— Гляди, остановились! — закричал кто-то из его солдат.
В самом деле, танки остановились. Автоматчики тоже.
Он чувствовал, как его переполняет ощущение гордости от сознания собственной силы и смелости.
Но в эту минуту над ними с ревом пронеслись «мессершмитты», поливая окопы очередями, вдавливая их в грязь, потом снова раздалось:
— Танки!
И он снова обреченно встал им навстречу со своей винтовкой и пулеметом.
Он стрелял, потеряв ощущение времени, пока кто-то не спрыгнул в его окоп и не крикнул:
— Командира ранило!
— Кого? — оцепенел Белещак.
— Нашего! Ганака!
Боже правый! У него замерло сердце.
— И француза, этого Леружа, у него руку оторвало!
— А ты-то что тут делаешь?
— Окоп наш разворотило.
В эту минуту страшный взрыв отбросил Белещака к глиняной стене; дыхание перехватило, глаза, рот забило землей, оглушенный, ослепленный, он ничего не слышал и не видел.
«Вот так и приходит смерть!» — в испуге подумал он.
Он отлепил глину от глаз, провел рукой по лицу, ощупал себя. Цел. У ног его лежал солдат, он был бледен, стонал и дрожал. Его солдат. Товарищ. Из Чадцы. Кисучанин. Как и он. Весь заваленный комьями глины.
Он опустил винтовку, наклонился над ним.
— Задело меня, — сжав губы, простонал земляк. — Подохну я тут!
Белещак протянул ему флягу.
Раненый чуть заметно покачал головой.
— Я тебе не дам пропасть, — пообещал он солдату.
Белещак выбрался из окопа. Вокруг свистели пули. Стреляли с обеих сторон, из всех калибров, но ему казалось, что огонь все же стал чуть слабее. Или он и впрямь оглох?
— Держись за меня, Йожо, — велел он солдату. И вытащил его. Нашлись-таки силы. Не зря же над ним смеялись, что при таких ручищах требуется особое разрешение на ношение оружия.
— Ты лежи. Я тебя поволоку по земле!
Он потащил его через луг, пахоту к железнодорожному полотну, вскарабкался на насыпь, пронес на плечах через речку, добрался до домика, где они обычно отдыхали.
Там он нашел медсестру. Склонившись над каким-то раненым, она категорически произнесла:
— Он должен остаться здесь, до Зволена не выдержит.
Он пригляделся к раненому. Мертвенная бледность не исказила знакомых черт. Не исказили их ни грязь, ни глина, покрывавшие лицо, руки, форму.
— Ганак! Это же Ганак! — застонал он.
— Вы знаете его? — спросила сестра.
— Это же мой командир! Неделю назад женился!
Она ответила долгим взглядом, а потом перевела глаза на раненого. Прозрачное лицо, прерывистое дыхание, клочья кровавых бинтов.
— Жив? — спросил он, замирая от страха.
— Жив.
— И будет жить? — Голос не слушался его.
— До Зволена не доедет. Придется оставить здесь. А вы кого принесли?
— Товарища. Ранен в ногу.
— Напишите на бумаге имя и зацепите за пуговицу, — сказала она повелительно.
Белещак выводил чернильным карандашом буквы, пока из них не получилось «Йозеф Культан».
— Где рана? — спросила сестра раненого.
— Здесь, справа, — простонал Йожо.
Она мельком оглядела его и, не сказав ни слова, стала перевязывать.
— Ну как? — спросил Белещак.
— Не беспокойтесь, он свое еще отпляшет. Сейчас же отправлю его в Зволен. С этим французом. А вы тут не торчите! И без вас тут не протолкнуться!
Белещак только теперь заметил, что соседняя комната полна раненых. Заглянул туда. У самых дверей лежал высокий мужчина, тоже весь в грязи, лицо восковое, глаза закрыты, правая рука вся в бинтах, лишь пальцы и ладонь, желтые и синюшные, торчали из белой марли.
— Леруж Морис, — прочитал он имя на листочке, засунутом в карман куртки, накинутой на беднягу.
— Господи, Леруж, я бы тебя и не признал, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к этому французскому сержанту из левого окопа. Он смотрел на него точно загипнотизированный. Сам не понимал, отчего так уставился на его руки. Рабочие руки, осознал он чуть погодя. Как у меня. Рядом с сержантом лежала фуражка с французской трехцветной лентой. Он поднял ее и положил на грудь Леружу. Раненый не шелохнулся. Дышал прерывисто. Белещак бестолково заходил по комнате.
— Уйдите вы наконец! Вот-вот стемнеет, не знаю, к кому раньше бежать, а тут еще вы путаетесь под ногами. Уж коли вам так интересно, так этот француз ранен в руку! В руку!
Да, лучше уйти подальше от этой неумолимой сестры. Он вышел из домика. В низине стлался туман. Он едва различал железнодорожное полотно, вдоль которого тянулась линия фронта.
Когда подошел к насыпи, уже стемнело. Впереди мелькнули какие-то тени. Только теперь до него дошло, что стрельба почти утихла. Он узнал паренька из взвода тяжелых пулеметов.
— Ты куда? — спросил он его.
— Да вот, видишь! — Тот показал окровавленное предплечье. — А ты чего назад идешь? Ослеп, что ли? Мы же отступаем. Сюда, к железной дороге. Здесь и закрепимся.
