Господи, теперь меня отправят в ад. Я плачу. – С чего ты вообще убежден, что я пытаюсь тебя надуть?
– Не знаю. Может, потому что я ни разу не видел тебя в одном и том же образе. И не знаю, какая ты на самом деле.
Слова Макса разрывают мне сердце.
Он понимает, что зашел слишком далеко. И подается вперед, словно надеясь разрушить заклятие:
– Я совсем не то имел в виду. Ты же знаешь, мне нравятся сумасшедшие наряды.
– Ты всегда говоришь все как есть, – шепчу я.
Какое-то время Макс массирует виски.
– Прости. Иди сюда. – Он меня обнимает.
Я крепко обнимаю Макса в ответ, словно боясь, что он вот-вот исчезнет. Мне хочется извиниться за все, но я боюсь сказать правду. Я не хочу его терять.
Когда двое людей влюблены друг в друга, это должно сработать. Просто обязано сработать. Не важно, в каких трудных обстоятельствах они оказались. Я вспоминаю лирические песни Макса, те, которые он играл у себя дома, и те, которые написал для меня. Думаю о нашем будущем – о том времени, когда больше не буду привязана к родителям. Костюмы днем, рок-клубы ночью. Мы оба добьемся успеха, и лишь благодаря друг другу.
Любовь приведет нас к успеху.
Макс целует меня в шею. Потом в подбородок. В губы. Его поцелуи страстные и многообещающие. Макс мой единственный. Мы любим друг друга, а значит, так все и должно быть.
Макс отрывается от меня:
– Сейчас я настоящий, а ты?
Я в смятении.
– Я тоже.
И все же на губах остается привкус страха. Привкус лжи.
Глава двадцать вторая
Я жалуюсь на Макса луне, но это не приносит никакого облегчения. Ее свет озаряет окно Крикета.
– Макс не любит, когда я одета слишком просто, и в то же время, стоит нам начать спорить, издевается над моим повседневным видом. Он вечно мной недоволен.
Луна скрывается за тучей.
– Ну ладно, я ему врала. Но ты же видишь, какой он ревнивый. Мне приходится это делать. С какой стати я должна оправдываться за то, что дружу с другим парнем.
Я жду. Небо по-прежнему темное.
– Прекрасно. Ситуация с сама знаешь кем просто ужасна. Возможно… Макс и Каллиопа не такие уж и разные. Вот только, если я сама никак не могу заслужить его доверие, какое он имеет право ждать, что я стану доверять ему после возвращения? Понимаешь, что я имею в виду? Насколько это унизительно? – Я закрываю глаза. – Пожалуйста, скажи мне. Что делать?
Несмотря на прикрытые глаза, мне кажется, что на улице стало чуть светлее. Я открываю глаза. Облака исчезли, и окно Крикета залито лунным светом.
– У тебя дурацкое чувство юмора, – говорю я.
Луна не отвечает. Сама не зная почему, я беру со столика кучку шпилек. И по очереди, взяв за головки, бросаю одну за другой. Дзынь! Дзынь! Дзынь-дзынь! После седьмой шпильки Крикет открывает окно.
– Шалость или гадость, – говорю я.
– Что-то случилось? – сонно спрашивает парень. На нем боксерские трусы, браслеты и фенечки.
О ГОСПОДИ! ОДНИ ТРУСЫ.
– Нет.
Крикет трет глаза:
– Нет?
НЕ СМОТРИ НА ЕГО ТЕЛО. НЕ СМОТРИ НА ЕГО ТЕЛО.
– Куда-нибудь ходил сегодня вечером? – Я высовываюсь в окно, протягивая Крикету конфету. Натан купил хороший, фирменный шоколад, не тот обычный дешевый из серии «Тутси попс» и не те маленькие шарики со вкусом лайма. – К вам, наверное, приходила куча детей?
Крикет непонимающе на меня смотрит:
– Ты подняла меня посреди ночи… чтобы поговорить о конфетах?
– А сейчас все еще жарко, да? – вырывается у меня. И тут же хочется умереть на месте.
Потому что Крикет превращается в статую, поняв, что стоит передо мной почти голый. Но я не смотрю, нет, нет! Совсем не смотрю.
– Пошли прогуляемся!
Мое восклицание приводит парня в чувство. Он потихоньку отступает в глубину комнаты, стараясь делать это не слишком поспешно.
– Сейчас? – спрашивает он из темноты. – Сейчас половина третьего утра.
– Мне надо с кем-нибудь поговорить.
Крикет отворачивается. Похоже, он нашел штаны. И уже их надевает.
Я краснею.
Он на мгновение задумывается, натягивает футболку через голову и кивает. Я сбегаю по лестнице мимо спальни родителей, временной комнаты Норы и незаметно выхожу на улицу. Крикет уже там. На мне пижамные штаны с узором в виде суши и белый топ. При виде одетого Крикета я в очередной раз чувствую себя голой, особенно когда замечаю, что парень поглядывает на мою голую кожу. Мы поднимаемся вверх по холму и выходим на угол нашей улицы, без всяких слов понимая, куда надо идти.
В городе тихо. Грубый дух Хэллоуина отправился спать.
Мы подходим к большому холму, отделяющему нас от Парка Долорес. На вершину ведут восемьдесят ступенек. Я считала. Где-то на двадцатой Крикет останавливается:
– Ты собираешься рассказывать, что у тебя на уме, или я так и буду мучиться неведением? Честно говоря, я не большой любитель играть в догадки. Было бы куда проще, если бы люди говорили то, что думают, не заставляя остальных ходить вокруг да около.
