– Крикет… у меня есть парень…
– Знаю. Это дерьмово.
К собственному изумлению, я начинаю хихикать.
Крикет протягивает мне салфетку, чтобы вытереть нос:
– Прости. Я зря все это рассказал?
– Нет.
– Уверена?
– Да.
Пока я вытираю слезы вперемешку с потеками туши, у нас еще хватает сил на то, чтобы хохотать, но доедаем ланч мы в абсолютной тишине. Расстояние между нами как будто то сокращается, то увеличивается, то снова сокращается. Воздух под зеленым куполом секвойи гораздо теплей, чем предполагают. Голова пульсирует. «Ты всегда мне нравилась». Какой была бы моя жизнь, если бы я в этом не засомневалась?
Крикет все равно бы уехал.
«Ты всегда мне нравилась, ты всегда мне нравилась, ты всегда мне нравилась…»
Возможно, мы бы оставались на связи. И даже были бы сейчас вместе. А возможно, я бы потеряла к парню интерес. Может, я зациклилась на Крикете только из-за обиды? Ведь он был моей первой – и несостоявшейся – любовью. Или дело в нем самом?
Парень протирает рукой желтую кожицу яблока. Фейри. Искушение.
– Помнишь тот день, когда я смастерил тебе лифт? – внезапно спрашивает он.
Я отвечаю слабой улыбкой:
– Разве я могла забыть?
– Это был мой первый поцелуй.
Моя улыбка тут же увядает.
– Сейчас я стал лучше… – Крикет кладет яблоко передо мной, – целоваться. Просто чтобы ты знала.
– Крикет…
Парень перехватывает мой взгляд. На его губах играет грустная улыбка.
– Я не буду. Поверь мне.
Я сдерживаюсь, чтобы не расплакаться снова:
– Знаю.
Несмотря на возникшие сложности – ведь я осознала, что нравилась Крикету раньше, нравлюсь сейчас, да и никогда он не хотел меня унизить – по мере того, как мы идем по лесу, туманная дымка недосказанности между нами тает. Воздух чист и свеж. Неужели я такая эгоистка? И мне обязательно нужно чувствовать себя желанной? Мы уже едем в машине, когда мой взгляд вдруг останавливается на глазах парня.
Кажется, они голубые.
Того ошеломляюще голубого цвета, который невозможно не заметить, если такие глаза на тебя смотрят. Не зелено-голубые и не серо-голубые, просто голубые.
У Крикета они действительно такие.
И его смех. Я уже забыла, как с ним легко. Все четверо мы смеемся над какой-то глупостью, как это часто бывает от усталости. Крикет шутит и поворачивается проверить, смеюсь ли я, и мне хочется сказать, что он забавный, и что я счастлива быть его другом, и что он самый добрый из всех людей, кого я знала. И мне хочется прижать ладонь к груди Крикета, чтобы почувствовать, как бьется его сердце, проверить, там ли оно на самом деле.
Но мы не должны касаться друг друга.
Все снова хохочут, а я даже не знаю над чем. Крикет опять проверяет мою реакцию, и я зачем-то смеюсь. Его глаза радостно вспыхивают. Мне приходится опустить взгляд, потому что я слишком счастливо улыбаюсь в ответ. Я ловлю в зеркале заднего вида взгляды родителей. Они переглядываются так, словно скрывают от нас какой-то секрет.
Но они ошибаются. Это не секрет.
Я опускаю потяжелевшие веки. И мечтаю протянуть руку, чтобы коснуться руки Крикета. Только руки. Она осторожно, но крепко сжимает мою ладонь, и я ощущаю гладкость его кожи. Удивительное ощущение. Никогда не чувствовала ничего подобного.
Звук его голоса заставляет меня проснуться.
– Кто это там? – сонно спрашивает он.
Некоторые люди утверждают, что предчувствуют, если должно случиться что-то плохое. Незадолго до самого события. Вопрос Крикета повергает меня в необъяснимый ужас. Даже не знаю почему. Парень задал его абсолютно невинным тоном. Возможно, на меня так подействовало молчание родителей. На переднем сиденье царит оглушительная тишина. Как только машина останавливается напротив входной двери, я открываю глаза. Предчувствие меня не обмануло.
Там, на крыльце, моя мать.
Глава четырнадцатая
Кожа да кости. Я не видела Нору несколько месяцев. Не знаю, как это возможно, но она еще похудела. Сколько себя помню, Нора была чересчур худой. Теперь, когда она сидит, облокотившись на перила и подложив вместо подушки под голову свитер, она напоминает кучу обмотанных лохмотьями веток.
Просто спит? Или снова напилась?
Я краснею от стыда. И это моя мать. Мне не хочется, чтобы Крикет ее узнал, хотя это и очевидно. Вопрос повисает в воздухе, и кусочки пазла складываются воедино. Натан сохраняет полную невозмутимость. Он выруливает на подъездную дорожку и выключает двигатель. Никто не решается выйти из машины. Энди бормочет проклятия себе под нос.
– Мы не можем оставить ее здесь, – спустя минуту говорит он.
Натан выходит из машины, Энди следует за ним. Я оборачиваюсь и вижу, как они ее трясут. Нора мгновенно просыпается. Я с облегчением выдыхаю, хотя до этого момента даже не осознавала, что задерживаю дыхание. И тут меня чуть не сшибает с ног исходящее от ее тела зловоние. Крикет что-то говорит мне, но я ничего не слышу.
Потому что там моя мать.
Воняет.
На крыльце.
