27 августа. Братиславский порт. Вхожу на палубу. Это судно называется «Грон». Мое четвертое судно. «Пан кадет, — докладывает дежурный матрос, — на почте в порту вам есть письмо из военного ведомства. Вас искали уже два раза».
— Ладно, схожу за ним, — бормочу я, но знаю, что не пойду за этим письмом. Мне двадцать лет. И господа из военного ведомства могут послать мне только повестку о призыве. Все во мне восстает, все бунтует. Я буду солдатом словацкого государства?
Схожу на берег, будто бы на почту. Ноги отяжелели, словно гири к ним привязаны. Решено: письмо я получать не буду. А если вдруг спросят или станут расследовать, скажу, что было закрыто. На всякий случай. Вот так. Этому Тисо я служить не намерен. Возвращаюсь опять на «Грон». После обеда мы поднимаем якорь. Комарно. Будапешт. Могач. Жандармы с петушиными перьями на фуражках. Эти по требованию из Братиславы еще могут задержать меня и отправить назад, в Словакию. Потому я и придумал эту версию с закрытой почтой на всякий случай. Они осматривают судно всю ночь. И лишь утром дают разрешение на отплытие. Возвращают все матросские книжки. И мою! Внешне я равнодушен, спокоен, а внутри весь горю. Пронесло! Спустя несколько часов мы поднимаем на передней мачте югославский флаг. Наконец-то! Я дышу полной грудью. И весь дрожу. Свобода!
31 августа. Поздно вечером — Белград. Левый прожектор «Грона» ощупывает мост Александра. Мы пришвартовываемся. Бросаем якорь… Доброй ночи, Белград!
1 сентября. «Пан кадет, вас вызывают к управляющему!» Я не теряю времени. В каюте и капитан. Он, как и все остальные, взволнованно склонился над приемником. Крутят ручки настройки. Все станции заполняют эфир зловещим сообщением: немцы напали на Польшу. Я спешу в каюту за матроской и бескозыркой. Выхожу на берег. И иду прямо во французское посольство. А там уже трое таких, как я. Чехи. Они бежали из протектората. Не могут договориться с французами. Я — и от их имени — говорю на ломаном гимназическом французском: «Мы чехословацкие граждане. Мы верим, что Франция выполнит свои обязательства в отношении Польши. Мы хотим помочь. Мы против Гитлера».
Чиновник встает и торжественно протягивает нам руку. Заверяет, что мы можем рассчитывать на помощь французских органов. Вернувшись на судно, сообщаю капитану о решении покинуть судно и вступить во французскую армию. «Надеюсь, вы шутите, пан кадет, — ужаснулся он. Он боится неприятностей, которые ожидают его по возвращении, и не скрывает этого. — Вас пошлют в иностранный легион! Вы слышали о нем? Это ад!» — «Пан капитан, — принуждаю я себя ответить, — если б мне пришлось сражаться против Гитлера даже в компании с дьяволом, я и то бы пошел. Мне не о чем раздумывать». Я прощаюсь с экипажем. Пример оказался заразительным — ко мне присоединяются юнга и повар. Временное пристанище мы находим в общежитии чехословацких беженцев. Адрес: улица Светозара Марковича, 79.
3 сентября. По общежитию пролетела весть: Великобритания и Франция объявили войну Германии. Наконец! Весь вечер и ночь прибывают земляки. Приходят и югославы. Они настаивают на том, чтобы мы записали их в список, придумав им чешские или словацкие имена. Они горят желанием сражаться против фашистов. Мы не препятствуем.
4 сентября. Нас уже тринадцать. Семь чехов, четыре словака, двое из Подкарпатской Руси. Нас приглашают во французское посольство.
Причина: призыв в армию и транспортировка во Францию.
А там раздеться донага. И вдруг появляется очаровательная дама с бумагами. Садится за пишущую машинку. «О-о, а-а…» — слышится в комнате. Мы в смущении. А дама, кажется, ничуть. К врачу мы подходим более спокойно. Я стою у стола и перевожу: «Годен для воинской службы!» Дама записывает. Подходит моя очередь — я последний. Я тоже годен. Но меня удивляет номер. № 0014. Видимо, никому не хотели дать несчастливый тринадцатый номер.
10 сентября. Воскресенье. День отправления нашего транспорта. Нас ждет дальняя дорога. И согревает мысль, что мы, видимо, одни из первых граждан расчлененной Чехословакии, которые проторят путь тем, кто пойдет за нами следом. Югославские друзья силой всовывают нам свертки и пакеты с едой на дорогу. Поезд трогается. «Отойдите от окон!»
12 сентября. Вторник. 9 часов 10 минут. Двое суток пути; ночные огни Солуня, и вот наконец Стамбул. Турецкие репортеры фехтуют фотоаппаратами, задают вопросы. Я не успеваю их переводить. Мы идем в чехословацкое консульство. «Что вам угодно, господа?» — спрашивает по-чешски удивленный чиновник лет сорока. «Мы чехословаки. Беженцы. Добровольцы. Едем воевать», — отвечаем мы, перебивая друг друга. В полуоткрытую дверь входит женщина, слушает с минуту, а потом вдруг кричит: «Schmeiß sie heraus!»[17] Немцы! Они заняли наше консульство. И эта баба-яга вышвыривает нас оттуда! Не стоило ей этого делать! «Мы? Отсюда? Не уйдем! — кричали мы. — Мы здесь дома. Это здание принадлежит республике. Мы едем сражаться за нее! Вон отсюда, немецкая банда!» Кончилось все скверно. Они вызвали полицию. Нас выводят из здания. Но оставляют в покое. Первая встреча с экстерриториальной Чехословакией прошла, нельзя сказать, чтоб в атмосфере любви к землякам. Отправляемся бродить по улицам. Кто-то показывает на газеты в киоске. «Son Telegraf». Мы смотрим на собственные фотографии и интервью, которые у нас брали на вокзале. И именно они привели к нам четырнадцатого добровольца — молодой чешский археолог работает тут на раскопках. Конец несчастливому числу! Нас уже не тринадцать.
