— Что вы сказали?
— «Радостник». Что это такое?
Ян только сейчас понял, что говоривший с ним — чех, говорит по-чешски и поэтому не знает, да и неоткуда ему знать, что такое «радостник», о котором жена писала в письме.
— Это водка, которую посылают крестному, когда родится ребенок. Ну и другим. Но крестному больше всех. Вот жена и послала мне бутылку водки, только она не дошла. Немцы ее вылакали!
Они спрашивали и о том, как он бросил винтовку, когда сдался в плен. И сколько парней было призвано из Банова в венгерскую армию.
— Сколько? Это я не знаю. Но моего года нас было тридцать два. Пятнадцать погибло.
— Назовите их.
— Гашпар Бланар, Винцо Рыбар, Томаш и Яно Мазухи, братья, оба покойники. Петер Бабин — и его подстерегла пуля, и Карола Юрика.
— Спасибо, этого достаточно, — сделал знак рукой высокий.
— Вы состояли в Левенте?[20] — поинтересовались они.
— В Левенте? Конечно. Мы все состояли. Туда записывали всех подряд. Но мы только два-три раза позанимались, и на этом дело и кончилось.
— Отец состоял в какой-нибудь партии?
— Этого я не знаю. По-моему, нет. При Масарике — не помню, а при Хорти — ну кто из словаков пойдет в его партию?
Эти двое все старательно позаписывали, а под конец сказали:
— Дело вот в чем, пан Брезик. Вы наверняка знаете, что в Советском Союзе организована чехословацкая воинская часть. Командует ею полковник Свобода. Часть уже сражается на фронте.
— Знаю, — перебил он их, — и я хотел бы туда. Колючая проволока, треп у нужника, безделье — всем этим я сыт по горло.
— Хорошо. Ступайте к себе. Мы дадим вам знать.
Тогда отобрали сто шестьдесят словаков, погрузили их в поезд и увезли к свободовцам. А шестнадцать остались в лагере, ничего не понимая. «Что мы сделали такого, что не поехали с остальными?» Они смотрели друг на друга и мысленно изучали свое прошлое. Лишь спустя неделю, когда их уже истерзала неопределенность, им выделили офицера, и он посадил их в поезд. «Куда мы едем?» — допытывались они. «Много будете знать, скоро состаритесь», — ответил он шуткой, а через сутки вышел с ними в Красногорске.
Они снова оказались в лагере, но это был не простой лагерь. Называлось это — антифашистская школа.
— Я Марек Чулен, — представился им седеющий мужчина лет шестидесяти. Он говорил на западнословацком диалекте, произносил все согласные твердо. По профессии — кузнец. Работал в Америке. Один из основателей Словацкой коммунистической партии и ее председатель. Он сообщил, что будет читать им лекции.
— Читать лекции? — не понял Брезик.
— Вы же будете здесь учиться.
— Учиться? Нас отобрали воевать, а не учиться, — не мог взять в толк Брезик.
— Разумеется. Но вы еще успеете навоеваться. А сначала будете учиться.
На занятиях они узнали о борьбе порабощенных народов Европы за свободу, о необходимости лишить власти германский нацизм, о роли рабочего класса при построении демократического общества, о национальном вопросе, о причинах трагедии Чехословакии в 1938 году, о Марксе, Ленине и Сталине, о Тегеранской конференции, об истории борьбы рабочего класса за свои права.
Когда учеба кончилась, Чулен однажды спросил Брезика:
— Если понадобится, смог бы ты убить немца?
— Даже зарезать, — сказал Брезик.
Чулен посмотрел на него, словно желая проникнуть в его мысли, но ушел, не сказав ни слова.
Снова пришли офицеры, прочитали списки и приказали выпускникам построиться. Брезика не вызвали.
Он побежал за ними.
— Вы не забыли меня?
Офицеры еще раз просмотрели списки. Брезик там не значился. Он удивлялся, как тогда, в Волжске:
— В чем дело? Забыли про меня? Или я не гожусь для армии?
Никто не сказал ему ни слова. Все остальные уехали. Он слонялся между бараками, ломал голову и гадал, что произошло, в чем тут загвоздка.
Через две недели его вызвали:
— Мы включили вас в группу, которую доставит к месту офицер, явитесь к нему.
Через несколько дней группа отправилась.
— Наверное, на фронт, а? — спросил Брезик офицера.
— Узнаете, — пожал тот плечами и повез их на Украину.
С поезда они сошли в городе Ровно, а оттуда шли шесть километров пешком до деревни Обарово.
— Начнем наконец воевать? — спросил он.
— Вы будете учиться, — ответили ему.
Что за черт! Опять школа! В юности он не слишком много сидел за школьными партами, а теперь переходил с одной на другую.
Итак, школа особого назначения. Учебный центр Украинского штаба партизанского движения. Там готовили организаторов партизанских групп для борьбы во вражеском тылу.
Днем он слушал в классе теоретические объяснения с примерами из практики. По ночам — практические занятия, тренировки. Как внезапно напасть, убрать караул, обезвредить патруль; походы с проверкой ориентирования по компасу; как приземлиться с парашютом, как с ним обращаться. Инструкторы по боевой технике, тактике и организации партизанской борьбы, по стрелковой подготовке и топографии, саперным работам и минированию старались учить их так, чтоб они усвоили как можно больше и как можно скорее. Политработники на занятиях по морально-политической подготовке объясняли им, в чем сила Советского Союза, за что они воюют, разъясняли словацкий национальный вопрос, суть отношений партизан и солдат, организации партизанского движения в Чехословакии. Такие были темы лекций.
