадь, навьюченную серебром.
– На меня не рассчитывайте, я не знаю эти места, – ответил он.
Все трое были в одинаковой одежде, на чём настаивал Филь. Они не бросились бы в глаза в разноязыком Неаполе, но здесь, в Каталонии, Филь не был в этом уверен. Помотавшись по разным странам и городам, он давно усвоил, что лучше не дразнить местных гусей. Особенно его пугала обувь, пусть и прятавшаяся под длинной одеждой. Стоял конец февраля, снег в Кейплиге только начал таять, поэтому все трое были в сапогах. А в этой части Старого Света, насколько Филь помнил, их носили исключительно вельможи.
Хорошо ещё, что он уговорил Эшу изменить её решение отправиться сюда в столь любимых ею штанах. Филь сомневался, что сие кончилось бы хорошо даже в Кампании, где проживало много аскеманов и бородатых византийцев, носивших настоящие штаны, а уж в этих диких местах!
Эша долго ругалась, потом схватила ножницы и через минуту превратилась в то облезлое чудо, которое Филь видел два с половиной года назад в Хальмстеме. Она сказала, что тогда она поедет как мужчина, во что иногда было трудно поверить, как сейчас, когда она стояла вытянувшись на носках и приложив ладонь ко лбу.
Её пришлось взять, потому что из всех троих только она умела открывать Врата, а никому постороннему доверить секрет «образовательно-обогатительного визита» (как выразилась Эша) Филь и Ирений не пожелали. От Руфины они знали, что новый император собирается взяться за чеканку монет из золотого бассейна, и это означало, что курс империала к аспру, составлявший уже один к пятнадцати, неминуемо упадёт до обычного один к десяти. И Филь скорее отрезал бы себе ухо, чем прошёл мимо такой возможности.
Обратив сертификаты в серебряные аспры, он сложил деньги в шесть мешков, уговорил Ирения присоединиться к нему за пять процентов от прибыли и кликнул Эшу. Не раздумывая, та согласилась. Однако им пришлось ждать ещё три с половиной месяца, пока Сотерне не отошёл от осеннего шока и Открывающий Путь снова не заработал.
Хальмстем всё ещё лежал в руинах, и на его ремонт у Империи не было денег. А скорее, это у Флава не было желания думать об этом, ибо, по словам Руфины, он сутками валялся на диване в Кейплигском замке, глядя в потолок. Перешедший к нему по наследству секретарь Клемент был не в силах уговорить его заняться делами. Над фразой Флава «Дьявол меня побери, и что мне теперь со всем этим делать?» посмеивалась вся Империя. Это первое, что сказал Мастер, когда сполз с развалин и узнал, что его брат скоропостижно скончался.
Случилось то, чего опасалась Эша: устав стоять полусогнутым на куполе, Мастер открыл пенал с Арпонисом и воспользовался пальцем для активации жезла. Когда на голову ему посыпались камни, он протиснулся в дыру и скорчился на подвесе, который удерживал кубок Локи. Кубок упал в Сотерис, и тот сожрал его, выплюнув на поверхность только мутный потрескавшийся изумруд.
– Филь, – спросил Ирений, настороженно разглядывая город, – это место подойдёт для того, что ты задумал, или нам лучше вернуться?
Эша скривилась: было видно, что идея вернуться ей не по душе. Филь ответил без особой охоты:
– Подойдёт, тут есть богатые торговцы и надёжные банки. Если только я вспомню банк, через который расплачивался отец. Но я не знаю ни каталонского, ни испанского, и… и в Арагоне легко нарваться на неприятности.
Эшу не устроило его объяснение. Она с подозрением прищурилась:
– Я впервые вижу тебя смущённым и не знающим, что делать. Что ты скрываешь?
Филь вздохнул. У него было мало желания вспоминать тот день.
– Когда мы с отцом были тут, они сожгли трёх ведьм на площади, – выговорил он с трудом. – Площадь оцепили, нам было не выбраться, так что мы были от начала до конца.
Эша передёрнулась.
– Что значит «ведьм», каких ведьм? – спросила она. – Настоящих ведьм? Так их не бывает! Люди не летают по воздуху!
Филь возразил:
– Тем не менее сожгли! Двух девушек и старуху!
Ирений стал разворачивать лошадь:
– Всё понятно, пошли назад… Эша, зажигай Врата!
– Нет уж, я хочу посмотреть на этих дикарей! – возмутилась она. – Когда ещё я попаду сюда? Ходьба туда-сюда тоже не полезна, так можно за неделю жизнь потратить!
