[24] или «Веронику Марс»[25]. И счастлива при этом. Но тем не менее…
– Эти тыквы нужно почистить, прежде чем я засуну их в духовку. Кидай семечки и прожилки в ту кучку компоста, – говорит Энди.
– Тыквы. Понял. – Едва вымыв руки, Крикет хватается за самую большую тыкву.
Я продолжаю отмерять муку для двух дюжин коржей. Когда печешь в больших объемах, необходимо увеличивать пропорции, и мерные чашки тут не годятся.
– Нет, правда, мы сами справимся. Тебе наверняка нужно делать домашнюю работу.
– Это не проблема. – Крикет пожимает плечами. – А где же второй мистер Нолан?
Энди закрывает глаза. Крикет напрягается, понимая, что брякнул что-то лишнее.
– Натан сегодня у Норы, – объясняю я.
– Как она… В порядке? – спрашивает парень.
– Просто персиково, – усмехается Энди.
– Небольшие финансовые трудности.
Я подаю Крикету самый большой нож, как нельзя лучше подходящий для разрезания тыкв, и параллельно окидываю Энди выразительным взглядом. Крикет отвечает слабой улыбкой. Он понимает, что отец далеко не всегда такой.
В течение следующего часа мы слушаем только голос Энди, проводящего для нас ликбез по изготовлению его продукции. Поначалу заказ поступил на шесть пирогов, однако мы уже сделали по шесть штук каждого вида: классический тыквенный, яблочный вегетарианский, грушевый, имбирный, со сладким картофелем и с орехом-пекан. Я помогала Энди печь пироги не один год и прекрасно чувствую себя на кухне. Но то, как быстро адаптировался здесь Крикет, впечатляет. Энди объясняет, что выпечка – это целая наука. Взять хотя бы добавление разрыхлителя и лимонной кислоты, яичных белков и крахмала. И Крикет все это воспринимает. Хотя он натурал. Просто химики от природы хорошие пекари.
Вот только с какой стати ему проводить свой выходной за выпечкой пирогов? Или это новая мода среди парней? А может, он думает, что, если будет чаще проводить со мной время, я смогу на него запасть? Но ведь он даже не пытается флиртовать. Стоит далеко от меня и полностью сосредоточен на работе. Удивительно, как сложно порой бывает понять человека, совершенно не умеющего скрывать свои эмоции. Это сводит с ума.
Когда в полдень раздается звон таймера, Энди даже вскрикивает от удивления. Выглядит забавно.
– А мы неплохо проводим время. Может, даже успеем к сроку. – Впервые за весь день Энди улыбается.
Мы с Крикетом облегченно улыбаемся друг другу за рабочим столом. Энди включает радиостанцию, где крутят музыку пятидесятых, и на кухне воцаряется атмосфера спокойствия. Крикет ритмично нарезает яблоки, точно попадая в бит «Пегги Сью»[26], пока мы с Энди синхронно раскатываем тесто.
– Мы могли бы вынести все это на лед и угостить национальную команду, – говорит Крикет.
При слове «лед» Энди задумывается. Мой отец любит фигурное катание. И это – хоть я и редко использую данное выражение – его единственная гейская черта. Когда я была маленькой, он водил меня на шоу «Звезды на льду». Мы болели за фигуристов, которым удавались самые красивые вращения, и слизывали с рук голубую сахарную вату. Энди даже купил мне программку с фотографиями этих красивых людей в восхитительных костюмах. Это одно из моих самых счастливых воспоминаний. Когда Каллиопа начала карьеру в фигурном катании, мне тоже захотелось пойти по ее стопам. Мы не были подругами, но я по-прежнему думала о ней как о человеке, который заслуживает восхищения. И подражания.
– Все хорошо, – сказала я на первом занятии. – Но когда я смогу надеть костюм?
Энди указал на мой простой розовый купальник:
– Это твой костюм до тех пор, пока не наберешься достаточно опыта.
Интерес тут же пропал.
Родители вопили от ярости. Занятия обошлись дорого, и они заставили меня откатать сезон. Так я выяснила, что фигурное катание – тяжкий труд. Следующее представление «Звезды на льду» мы с Энди посетили, когда мне было тринадцать, и к тому моменту мечты о выполнении тройных акселей в коротеньких юбочках ушли безвозвратно. Я до сих пор чувствую себя виноватой в том, что не захотела даже попробовать полюбить фигурное катание. А Энди больше никогда не предлагал ничего такого.
Должно быть, Энди что-то спросил о Каллиопе, потому что Крикет вдруг заговорил про ее расписание:
– Тяжелый год. Впереди Олимпийские игры. А это значит, что всего будет больше: больше тренировок, больше прогонов, больше стрессов.
– А когда она узнает, берут ли ее в олимпийскую команду? – интересуется Энди.
– Она уже в Национальной команде, так что, конечно, будет участвовать в Олимпиаде. Кэл сейчас отрабатывает новую программу, которую потом частично использует на первом этапе «Гран-при»[27]. В этом году она участвует в «Скейт Америка» и «Скейт Канада». А потом национальный чемпионат, Олимпийские игры, мировой чемпионат. – Крикет загибает пальцы.
– И ты собираешься пойти на все ее выступления? – спрашиваю я.
– На большинство. Но на канадские, скорее всего, не попаду. У меня будет очень загруженная неделя.
– Ты, наверное, пересмотрел огромное количество номеров.
