— Что вы за солдаты? — любопытствовали они.
— Мы? Словаки, — отвечал Белещак.
— Французы! — отвечали другие.
— Французы, — прокатилось по толпе. — Так кто же вы в конце концов?
— Наполовину такие, наполовину сякие. Но все — за одного, а один — за всех.
По лестнице уже поднимались горожане и начальник жандармского поста. Один из них зычно возгласил:
— Дорогие наши освободители! Добро пожаловать в наш славный старинный королевский свободный словацкий город Крупину!
И все двести пятьдесят бойцов — французов и словаков — как один ответили:
— Mor ho![25]
(2) Жибритов, о котором пойдет речь, — село, откуда виднеется Ситно[26], пик Дьяволов, и озерцо Пяти матерей, тех, что в давние поры утопили там своих дочек, чтобы их не терзали куманы. И дым оттуда виден над Банской Штявницей, и речка сбегает к Альмашу, где, по описанию Ярослава Гашека, когда-то добывали золото, погружая в воду старые метлы. Это именно тот Жибритов, где, по словам того же Гашека, волки разорвали священника, оставив от него одни башмаки, в связи с чем в село стали наведываться комиссии из Штявницы и Крупины. Жибритовцев они обзывали «словацкими псами», а их старосту Дюро Огарко — kutya, kutya, legnagyobb kutya! — «самым большим, паршивым псом» — и кидались на него с кулаками.
И хотя Дюро потчевал их жареными цыплятами, а младшего сына Ондро послал за вином в Крупину и тем самым потерял его (Ондро уже не воротился), пан королевский нотар[27] из Штявницы то и дело грозился кулаком и орал: «Ах ты, поганый пес, Огарко, isten bizony, я прикажу тебя запереть, как грязную свинью, пошлю за тобой жандармов, душа твоя собачья, но прежде всего заберу твою дочь Марию». Но так как жандармы не заявились, пошел Дюро искать свою дочь Марию в Штявницу, в дом королевского нотара. Отворила ему сама Мария и поведала, что сперва-то она все плакала, а потом, дескать, милостивый пан королевский нотар купил ей сережки. И дала она отцу двадцать золотых. Но тут появился королевский нотар и скинул Дюро с лестницы. Пошел Дюро домой, да по дороге заглянул в корчму к Самуэлю Надю. Выпил пол-литра трижды очищенной можжевеловки и пустился изливать душу и сердце, жалуясь на учиненную кривду: съели, мол, волки священника, а он из-за этого потерял сына и дочку, самого его обозвали поганой собакой и грязной свиньей, да еще с лестницы спустили. Вот теперь он и не знает, как быть, может, надо самому явиться к жандармам и отдаться им в руки.
«С панами договориться можно, — сказал ему Самуэль Надь, — только ежели сам станешь мадьяром. А иначе сидеть тебе в комарненской крепости». Самуэль Надь позвал жандарма, тот отвел Дюро в кутузку, потом препроводил к начальнику, где Дюро заплатил золотой и получил справку с гербовой маркой о том, что с этой минуты он перед богом и перед людьми мадьяр и что зовут его не Юраем Огарко, а Белой Аладаром. С тех пор, а тому уже пятнадцать лет, он все зубрит по-мадьярски «Отче наш», да все никак не вызубрит.
Так вот, в этот самый Жибритов, с его колокольней гуситских времен, явились потолковать с людьми в конце сентября 1944 года двое советских офицеров. Как выяснилось, дела Глинковской гарды в этом селе не очень-то ладились: ее так долго сколачивали, что пришлось послать из Крупины толкачей, да и на ученье потом собралась она всего лишь однажды, и на том все кончилось.
К тому же стало известно, что здешний священник Ягода приветствовал восстание в местном храме и делу повстанцев безоговорочно предан.
И, наконец, офицеры установили, что на село и его обитателей можно вполне положиться, и потому решено было разместить подразделение где-то поблизости. Расположились у тихого поселка Шваб, в котором с полдюжины домишек.
Бойцов оказалось около тысячи. В основном кавалеристов. Местные называли их казаками. Одних коней было, пожалуй, сотен шесть.
Командир поселился у Войтеха Греганя. Штаб — в домах поселка. Рядовой состав — в палатках на соседних взгорьях, на Валахе, в Яблоневой, Дольнем Кирштейне, Корповке.
Боеприпасы и взрывчатку сложили на охраняемых гумнах; провиант в доме, где жил командир; медпункт устроили в доме Яна Яловьяра.
У них были свои обозы, кузнецы, обувщики, портные и стадо крупного рогатого скота, из которого две-три головы шли ежедневно в котел.
Оружия было много. Автоматы, пулеметы, боеприпасы в достатке, даже три семидесятимиллиметровые пушки, которые обслуживались словацкими артиллеристами.
Расположение части тщательно охранялось, посторонним вход в него был запрещен. Провиант, сено, овес и все прочее обеспечивала Крупина, грузовики добирались до самой горы Куштровки, там их разгружали, и уж оттуда швабчане вывозили груз на собственных упряжках.
