На словацких рабочих из третьего транспорта сборного пункта иностранных рабочих в Туле для разнообразия «смотрели лишь как на номера и посылали к тому или иному работодателю, невзирая на их просьбы сгруппировать их с учетом родственных или дружеских связей или общего происхождения».
Жалоб в генеральном консульстве прибывало. На то, что людей при найме на работу обманывали, обсчитывали на дорожных расходах и питании, в официальных учреждениях и в лагере, где были сборные пункты, грубо оскорбляли… «из-за чего они участвовали в забастовках и бесконечных конфликтах и странствовали по стране без работы или продавали все, что у них было, лишь бы вернуться домой». Все это, вместе взятое, принудило правительство Чехословакии спустя некоторое время прекратить наем рабочей силы для Франции.
Оказалось, однако, что двусторонняя потребность требовала обновления договора. Если словацкие бедняки с нищих горных хуторов, владельцы крошечных клочков земли, поденщики, погонщики скота, обив пороги от Пльзеня до Ужгорода, не могли найти работы, то что им французские грызуны! Голод не тетка, или, как говорят, голодный и палки не побоится, не то что мышей в общем помещении. И если словацких шахтеров дома увольняли с работы, почему бы им во французских не ползать в штольне на коленях?..
Около 80 тысяч словацких рабочих, мужчин и женщин, переселилось таким образом во Францию.
Среди них Штефан Чех, горнорабочий из кремницких рудников, с женой Марией и годовалым сыном Штефаном.
Он был работящий человек, этот Штефан Чех. Изо дня в день мерил он десять километров по горам из родной Лутилы до Кремницы, десять — назад. Добывал золото. Прямо по пословице: кто золото роет, пешком ходит. А Мария, его жена? Уже с юных лет в жатву исходила с отцом и матерью «Нижние земли» и Австрию, да и в сербской Паланке не раз жала и собирала урожай — от ячменя до сахарной свеклы. Но когда появился маленький Штефан, какая уж там Паланка! Какая Австрия! А уж беда не ходит одна, еще и мужа уволили!
К счастью, они отделались легко. Будто посланные самим небом, обходили деревни какие-то господа и вербовали: хотите хорошей работы? Поезжайте во Францию! Вам и в раю лучше не будет!
И дядю Лишку, мужа сестры матери, тоже уволили с рудника. Он пришел к Штефану:
— Слыхал? Попытаем счастья! Чего ждать? Не течет и не капает. А понадеяться на авось? За шиворот на небо никого не тянут, но эти сулят златые горы. Бог не выдаст, свинья не съест. Может, и нападем на жилу. Хоть из долгов вылезем.
И так каждый отправился своим путем, подгоняемый мачехой-судьбой.
Поехали из Ловчи и Крижа, из Трубина и Лутилы.
Штефан Чех с женой и сыном, носившим такое же имя.
В Па-де-Кале. Добывать уголь в шахте Сан д’Эсе.
Он работал ровно год.
Спустя год его засыпало в лаве.
Когда его вынесли наверх, он уже не дышал.
После него остались вдова и сирота.
Вдова пошла в услужение, а сироту растила улица. Штефан стал Этьеном. Вдове, хоть совсем надорвись она на работе, на жизнь не хватало. Ничего не поделаешь — семья на отце держится.
Когда кончился траур, в дверь постучали сваты. Женщина без мужа что огород без забора. Спустя три года она вышла замуж. Тоже за словака. Тоже за шахтера. С той самой шахты, что трещала по швам и губила человеческие жизни. Второй муж успел уже осмотреться во Франции, и язык уже знал, поэтому устроился лучше. В О де-Кич, на завод к Пежо. Механиком. А жена — токарем. Родился сын, потом дочь, отчим заботился о семье, жене, детях. Этьен ходил во французскую школу, на улице играл с сорванцами.
Раз отчим пришел с работы и сказал, что уже заработал столько, что они уже могут вернуться домой и построить дом. Семья отправилась на старую родину. Они везли с собой всякую всячину, и мечту Этьена, мотоцикл «Пежо-350».
Мама свела его в родную Лутилу. Бабушка, дедушка, дядья, тетки, двоюродные братья и сестры говорили: «Так ты и есть Штефан? Как вырос! И без отца!»
Многие разговаривали с ним по-французски, потому что он по-словацки говорил с грехом пополам; и в корчме некоторые сидели в беретах, на площади перед костелом играли французские танцы, и не хватало только, чтоб пекарь пек длинные французские батоны.
— Тут все как во Франции! — в восторге воскликнул Штефан.
— Почти! — кивнула мама в знак согласия. — Ведь половина деревни была во Франции, вот и привезли с собой французские привычки!
Надо было позаботиться о хлебе насущном. Штефан отнюдь не был богатырем, поэтому отчим посоветовал выучиться на сапожника, парикмахера, портного или что-нибудь в таком роде, полегче. Но найди мастера, который возьмет ученика, когда работы нет! Что ж, послали Этьена в Чехию в батраки. Но он не сегодня родился — он уже повидал свет. Знал Францию, домой ехал через Германию. И когда добрался с котомкой до Праги, не растерялся. Подошел к доске, которую обступили люди, и, хотя умел читать только по-французски, из одного листка, приклеенного там, понял, что некий пан Гаек, держатель вокзального ресторана в Подебрадах, ищет мальчика в ученики.
На последние оставшиеся деньги он купил билет в этот город и сел в поезд.