– Прости.
Крикет впервые за долгое время улыбается:
– Да ладно. Не извиняйся.
Я отвечаю слабой улыбкой.
Парень тут же становится серьезным:
– Это по поводу Макса?
– Да, – тихо говорю я.
Мы трогаемся с места и медленно поднимаемся по ступенькам.
– Он сегодня сильно удивился, увидев меня. Он ведь не знает, что мы видимся, так?
В голосе Крикета слышится такая грусть, что я замедляю шаг, обхватывая себя руками:
– Нет. Он не в курсе.
Крикет останавливается:
– Ты меня стесняешься? – И засовывает руки в карманы. – Из-за того что я не такой крутой.
Я раздавлена. Крикет совсем не похож на Макса, и его нельзя назвать крутым в прямом смысле слова, однако это самый интересный человек, которого я знала. Он добрый, интеллигентный и внимательный. И он хорошо одевается. Крикет РЕАЛЬНО классно одевается.
– Как ты мог такое подумать?
– Да брось! Он же сексуальный бог рока, а я так, соседский парень. Тупой ботаник, проводящий жизнь на трибунах катка для фигурного катания. Со своей сестрицей.
– Ты не… ты не ботаник, Крикет. И даже если так, то что с того? С каких это пор наука стала тупой?
Крикет выглядит необыкновенно взволнованным.
– О нет, – говорю я. – Только не говори мне, что это все из-за твоего пра-пра-чего-то-там-еще-прадедушки. Потому что это ровным счетом ничего…
– Это значит все. С помощью денег от наследства мы оплачиваем дом, тренировки Каллиопы, мое обучение в колледже, на него мы покупали все вещи, что у меня когда-либо были… И все это не было нашим по праву. Знаешь, что случилось с Александром Грэхемом Беллом после того, как он стал знаменитым? Он провел остаток жизни, скрываясь в отдаленной части Канады. От стыда за то, что сделал.
– Зачем же он так поступил?
Крикет запускает пальцы в волосы:
– По той же причине, по которой мы все совершаем ошибки. Из-за любви.
– О! – Это цепляет. Не знаю почему, но цепляет, и весьма сильно.
– Ее отец был очень богатым и влиятельным человеком. Александр не был. У него были кое-какие идеи по поводу телефона, но никак не получалось создать рабочую модель. Ее отец обнаружил, что некто – по имени Элис Грей – уже готов запатентовать телефон, и вот они поехали в офис в тот же день, что и Элис, скопировали его разработки, вернули документы автору и запатентовали, объявив себя первыми. Александр стал одним из самых богатых людей Америки и смог жениться на моей прапрапрапрабабке. К тому моменту, как Элис понял, что он мог бы иметь, было уже поздно.
Я изумлена:
– Это ужасно.
– Исторические книги полны лжи. Историю пишут победители.
– Но Александр все же был умным человеком. Он был изобретателем. И ты получил свое наследство честным путем. Жизнь – это не то, что ты имеешь, а то, как ты этим распоряжаешься.
– Штуки, которые я делаю, абсолютно бесполезны, – понурившись, отвечает Крикет. – Это плохо. Лучше бы я придумывал что-нибудь другое, что-то… что можно оставить для потомков.
Я начинаю злиться:
– Как думаешь, что бы со мной было, если б я верила, что генетика играет важную роль в моей жизни? Если бы считала, что поступки и решения родителей способны разрушить мою жизнь и мои мечты? Как считаешь, что бы это значило для меня?
Крикет жутко расстроен:
– Я не подумал. Извини…
– А должен был. У тебя есть дар, который ты почему-то отвергаешь. – Я трясу головой, чтобы упорядочить мысли. – Ты не должен позволять чувству вины руководить тобой. Ты не отвечаешь за своих родственников. Твои решения только твои.
Парень пристально на меня смотрит.
Я отвечаю не менее пристальным взглядом, во мне бушуют эмоции. Между нами такое напряжение, что это даже пугает.
Я отвожу глаза.
Мы преодолеваем остаток пути, забираясь на вершину холма, и перед нами расстилается город. Разбросанные повсюду дома, золотые холмы, поблескивающий залив. Ошеломляющее зрелище. Мы садимся прямо на асфальт и созерцаем открывшуюся перед нами картину. Вообще-то, мы сидим прямо на дороге, но нас никто не увидит. Эвкалиптовое дерево надежно укрывает нас от чужих глаз, наполняя ночной воздух своим успокаивающим ароматом.
Крикет протяжно вздыхает. Кажется, это вздох облегчения.
– Я уже и забыл… Эвкалипты всегда напоминают мне о доме.
У меня на душе становится тепло: несмотря на свою насыщенную жизнь в Беркли, Крикет по-прежнему считает это место своим домом.
– Знаешь, – говорю я. – Когда я была маленькой, родители всегда очень стеснялись того, как я одевалась.
– Правда? Удивительно.
– Они боялись, что люди подумают, будто это ОНИ меня так одевают. Что это ГЕИ заставляют ребенка носить блестки и накладные ресницы.
Крикет смеется.
– Но потом они меня поняли и приняли такой, какая я есть. Их поддержка дала мне чувство защищенности. А этим летом я с твоей помощью научилась не переживать по поводу того, что говорят окружающие. И тогда… все стало не так уж плохо.