Филь встал перед ней, соображая, что бы такое сделать.
Чего-чего, а успокаивать он не умел.
– Если ты не перестанешь плакать, я завяжу твои косы морским узлом, – пригрозил он.
Габриэль немедленно замолкла с открытым ртом.
– И что? – растерянно хлопнула она мокрыми ресницами.
– В жизни не развяжешь!
Угроза подействовала. Шмыгнув носом, Габриэль сказала сердито:
– Я тебе завяжу! – Она поднялась и утёрла рукавом слёзы, но тут на её лице опять появилась горькая гримаса. – Поехали, Филь, домой, а? – произнесла она жалобно.
Он быстро проговорил, только бы она снова не заголосила:
– Поедем, поедем! Иди, собирай вещи, прямо сегодня поедем.
Габриэль побежала к шатру, но на полпути остановилась:
– А ты меня никогда не бросишь? А то я тоже сбегу!
– Не брошу, – сказал Филь.
За его спиной раздался раздражённый голос Андреа:
– Всё-таки вашим женщинам слишком многое разрешается, совершенно непозволительно себя ведут!
Не оборачиваясь, Филь кивнул, догадываясь, что не Габриэль имелась в виду.
– Встретишь её матушку – беги, – сказал он и почесал в голове, размышляя, как объяснить теперь всё это госпоже Фе.
29
Первая и вторая встречи с ним запомнились не так ярко, как третья, у ворот Алексы.
Он двигался на нас словно пущенный по воде камень-голыш, светловолосый, курносый и взъерошенный. Этот малый так шустро переставлял ногами, что было удивительно, как он не спотыкается. И так вертел головой, что сестра испугалась за целостность его шеи. Взгляд его был прямой, но надолго ни на чём не задерживался. И обычная для него, открытая, нараспашку улыбка…
Обратная дорога оказалась тяжёлой и безрадостной. Сначала у старой кареты, едва они отъехали от Хальмстема, сломалось колесо, и им пришлось возвращаться и ставить новое. К совету Филя взять запасное кучер не прислушался, и второе также сломалось, когда они проехали четверть пути. Следующая попытка вышла удачней, но лошади успели измотаться на жаре и после Меноны еле переступали ногами.
День выпал безветренный, в жаркой карете было трудно сидеть. Не выдержав, Филь выбрался из неё и пошёл пешком. Через некоторое время Габриэль присоединилась к нему.
По обеим сторонам дороги тянулись припорошённые пылью кусты, за ними – лес, которому, как и дороге, не было конца. В небе повисло безжалостное солнце, в воздухе – сухая пыль. Габриэль сначала ныла на одной ноте, но быстро устала и потом уже шагала на голом остервенении. Они залезли в карету, только когда тени от деревьев накрыли дорогу и сделалось прохладней. В город они въехали на закате.
Ввалившись домой, Габриэль мимоходом поцеловала мать и пробормотала:
– Мамочка, я спать… Это было ужас что такое!
Филь остался у порога, не зная, как сказать госпоже о том, что Эша сбежала.
– Я уже знаю, – опередила его госпожа Фе. – Письмо от Прения прилетело час назад. Я только не понимаю почему.
Филь пожал плечами, не имея желания вдаваться в хальмстемские амурные перипетии.
– Тогда это кровь, – сказала госпожа Фе отворачиваясь. – Я сама в этом возрасте сбежала из отчего дома. Лишь бы она не наделала моих ошибок!
Она не оставила Филя, как тот ожидал, а пошла за ним в его комнату. Там у окна на столе лежал длинный пергамент с красной угрожающей печатью.
– Опять арестантский лист? – хмуро поинтересовался Филь.
– И опять на тебя одного, – тихо ответила госпожа Фе.
Филь взял пергамент и пробежал его глазами.
– А где это – Алекса?
– Пять дней пути на север, зато там не бывает демонов. Я бы поехала. Я слышала, Флав собрал туда лучших профессоров, есть даже со Старого Света. Да, вот ещё что…
Она протянула ему обрывок мятой упаковочной бумаги, на которой с одной стороны стоял адрес, начертанный угольным карандашом: «Николай Эймерик, Париж, Сорбонна». На другой чернилами было размашисто выведено на латыни: «Я буду помнить».
– Это расписка в получении Арпониса, – сказала госпожа Фе.
Филь поблагодарил её, сунул обрывок в карман, скатал пергамент с печатью и покинул дом. Это становилось дурной традицией – посещать Кейплигский замок во взвинченном состоянии, только что он мог с этим поделать.
В другое время он бы посмеялся, увидев, что шапка пергамента «Подлежит немедленному препровождению в тюрьму Алекса и содержанию там на срок до… года» зачёркнута, а вместо неё чернилами сверху исправлено на «Зачислен в Государственную Императорскую Лабораторию «Алекса» на полное содержание сроком на три года». Далее шёл нетронутый список, что арестанту следует взять с собой. Внизу красовалась подпись господина Клемента.
На посту у замкового моста, не желая тратить время на объяснения, кто он и куда идёт, Филь сунул нос в книгу постоянных посетителей. Обнаружив в ней своё имя, он почти не удивился.
Бородатый стражник с алебардой спросил, не веря своим глазам:
– Тут указание: «пропускать по первому требованию». Важная персона, что ли?