В середине июля Брезика вызвали к командованию школы. Он уже знал начальство: начальник школы полковник Выходец, командир учебного батальона капитан Козлов, замполит майор Шрамм. Перед кабинетом уже стоял Штево Демко. Они были знакомы по лагерю в Красногорске: Демко попал на восток с Быстрой дивизией, а когда ее разбили, не стал спешить домой, а, хоть и был ранен, сдался в плен.
— В чем дело, Штефан? — спросил Брезик.
— По-моему, пора собирать рюкзаки. Чую это в ногах, — ответил Демко.
Мимо них прошли офицеры. Полковник Дрожжин, старший лейтенант Клоков, инженер Трембыцев.
И в самом деле, оказалось, нужно собирать рюкзаки. Теперь их отправили в Киев, а там представили высокому лейтенанту. Его звали Величко. И он загудел, как орган:
— А, это вы те словаки? А по-русски говорите?
— Говорим, — заверили его.
— Немца убрать сможете, если понадобится?
— Почему бы и нет?
— Ну хорошо. Давайте знакомиться.
В группе Величко было девять человек. А теперь прибыли еще двое.
Через три дня, под вечер, их отвезли на аэродром. В полном снаряжении, с оружием, с парашютами за спиной. У Брезика мороз по коже пошел, когда он натягивал лямки парашюта: он не прыгал ни разу в жизни. Даже в Обарове. В школе там не было ни одного самолета, все самолеты были на фронте, и они обучались всему только на земле, на тренажерах.
До самых Карпат полет протекал спокойно. Над фронтом немцы встретили их огнем из зениток. Самолет кидало из стороны в сторону, он проваливался в воздушные ямы, падал в неизвестность.
Когда все утихло и они было решили, что уже дома, из кабины вышел штурман:
— Ребята, мы влипли, внизу туман такой, что хоть ножом его режь, в этой тьме я не сориентируюсь. Мы возвращаемся назад.
В три утра, когда на востоке загорелась утренняя заря, они приземлились на том самом аэродроме, с которого взлетели.
Настроение хуже некуда. Напряженное ожидание, сосредоточенность, собранность, волнение, охватившее при вылете, не покидало их.
— Ничего не поделаешь, — сказали им, — придется дожидаться более подходящего времени. Пока побудете здесь, в Киеве.
Их разместили в центре города. На улице, которая более или менее сохранилась. В доме, в котором бомбой срезало два верхних этажа; но квартиры, в которых их поселили, были в порядке. Двери отремонтированы, окна застеклены, вода шла, свет горел.
Тут они ждали ровно две недели.
Изо дня в день дожидались они офицера, задавали ему одни и те же вопросы. И две недели получали один и тот же ответ:
— Еще нет. Надо подождать.
Они бродили по улицам, порой заходили на рынок, начавший оживать. Случалось, заглядывали в первые открывшиеся забегаловки. Смотрели кино. Был июль, прекрасный летний месяц. Солнце припекало, ветер над Днепром лохматил кроны лип. Раны истерзанного войной города милосердно скрывала зелень. И было непонятно, как это там, куда они должны лететь, могут быть туманы и дожди.
В те дни они очень сблизились.
Кроме Величко, в группе был еще один офицер — очень деликатный, образованный человек, коммунист, украинец Юрий Евгеньевич Черногоров. Человек редкой доброты, он буквально творил чудеса. Доброта была самой сильной его чертой, этим он покорял всех! На шесть лет старше Брезика, с тринадцатого года, он упомянул, что родился в Каменец-Подольском, но с юных лет жил в Виннице. Городской гидротехник, снабженец МТС, сахарного завода, начальник топливного отдела области — где он только не работал. В тридцать седьмом году пошел на военную службу. Воевал с первого дня войны, дослужился до капитана, а теперь вот его назначили начальником штаба этой группы. Он был столь тактичен, что в присутствии словаков лишь давал понять, что надо, словно говоря: я не хочу принимать решение, я только рекомендую. А решать вам.
Следующий — Андрей Кириллович Лях, комиссар, человек резкий, суровый. Он был на год моложе Брезика. Снискал заслуженную репутацию человека, который мгновенно проникает в суть вещей, быстро делает выводы, видит перспективы. Щуплый, со светлым чубом, придававшим ему мальчишеский вид. Грудь его украшал орден Ленина. Ему было девятнадцать лет, когда он заслужил его — в партизанском отряде. В армии он никогда не служил, но, когда был в молодежном отряде партизанского соединения командиром взвода разведчиков, ему присвоили звание лейтенанта. Родом был из Белоцерковки, под Полтавой. Родители, брат, сестра работали в колхозе, только он пошел добывать «черное золото», был шахтером в Донбассе. Когда в страну вторглись немцы, отец помогал партизанам, сын был его связным. Когда через год по их земле гитлеровцы шли к Сталинграду, они не оставляли их в покое ни днем, ни ночью. За сто двадцать немцев, отправленных на тот свет, за захваченное оружие, боеприпасы, средства связи и за полученную информацию его наградили высоким орденом. Когда они шли по Киеву, не было человека, который бы не обернулся ему вслед: «Такой молодой, а уже имеет орден Ленина!»