Крикет смахивает с противня остатки тыквы:
– Разве в этом есть что-то необычное? – Он старается сделать серьезное лицо, но глаза искрятся смехом.
Я запускаю в него полотенцем:
– А что это за история со вторым местом? Ты упоминал в первую ночь…
– Кэл много лет была одной из самых талантливых фигуристок, но ей ни разу не удалось откатать чисто две программы подряд. В итоге она убедила себя в том, что проклята. Вот почему она все время меняет тренеров и лучше займет третье место, чем второе. Занимая третье место, она радуется, что вообще вошла в тройку лидеров. Но второе… Это слишком близко к первому.
Я опять отрываюсь от работы:
– Второе место обидное.
Крикет отвечает пристальным взглядом, а затем снова поворачивается к тыквам.
Энди медленно раскатывает коржи, с интересом прислушиваясь к нашему разговору. Потом кладет скалку и смахивает муку со свой прикольной футболки с надписью: «СКАЖИТЕ СЫЫЫР!»
– А чем занимаешься ты, Крикет? Что изучаешь в Беркли?
– Машиностроение. Ничего интересного, правда?
– Зато тебе подходит.
Парень смеется:
– Это уж точно.
– Я хочу сказать, это замечательно, потому что ты и так все время мастеришь разные механизмы. Всякие штуковины, и роботов, и…
– Автоматонов, – поправляет меня Крикет. – Почти то же самое, что роботы, только абсолютно бесполезные.
Раздраженный тон парня ставит меня в тупик. Это так не похоже на Крикета Белла. Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, на его лице появляется легкая улыбка.
– Но ты права. Мне это подходит.
– Никогда не видел ни одного человека, который занимался тем же, чем ты, – говорит Энди. – Да еще в таком юном возрасте. Никогда не забуду, как ты починил наш тостер с помощью вешалки. Сколько тебе тогда было – пять? Родители, должно быть, гордятся тобой.
Крикет рассеянно пожимает плечами:
– Надеюсь.
Энди наклоняет голову, внимательно вглядываясь в лицо Крикета.
Он уже вернулся к работе, и это напоминает мне о том, что пора сделать то же самое. Я начинаю замешивать сладкое картофельное пюре. Повторяющиеся движения успокаивают. Настолько же, насколько я не люблю терять выходной, я обожаю бизнес Энди. Он попал в него случайно. Просто испек классический вишневый пирог с решеточкой сверху для званого обеда, и все пришли в полный восторг. Они раньше никогда не пробовали домашний вишневый пирог.
Кто-то попросил Энди приготовить еще один, для другого праздника. А потом уже на самой вечеринке попросили испечь еще несколько. И не успел Энди моргнуть глазом, как это превратилось в бизнес. Натан в шутку обозвал его городским пирожником, и прозвище прижилось. А потом появился логотип в ретростиле: усатый мужчина в клетчатом переднике держит в руке дымящийся пирог, подмигивая одним глазом.
По мере приближения часа икс мы разговариваем все меньше и меньше. К тому моменту, как последние пироги вынимаются из печи и упаковываются в коробки, Энди уже на грани обморока. Мы все вспотели. Папа выбегает наружу, чтобы открыть двери машины, а я хватаю две коробки и бегу следом за ним. Мы едва успеваем аккуратно уложить коробки внутри, как вдруг открывается входная дверь в дом.
У Энди перехватывает дыхание.
Я поднимаю глаза и вижу перед собой Крикета, который держит по шесть коробок… в каждой руке. И весело сбегает вниз по ступенькам.
– Господи, Господи, Господи, – шепчет Энди.
От страха я хватаю его за руку, но Крикет легко выруливает на нашу подъездную дорожку.
– Еще пирогов? – спрашивает он.
Кажется, ни один пока не вывалился из коробки. Энди какое-то время молчит. А потом разражается смехом:
– В машину!
– Что? – спрашивает меня Крикет, когда Энди удаляется к дому.
– Может, в следующий раз, когда соберешься бежать по ступенькам, возьмешь поменьше коробок?
– О!
– Ты мог бы стать великим жонглером.
Крикет показывает на свои ноги:
– И даже не пришлось бы арендовать ходули.
Кажется, настал подходящий момент, чтобы задать мучающий меня вопрос, но я медлю.
– Надеюсь, это не покажется тебе грубостью…
– Потому что это она и есть.
Я продолжаю, не обращая внимание на его подколки:
– Правда, какой у тебя на самом деле рост?
– А, ростовой вопрос. – Крикет картинно складывает руки. Сегодня там записана математическая формула. – Почти два метра. – Его ухмылка становится шире. – И это не считая волос.
Я смеюсь.
– А поскольку я худой, то кажусь еще выше.
– Так вот почему у тебя все штаны такие узкие.
Крикет прыскает от смеха.
О МОЙ БОГ. ЗАЧЕМ Я ЭТО СКАЗАЛА?
Энди возвращается, хлопает парня по спине, и мы радостно бросаемся загружать в машину последние коробки с пирогами. Я забираюсь на заднее сиденье, чтобы проверить, не остыли ли они. Крикет следует за мной, и, хотя он вроде бы не должен быть здесь, его участие в доставке кажется само собой разумеющимся. Движение в нашем районе оказывается предсказуемо вялым, зато остаток пути до Русского холма Энди пролетает в мгновение ока. Мимо проносятся Алькатрас и канатная дорога, а впереди уже маячит самый дорогой район города.