Филь проговорил устало:
– Разобьёшь там столько горшков, сколько я, и тебя станут пропускать.
В полутёмном кабинете секретаря Филь, едва поздоровавшись, развернул пергамент с печатью:
– Мне надо такой же для Габриэль. Мы с ней одного возраста, почему принесли только мне?
Глянув мельком на документ, господин секретарь ответил:
– Потому что император Флав не любит тратить деньги на тупиц. А твоя младшая сестра… не очень острого ума.
Качаясь от усталости, Филь был не в силах спорить. Он положил пергамент на стол и пошёл к дверям.
– Ты так и уйдёшь? – удивился господин Клемент. – Это будет не самое умное твоё решение!
Кивнув, Филь вышел из кабинета. Теперь, что бы ни случилось, он вправе был сказать Габриэль «Я сделал всё, что мог».
Господин секретарь прокричал ему в спину:
– Ты не только дерзкий и неучтивый, ты ещё упрямый как баран!
Оставленный секретарю пергамент вернулся на следующий день с таким же для Габриэль. Девочка, ещё не решив, поедет ли, запрыгала от радости:
– Ой, покажи! Покажи… Прямо любопытно до ужаса! Ты за этим и ходил в замок на ночь глядя, чтобы они не забыли мне прислать?
– Ага, – ответил Филь. – Я не хотел завязывать твои косы узлом.
На второй день поля и перелески закончились, и лес встал стеной вдоль дороги. Выросшему в прибрежной полосе Филю не доводилось ещё видеть подобных лесов. Холмы, низины и пологие горы сменяли друг друга, синее небо становилось звёздным, и снова наступал рассвет, а сросшиеся ветвями ели тянулись и тянулись мимо бесконечной полосой, всё теснее прижимаясь к дороге.
Когда они спускались в низину, из чащобы тянуло сыростью и мраком. На буграх, где солнца было больше, пахло хвоей и смолой. Временами в глубине леса раздавались тоскливые птичьи крики. Дикие кабаны неспешно пересекали дорогу под носом лошадей. Ближе к ночи в лесу начинали хрустеть, ворочаться и взрёвывать. А ночёвки за крепкими заборами редких застав с единственным одичалым смотрителем неизменно сопровождал протяжный волчий вой.
К обеду пятого дня лес изменился. Сросшиеся ели уступили место соснам, между ними появились просветы, и лес превратился в сосновый бор. Скоро из него поднялся пологий холм, опоясанный мощным забором из гигантских почерневших бревен. У подножия холма текла речка. За забором виднелись дощатые крыши, обступившие сложенное из камня узкое высокое строение.
Дорога пересекла возделанные поля, разбитые вокруг холма, и упёрлась в феноменальной величины ворота, висевшие на петлях в пуд весом. Левая воротина была настежь открыта. На правой висела доска с какой-то надписью.
Трава перед воротами была вытоптана копытами коней и прибита колёсами экипажей, коих тут собралось множество. Это был поезд, с которым Филь и Габриэль должны были прибыть, но вынуждены были воспользоваться наёмной каретой – Габриэль слишком долго решала, ехать ей или нет, и они опоздали.
У ворот их поджидал невысокий изящный человек в кремовом плаще и в сером берете, сдвинутом на ухо. Дождавшись, когда Филь с Габриэль выберутся из кареты, он сказал с достоинством:
– Прошу прощения, Габриэль и Филь Фе, как я понимаю? Пожалуйста, оставьте свой багаж здесь, его доставят отдельно, а вам следует торопиться.
Габриэль завертела головой, заметила надпись на доске «Тюремное поселение Алекса» и заробела. Человек в плаще взял её за руку.
– Не бойся, – успокоил он, – мы просто не успели её сменить. Меня зовут ректор Иллуги, я новый начальник этого места, и, смею надеяться, вместе нам удастся превратить его в нечто, достойное нового названия. Пойдём!
Оставив с ним Габриэль, Филь самостоятельно устремился вперёд. За бревенчатыми стенами он увидел обширную площадь, заросшую травой, с вымощенными камнем дорожками. В глубине площади рос то ли дуб, то ли клён, необъятный, приземистый, с густой раскидистой кроной. Под ним собралось около сотни детей, слушая седого и тощего, одетого во всё чёрное человека, взобравшегося на деревянную колоду. К колоде был прислонён топор.
Филь поспешил на площадь, но чуть не упал, столкнувшись с вынырнувшим вдруг из-за ворот босоногим парнишкой с пробивающимся пухом на подбородке. Лицо у него было круглое и конопатое, грязные льняные волосы торчали во все стороны. Руки его также были в грязи, ноги покрывала густая пыль. Одет он был в просторную холщовую рубаху с дырой на боку. Короткие штаны до колен висели у него сзади мешком, держась на одинокой лямке, переброшенной через плечо.
– Куда несёсся? – проговорил он нравоучительно, отскакивая в последний момент в сторону. – Под ноги надо глядеть. Торопыга. Даже лошади тут спотыкаются.
Обе стороны смерили друг друга беглыми взглядами.
– Сильно дурак, что не смотришь, – продолжал поучать парнишка. – Угодишь в выбоину между булыжниками, лоб расшибёшь.