Словно в подтверждение совсем близко застрекотал во тьме пулемет. Рата-та-та, та-та, та-та-та-та. И с тевтонской стороны отвечали ему тем же: та-та-та-та, та-та-та-та, та-та.
Тихо, словно призрак, пролетела над головой ночная птица. У него мурашки пробежали по телу.
«Видишь, Ганак, как завершилось твое свадебное путешествие», — подумал он, и в эту минуту ему показалось, что его коснулось крыло смерти.
(6) В этот день капитан де Ланнурьен записал в боевой дневник:
«Около 15 часов пополудни Пикаром проведена рекогносцировка в направлении на Жибритов. Немцы наступают крупными силами пехоты, танков у них семь или восемь. Несмотря на ожесточенное сопротивление, они вытесняют казаков из Жибритова.
Теперь они со всех сторон наступают на Крупину. На укрепленный участок капитана Форестье, у которого два словацких взвода и две противотанковые пушки, идут вражеские танки. С обеих сторон очень плотный огонь. Одно орудие уничтожено, командир тяжело ранен. Командир взвода старший сержант Ганак погиб.
Немцы, решив, что лобовая атака на укрепленный пункт потребует слишком больших жертв, обходят его и проникают с севера и с юга в Крупину. Приказал капитану Форестье продолжать бой на позиции, подготовленной на другой стороне шоссе, и там удержаться до самой ночи.
Необходимо как можно быстрее вывезти из Крупины склад боеприпасов. Акция протекает без трудностей, несмотря на сильный огонь вражеской пехоты, которая проникла в город.
Отделение Бронцини оставлено на железнодорожном узле Крупина — Немце — Бзовик.
Сержанту Пикару удалось доставить приказ о перегруппировке частей в Пренчове и деревне Немце».
(7) Командующий немецкими войсками на территории Словакии в эти дни сообщал с боевого участка Банской Штявницы:
11.10. Соединение «Шилл» в результате ожесточенного боя заняло Св. Антол. Ночью Ю-52 сбрасывал листовки.
12.10. 4 БФ производили аэрофотосъемку шоссе Крупина — Зволен, фотографировали вражеские позиции. Один БФ-109 подбит ЛаГГ-5. Один БФ-109 после воздушного боя потерпел аварию.
13.10. В районе соединения «Шилл» оживленные разведывательные вылазки противника. Наступление силами роты севернее Банской Штявницы. Ночью производилось сбрасывание листовок по всему участку. При захвате Св. Антола бывший болгарский царь Фердинанд освобожден из рук бандитов.
14.10. В районе действий соединения «Шилл» противник оказывает упорное сопротивление.
В подразделениях борются русские, французы, американцы. Группа «Шилл» постоянно ведет активные разведывательные и боевые операции, представляющие предпосылку будущего наступления. Нелетная погода мешает воздушной разведке.
18.10. Крупина занята. В ходе наступательных боев сломлено упорное сопротивление противника. Несмотря на то, что все улицы заминированы, город к вечеру занят полностью.
Венгерский генерал-полковник Миклош, командир 1-й венгерской армии, бежал со своим штабом в Банскую Быстрицу, чтобы якобы создать нелегальное оппозиционное правительство.
Восточнотурецкая часть штандартенфюрера Гарун аль Рашида численностью примерно в полк высажена в районе Миявы.
(8) Вырезка из номера повстанческой газеты:
«Упорное сражение с атакующими немецкими частями под Жибритовом. Советские казаки дерутся как львы. Успешно сочетают партизанскую тактику с тактикой регулярных соединений. Словак Пурдеш гранатами уничтожил танк.
В бою погибли командир горной артиллерийской батареи надпоручик Карол Ожвольдик, поручик Франтишек Сокол, командир словацкой роты в составе французского батальона старший сержант Вильям Ганак, младший сержант Штефан Хутька, Штефан Потоцкий, Ян Псотны, Ян Ленартов и советские партизаны Николай Щербина и Ростислав Мельник».
(9) Выписка из хроники села Жибритов:
«Захватив село, немцы особенно лютовали в поселке Шваб. Всех жителей согнали к колокольне и заставили их вырыть себе глубокую яму. Потом выстроили их на краю в одни ряд — мужчин, женщин и детей — и нацелили на них пулемет. Только в последнюю минуту по ходатайству какого-то офицера, говорившего по-чешски, они отказались от этого ужасного намерения. Зато из медицинского пункта у Яловьяр вывели словацкого партизана, лежавшего в жару с покалеченной ногой — у него были оторваны все пальцы, — пнули его ногой и убили пулей в затылок. После этого злодейства они подожгли дома и гумна. Ни мольбы, ни плач не помогли, они сожгли все подчистую. Дома, по большей части крытые соломой, гумна, набитые необмолоченным зерном, сеном, занялись ужасающим пламенем — пожар виден был даже в самом Подзамчоке. Швабчане остались на выжженной земле без крова, в одночасье превратившись в нищих, жизнь которых зависела от подаяний. Но и этих страданий оказалось мало — оперативный отряд гардистов, шедший за немцами по пятам, схватил и бросил в тюрьму Яна Яловьяра, Петра Дюрицу, Юрая Мойжиша, Франтишека Ковача, Штефана Слободу».
(10) Так завершились бои за свободный королевский город Крупину.