— Как это ты, собственно, говоришь? — испытующе спросил пан Гаек. — Словаки ведь говорят не так. Ты не немец?
— Я возвратился из Франции. Я жил там с детства.
— Ты говоришь по-французски? — ресторатор не верил своим ушам.
— Лучше, чем по-словацки.
«Для сердца лучше всего Подебрады», — говорили тогда, как и сейчас. Пациенты приезжали туда не только со всей республики, но и из-за границы. Ученик, знающий французский, мог пригодиться. К тому же на вид он был сноровистый.
В тот же день он приступил к работе. Ему дали черные брюки, белый пиджак, ботинки, но стоимость их он должен был выплатить в рассрочку. Он начинал работу первым, кончал последним. Проветривал зал, открывал окна, подметал пол, вытирал столы, расставлял солонки, чистил приборы, выносил мусор, разносил пиво, позднее стал разносить суп, получал пощечины. Без му́ки нет науки. Шеф не раз демонстрировал его посетителям: «Это тот мой француз».
Жалованье он не получал. Только питание и жилье. Каморка с двумя скрипучими кроватями, гвоздь в стене и таз с обитой эмалью. Тут с помощником официанта Фердой, своим соседом, он погружался в мечты. Однажды и он станет старшим официантом во фраке и накрахмаленной манишке, будет служить в ресторане на главной улице, там будет и швейцар в ливрее.
«Карлтон», «Бристоль», «Амбассадор», «Алкрон», «Гранд» — или как он там будет называться… Столы будут накрыты белоснежными скатертями из Дамаска, сервировка будет — серебро, места будут только по заказу; сзади, из зимнего сада, будет доноситься музыка, пианино и скрипка, только пианино и скрипка, ничего больше, интимно, moderato, а когда придут клиенты, он встретит их, как прежде встречали королей, подведет к столу, даме приставит кресло, слегка кивнет официанту в отглаженном пиджаке с золотым эполетом на левом плече, чтобы он подал меню, и порекомендует блюда. По-французски, просто так, как бы для вида, небрежно. В ответ на что дама мечтательно вздохнет, «ах, как прекрасно вы это сказали, пан главный официант», а ее спутник с явным намерением унизить его спросит на школярском французском с ужасным акцентом: «Вы что, говорите по-французски?», на что он утонченно ответит ему: «Разумеется, господин, я всегда к вашим услугам, я могу вам, вероятно, порекомендовать из наших пирожных и вин…», на что дама отреагирует еще более громким «ах», чем прежде, а ее спутник покраснеет.
И все будут говорить: «Вы уже были в ресторане, где главный официант так прекрасно говорит по-французски? Его зовут Этьен! Не забудьте!»
— Этьен! Штефан! — тряс его Ферда… — Пять! Вставай!
Он просыпался, и начинались серые утра в грязной корчме с пепельницами, полными окурков, он проветривал душный зал, пропахший пивом, подметал, выносил мусор, носил посуду, солонки и салфетки. Ученик-мученик. В семь утра он стоял в одном ряду с остальными. Пан Гаек, который провозглашал лозунг: «Покупай — доверяя, сервируй — гордясь», осматривал их, как сержант солдат. Боже упаси, если не вычищен пиджак, не начищены ботинки, не хватает пуговицы, не подстрижены ногти, не вымыты уши!
Так помощник официанта по имени Штефан Чех работал, так мечтал целый год, пока не произошло это событие. Собственно, два события.
Первым делом — то, с супом, что обязательно приключается с каждым младшим официантом. В данном случае суп оказался за шиворотом у клиента. Тот устроил скандал и требовал возмещения убытков. И если бы не друзья Штефана, которые уговорили, уломали ресторатора, что мальчик ведь полусирота и ему некуда идти, он бы вылетел с работы в два счета.
Второе событие было гораздо хуже. В Мюнхене за нас решали без нас, всюду полно войск, Гитлер забрал Судеты, Словакия получила автономию. Шеф из этого сделал вывод, что словаки разбили республику, и поэтому пускай Штефан, хотя он и зовется Чех, убирается из Чехии восвояси.
Так вот юноша, который говорил по-французски, со свидетельством официанта вернулся в Словакию.
Его мечты не давали ему спать по-прежнему. «Савой», «Палас», «Луксор», «Алкрон», фрак, смокинг, приглушенная музыка, сервировка на серебре постоянно были в его мыслях, мучили его по ночам. Пештянская «Термия», однако, не принимала официантов; в ломницком «Гранде» хватало своих; в теплицкой «Зеленой лягушке» и слышать не хотели, в слячском «Бристоле» обещали место через год. В братиславском «Паласе» требовали такой залог, что у него голова закружилась. Поэтому он кончил тем, чем начал в Чехии, — на вокзале в Ружомберке. Помощником официанта.
Он уже не проветривал, не подметал пол, уже не накрывал на столы. Разносил блюда и через день был старшим, получал деньги с клиентов. И дважды ему улыбнулось счастье. Первый раз — когда он попал на сезон в Райецке Теплице, второй раз — в татранский «Гранд». Покой, пользующаяся доброй славой кухня, тихое позвякивание приборов, тяжелые люстры, мягкие ковры, горничные в фартучках и главный официант в настоящем фраке. Штефан там понравился, с ним считались, он произвел на них впечатление своим французским. На короткое время ему даже разрешили получать деньги с клиентов. Правда, только во время завтрака. Но он ходил с бумажником, ему доверяли, он надеялся.