Я отскакиваю от парня и бегу вверх по ступенькам, мимо Норы и родителей.
– Я заснула, пока ждала вашего возвращения, – бормочет Нора. – Я не пьяная. Просто несчастная и бездомная.
Но я думаю о другом. Ключ в моей руке, ключ в замке, ноги, несущие меня в спальню… Я падаю на кровать, но внутренний голос шепчет про занавески, он не перестает бубнить, поэтому я встаю, задергиваю шторы и падаю обратно. Но все равно слышу голоса в гостиной.
– Восемнадцать месяцев? – спрашивает Натан. – Ты сказала, последний платеж был двенадцать месяцев назад. Я думал, мы уладили этот вопрос. Чего ты от меня ждешь?..
– МНЕ НЕ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ. МНЕ НУЖЕН УГОЛ, ГДЕ Я СМОГУ ПРИТКНУТЬСЯ.
Этот вопль слышала вся округа. Нора успокаивается лишь спустя долгих десять минут. Я проверяю по часам на мобильнике.
Звонит Линдси. Я вижу, но не отвечаю.
Когда я была маленькой, я думала, что мои родители – лучшие друзья, которые живут вместе. И хотела, когда вырасту, жить с Линдси. Понадобилось немало времени, чтобы осознать всю сложность ситуации, однако, когда это произошло, мне было уже все равно. Родители есть родители. Они любят друг друга и любят меня.
Но в темном уголке моего сознания всегда оставался этот вопрос.
Я жила ради Натана с Энди, так же, как и они ради меня. Так с какой стати мне делать что-то для Норы? Она никогда не собиралась обо мне заботиться, так почему я должна? Почему бы Норе самой не попытаться сделать хоть что-то ради всех нас – ее семьи, между прочим. Она могла бы не жить на улице, но… живет. Ну почему она не может быть нормальным человеком?
У меня жужжит телефон. Пришло сообщение от Линдси.
Я все слышала. Чем тебе помочь? И смайлик с выпученными глазами.
На сердце камень. Линдси все слышала? Сколько же Нора просидела на улице? И сколько человек ее успели увидеть? Представляю, что скажут одноклассники, когда узнают, каков на самом деле мой генетический код. Ясненько. Это объясняет, почему она такая сумасшедшая. Небось ее мать не просыхала, пока была беременна Лолой. Только это неправда. Я совершенно нормальная. Я тот самый один процент из ста. Хоть и родилась на помойке.
Энди стучится в мою дверь:
– Ло? Можно войти?
Я молчу.
Энди спрашивает снова и, не получив ответа, заявляет:
– Я захожу. – Дверь открывается. – О, детка! – с горечью восклицает Энди, присаживаясь на край кровати и поглаживая меня по спине.
Меня захлестывают рыдания. Энди прижимает меня к себе, и я рыдаю, уткнувшись в его рукав, ощущая себя маленькой и беспомощной.
– Мне так стыдно. Я ее ненавижу.
Энди обнимает меня еще крепче:
– Я иногда тоже.
– Что происходит?
– Она останется здесь на некоторое время.
Я отстраняюсь:
– И надолго?
На плече Энди остаются красные разводы от моего макияжа. Я пробую, их стереть, но Энди мягко перехватывает мою руку. Ему плевать на рубашку.
– Одна или две недели. Пока мы не найдем для нее новое жилье.
Я смотрю на покрасневшие кончики пальцев и злюсь на Нору за то, что она заставила меня плакать. За то, что она в моем доме.
– Ей наплевать на нас, – бормочу я, шмыгая носом. – Она здесь только потому, что у нее нет других вариантов.
Энди вздыхает:
– Но и у нас тоже нет других вариантов, кроме как помочь ей, так ведь?
На улице окончательно стемнело. Я звоню Линдси.
– Слава богу! – радуется подруга. – Крикет позвонил два часа назад и все рассказал. Я так беспокоилась. С тобой все в порядке? Может, мне приехать? Или, может, тебе лучше приехать ко мне? Насколько все плохо?
До меня вдруг доходит.
– Тебе рассказал Крикет?
– Он за тебя переживал. И я за тебя переживаю.
– Это Крикет тебе рассказал?
– Он позвонил в ресторан и оставил родителям свой номер, попросив, чтобы я ему перезвонила. Сказал, это срочно.
Я с силой сжимаю трубку:
– То есть ты ее не слышала? И не видела? И никто посторонний тебе про нее не рассказывал?
Линдси мгновенно понимает ход моих мыслей:
– Нет. Никаких слухов до меня не доходило. Не думаю, что кто-нибудь ее заметил.
Я испытываю такое облегчение, что грусть и беспокойство тут же улетучиваются. Линдси еще раз спрашивает, не хочу ли я, чтобы она приехала.
– Нет, – говорю я. – Но, возможно, я попрошу тебя об этом завтра.
– Она ведь не… Или все-таки?
Я прекрасно понимаю смущение подружки.
– Нет, не пьяная. Не особенно. Просто Нора, – вздыхаю я.
– Ну… – тянет Линдси. – Хорошо хоть так.
И все же вопрос Линдси меня унижает. Телефон пищит – на другой линии параллельный звонок. Макс!
– Мне надо идти.
Я переключаюсь на другую линию, с ужасом представляя, что было бы, если бы Макс пришел на завтрак и увидел Нору. И так натянутые отношения с моими родственниками дошли бы до предела. Что бы он о ней подумал? Повлияло бы это на его мнение обо мне? Что, если он обнаружит во мне ее черты?