14 сентября. Ассалам алейкум, Стамбул. Мир тебе, Стамбул! Его панорама, похожая на раскрытую ладонь, прощается с нами. На румынской «Трансильвании» мы покидаем Босфор. Направление — Бейрут. Уже одни названия портов, где мы становимся на якорь, навевают очарование Востока. «Какой вы национальности? — спросила в Пирее дама, которой я помог нести чемодан. — Югослав?» — «Нет. Словак. Из Чехословакии». — «Ах! Это вашу страну Гитлер стер с карты Европы?» — спросила она сочувственно. «Только с карты Европы, милая пани! Но не из сознания людей в Европе. Благодарю, ничего не надо. Я не носильщик. Мне не надо платить».
21 сентября. Бейрутская казарма… Короткими перебежками вперед! Ложись! Встать!…
В рюкзаке за спиной тридцать килограммов. Сзади сержант со свистком. Его сигналы ясны без переводчика. Всюду песок. Раскаленный на плацу. Мокрый на спине. Скрипит на зубах. Смешался с по́том на всем теле. Первая увольнительная. Кафе на Place des Canons. У соседнего столика вдруг зашипела квадратная физиономия: «Чего вы с ним толкуете? Это же тисовец! Предатель!» Я не сдержался. Вскочил и швырнул ему в лицо стакан. Крик, шум. Он стал вытираться. Скандал. Военный патруль. Разбирался в деле французский майор. То и дело звонил по телефону, выходил в соседнее помещение, возвращался. Тот, кого я облил, — чех, инженер из Тегерана. Здесь на монтажных работах. Дома не был пятнадцать лет. Насчет меня майор звонит в Белград. Спустя некоторое время сообщает, что все в порядке. А когда отпустил меня, спросил как бы между прочим: это у вас такой обычай? Сводить так счеты между чехами и словаками? Нет, сказал я. И добавил, что уж лучше бы мы разбивали друг другу голову, чем допустили раскол республики. На улице товарищ упрекнул меня: надо было дать тому типу по морде, а не обливать его лимонадом. Мы с трудом наскребли на лимонад из первого жалованья.
23 сентября. Мы грузимся. Приехали еще добровольцы-словаки. Синие пиджаки, белоснежные рубашки, серые брюки. С местных фабрик Бати. А после них еще трое словаков, они учились в католическом миссионерском семинаре Сакре-Кёр. Нас уже около тридцати человек. И стало ясно: чехословацкое движение Сопротивления за границей возникло. Старое торговое судно «Djeunne», кажется, вот-вот развалится. Мы располагаемся в самом нижнем трюме. Какая-то рухлядь, грязь, слепые лампочки. Ночью мы не уснули. Крысы! Война — не праздник, это точно. Мы плывем в составе каравана. Вокруг английские военные корабли. Хайфа, Тель-Авив, Александрия. Остаток ночи после бодрствования досыпаю на груде корабельных канатов. Вдруг тревога: срочно надеть спасательные пояса. Англичане маневрируют. У офицеров в руках бинокли. Что-то бороздит гладь воды. Перископ! Немецкие подводные лодки! Тревоги иногда длятся по нескольку часов. Нас вызывают на медицинский осмотр. Инъекции! Протест, мол, нам уже кололи что-то в Бейруте, не помогает. Снова тревога. Снова нары с крысами. Некоторые отправляются в изолятор. Снова тревога. Мы на ногах, после инъекции — как огурчики. Кому не хватает места на канатах, может поспать на спасательном поясе. Опять тревога. Подводные лодки не унимаются. Вдали Понтеллерия, Балеары. Но уже без всякой романтики. Бодрствование в компании крыс, сон урывками и тревоги лишили нас этого ощущения. Наконец мы дождались — Марсель! От радости хочется петь.
3 октября. Взволнованные и счастливые, мы вступаем на французскую землю. С нами никто не поздоровался, не подал руки, нас отводят в казармы. За нами закрываются ворота. Можно оглядеться. Это в самом деле казармы? Многозначительная надпись Legio — patria nostra, нацарапанные на каменных стенах вздохи наших предшественников заронили в нас сомнения. А уже щелкают команды, резкие, словно удар хлыста. Сойти вниз, во двор крепости! Он полон. Нас разглядывают личности в какой-то странной форме. С нескрываемым злорадством. Холодные взгляды. Кровь стынет в жилах. Неужели был прав капитан «Грона»? Все говорят по-немецки! Оскорбляют нас, насмехаются над нами. Чехословаки? Вы бежали от Гитлера? Мы вам еще покажем! Так-то встречает нас Франция, о которой мы мечтали? В лице этого пруссака, который, широко расставив ноги, победоносно мерит нас насмешливым, презрительным взглядом? А мы стоим перед ним униженные. Мы, горстка жертв жестокой игры, мы, которые добровольно пришли помогать Франции. Ждем полчаса, час, терпим оскорбления немцев. С нами ничего не делают, мы просто стоим. Молча, взглядами сговариваемся. Нет, мы так легко не сдадимся. Если они не прекратят, мы им покажем, этим мерзавцам. Трое из нас выходят вперед. Делегация. Мы говорим от имени всех. Добиваемся, чтоб нас принял нач