Когда Эша учила Филя, как инициализировать раковину, она сказала, что каждый переход туда-сюда отнимает около сотой части отпущенной тебе жизни. Это было понятно. Что осталось непонятно – это как всё-таки зажигать проклятую раковину. Со слов Эши он понял, что нужно будто умереть, а потом снова ожить. Услышав такое, он забросил раковину в сундук, решив, что когда придёт пора умирать, тогда он к ней вернётся.
Филь с неохотой проговорил:
– Ладно, поехали в город, солнце уже высоко. Здесь хоть меньше риска, что обманут. В Неаполе можно на бегу остаться без штанов. Сам, бывало, ротозеев дурил. А как не дурить, когда приезжий богач раззявит рот и готов платить флорин за то, что стоит пять грошей!
Он улыбнулся, вспомнив о давних проделках. Прений дёрнул повод, и они стали спускаться вниз по дороге к городу, на который наступала весна. Чем ближе подходили они к побережью, тем сильней цвели вокруг них миндаль, вишня и апельсиновые деревья.
Филь то и дело озирался, не веря своим глазам. В Хальмстеме едва сошёл снег, в Кейплиге он ещё лежал, а тут! Он поймал себя на мысли, что надо всё же разобраться с раковиной как-нибудь поосторожней, чтоб не умирать.
У самой черты города они наткнулись на деревеньку. Кривые, из песчаника, дома казались безлюдны, земли вокруг заброшены. Дикие травы заполонили улицы. Кладбище было сровнено с землёй. От местной церкви остались жалкие обломки, разъедаемые плющом. Рядом проходил старый акведук, в котором журчала бежавшая с гор вода.
Следуя акведуку, путешественники вышли на широкую дорогу и, пройдя мимо просторного амфитеатра, вошли в шумную Таррагону. Первый же ресторанчик, встретившийся им по пути, предлагал отведать кальсотс – специально обжаренный сладкий лук-порей. Филь сразу вспомнил его вкус, потому что в прошлый раз перемазался соусом с головы до ног. Хозяин ресторана не знал ни итальянского, ни латинского, но быстро догадался, что от него требуется.
Через минуту они сидели с повязанными на груди слюнявчиками за маленьким деревянным столом на тесной многолюдной улице. Ожидая кушанье, Эша во все глаза глядела на спешащих мимо людей. Прений не так отчаянно крутил головой, но было заметно, что ему здесь тоже интересно. Впервые за два с половиной года, очутившись в знакомом мире, Филь ощущал себя хозяином положения.
Когда перед ними выросла гора кальсотс, обжаренных до угольно-чёрного состояния, он первый запустил в них руку. Одним движением содрав с лука обгоревшую шкурку, он макнул пучок в соус, запрокинул голову и целиком отправил его в рот. И расплылся в улыбке, наслаждаясь позабытым вкусом.
Они поглотили угощение в пять минут, безбожно заляпав слюнявчики чёрными от угля и рыжими от соуса пятнами.
В портах редко принимают чужую медь, но серебро и золото – всегда. Прений расплатился с хозяином серебряным аспром, на что тот, взвесив монету на ладони, притащил кучу медной сдачи. По его ухмылке можно было понять, что он надул их минимум втрое, но переживать по этому поводу Филь не собирался. Их ждали дела поважнее.
– Честно говоря, пока я жевала твой лук, – сказала Эша, когда они тронулись дальше, – мне страшная мысль пришла в голову: неправильно ты, Эша Фе, живёшь. Интереса у тебя в жизни никакого, драм с мужчинами не наблюдается, скучная ты, Эша, и вспомнить тебе будет нечего в глубоком маразме.
Поэтому я иду сейчас и завидую, что ты в своём возрасте успел повидать столько, сколько мне, наверное, уже не успеть.
Вместо Филя ответил Прений. Не глядя на Эшу, он сухо проговорил:
– Тебе следует думать о том, что, сделав выбор в этом мире, ты вынуждена жить с этим выбором.
Девушка вспыхнула и надулась. Это походило на продолжение какого-то старого спора, Филю сразу стало неинтересно. Щурясь от бьющего в глаза солнца, он прокладывал дорогу сквозь толкотню и давку, держа Эшу за вытянутую руку, чтобы не потеряться в толпе. Следом шагал Прений с конём.
Эту часть города Филь начинал припоминать. Она была рядом с портом, а значит, и место, куда они направлялись, было где-то неподалёку. Здесь встречались вельможи в бархате и кружевах, которым обычный люд живенько уступал дорогу, исподлобья поглядывающие на прохожих офицеры в железных нагрудниках и шлемах и нарядно одетые хорошенькие девушки. Филь ощущал, что многие оглядываются им вслед, и оттого чувствовал себя крайне неловко. Им следовало поторапливаться, чтобы закончить то, что задумано, в срок и убраться отсюда, пока ничего не случилось.