К швабчанам русские относились по-доброму, не забывали делиться с ними и провиантом.
Ходили в разведку в глубокий немецкий тыл, часто переодевшись в немецкую форму.
Гордо называли себя партизанским соединением имени Александра Невского. Разное толковали о задачах соединения, но главное было то, что подчиняются они только Москве и что основная их задача — разведка в глубоком тылу противника.
Судя по их рассказам, соединение возникло еще в дни боев под Москвой из особого истребительного батальона, в нем было три роты, причем одна состояла из испанских республиканцев, воевавших против Франко. Соединение действовало в районе Серпухова, одна из баз располагалась в лесах недалеко от толстовской Ясной Поляны. После того как бойцы приняли партизанскую присягу, соединение получило название «Угодское».
Самой значительной его акцией было нападение на штаб корпуса, входившего в армейскую группу «Центр». В ночном сражении они уничтожили свыше ста фашистов, такое же количество автомашин, четыре танка и захватили документы штаба. Их потери составляли восемнадцать убитых и восемь тяжелораненых. Кроме того, немцы захватили заместителя командира Михаила Гурьянова при переходе через фронт и казнили его всенародно на площади в Угодске[28]. Из группы в десять бойцов и их командиров менее чем за полгода выросла основа нового отряда «Олимп», в обязанности которого входило выполнение специальных разведывательных заданий. Действовал он в районе Великих Лук на Западной Двине. Это был очень маневренный, хорошо вооруженный отряд, контролировавший обширную территорию и способный осуществлять длительные рейды. Один из самых длительных был осуществлен им во время Сталинградской битвы.
Тысяча триста километров от Великих Лук до окрестностей Киева он прошел за месяц. В Овручском районе к нему присоединились другие отряды и оперативные группы, главным образом отряд «Циклон», и все вместе они образовали соединение имени Александра Невского.
Дальнейший маршрут лежал на запад, к польской границе. Отбивая непрерывные атаки немцев и банд украинских националистов, он достиг ее в начале апреля и, выдержав бой с дивизией СС «Галиция», переправился через реку Буг. В Польше соединение уже насчитывало в своих рядах до семисот бойцов. Яновские леса и Сольская девственная пуща у Люблина предоставили им убежище. Здесь немцы окружили соединение, но оно вырвалось из кольца и продолжало рейд к границам Словакии. В конце июля оно вступило в пределы Словакии неподалеку от Дуклы у деревни Шарбов. Когда партизаны проходили через оборонительные позиции словацких частей, многие устремлялись им навстречу и присоединялись. Ночными маршами по лесным дорогам они за три дня преодолели свыше ста километров и дошли до деревни Криж у Чертовского кряжа. В ряды соединения вливались местные жители, а в начале сентября к нему присоединилось около двухсот пятидесяти солдат 1-й словацкой дивизии, примерно шесть артиллерийских батарей, два кавалерийских отряда. Как только вчерашние солдаты словацкой армии приняли партизанскую присягу, началось продвижение по повстанческой территории. Расстояние от Минчола через Левочскую гряду, Кветницу, подножие Кралевой голи, Гельпу и до самой Банской Быстрицы было преодолено без потерь за десять дней.
Расположившись в Кордиках, соединение принимало участие в сражениях под Гандловой и Превидзой. Две недели спустя через Старую Кремничку отряды пробились к Жибритову, в селение Шваб. Устроив тут основную базу, командование направило разведывательные группы в тыл противника. Первую — в Венгрию, вторую — в Западную Словакию, третью — в районы Верхней Нитры.
А потом появились французы.
Оба командира сразу же встретились.
— Стало быть, вместе повоюем, верно? — таков был смысл разговора в Крупинском штабе.
— Еще бы! Обязательно повоюем!
Уже собравшись уходить, партизанский командир снял с руки часы и подарил их французскому капитану. Француз подарил казаку авторучку.
— Увидимся завтра!
— До завтра!
На Крупину, давнюю цитадель христианской цивилизации, всегда нападали с юга. Все равно, был ли это жестокий Али Бей, кровавый Мехмед Кючюк или не ведавший пощады будский паша, все приходили с той стороны, где в полдень высоко стоит солнце.
«Свинячье племя! Не грамотами увещевать вас буду, коли не покоритесь, а пойду на вас и, словно псов поганых, на аркане приволоку в темницу», — таким примерно было милое обращение в ту пору. И потому знаменитая башня Вартовка[29], с которой открывался вид до самого Ситно и Бзовикского града, оповещала маячными дымами такие же сторожевые башни по левую и правую руку о надвигавшейся с юга опасности.
Теперь противник угрожал с запада. За Святым Крижом и Яльной дорогу на Зволен и Быстрицу ему преградила Чехословацкая парашютно-десантная бригада — пришлось наступление остановить. Вскоре, однако, он повернул направо, с жестокими боями пробился через Мочар и Козельник к Штявнице, намереваясь оттуда ударить на совершенно не готовую к обороне Крупину.