ужнюю. Он оказался запертым между двумя дверями. Вот наглость! Швейцар хотел крикнуть, кто это балует, но тут от ужаса у него глаза чуть на лоб не вылезли. Из-за тяжелой портьеры на него глядел револьвер. И держал его тот самый чубатый парень в широкой кепке. Он высунулся из-за портьеры, улыбался, показывая свою золоченую фиксу, и не сводил со швейцара прищуренных глаз. А рядом с ним стояла та самая намазанная девчонка в платочке и тоже улыбалась.
– Вы что, ребята, с ума сошли? – возмущенно начал швейцар. – Сейчас же откройте двери, иначе я…
– Ты, дед, не шуми, – дыхнул на него парень чесноком и большим пальцем ловко крутанул барабан в револьвере. – Ты лучше скажи, кто этот гусь, которого ты так обхаживал. У него деньги есть?
– Это не гусь, а большой человек.
– Ха, артист, что ли?
– Да не артист, а часовщик.
– Не часовщик он, а старьевщик, каких на Сухаревке полно.
– Ты что парень, думай, что говоришь. Это же…
Но парень перебил его.
– Ладно, дедуля, меня интересует, сколько он дал тебе. У него ведь портмоне набито сотенными. Сколько?
– Тебе-то что? – Швейцар повысил голос. – Сейчас кликну ребят, и вас мигом взашей…
Чубатый выдвинул челюсть вперед и зашипел:
– Если ты, старый балабон, еще вякнешь, я тебе вмиг лоб продырявлю. – Правой рукой он моментально приставил к виску старика свой револьвер. – А ну, Клашка, вытащи у этой лярвы из кармана два стольника. Так мы быстрей договоримся.
Швейцар и охнуть не успел, как проворная девичья рука вытащила из карманов его ливреи две сотенные бумаги. От неожиданности он потерял дар речи и стоял с разинутым ртом, звука не мог произнести. Такой наглости в его практике еще не встречалось. Ну куда деться, слева у виска револьвер, а к горлу нож приставлен.
– Теперь топай на место к гардеробу, шестера, – толкнул его револьвером чубатый и откинул крюк, – и улыбайся, воняло болотное, ты на службе. А мы наведаем твоего часовщика. Как его, говоришь, звать-величать?
Девчонка вышла вперед, осмотрелась и подала знак чубатому. Парень убрал нож и свой револьвер и подтолкнул швейцара.
– Вперед давай, к служебному месту. Так кто он, твой гость? Такой щедрый?
– Это Николай Михайлович, – побелевшими губами произнес швейцар и постарался побыстрее покинуть простенок. – Он щедрый и вас приглашает к себе, ждет, так что соизвольте его навестить. Там сейчас как раз стол накрывают.
Они подошли к гардеробной стойке.
– Чего это он так расщедрился с тобой, дедуля? Ты чего нашептал ему? – сузив глаза, начал чубатый. – А как бишь его фамилия?
– Сафонов.
– Так кто он, точнее? Не жиган?
– Да вы что? Тише, – швейцар прислонил к губам палец. – Он часовщик, в самом деле. Коллекционирует брегеты, если у вас есть золотые вещицы, несите ему. Купит. В накладе не останетесь, хороший процент дает.
– Не похож он на часовщика, старьевщик он.
– Ребята, вы с ума сошли. Такие слова… Это же хозяин всей Москвы. Его Сабаном кличут. Будьте с ним поаккуратней. Он не один сюда пришел.
Чубатый сплюнул сквозь зубы.
– Мне накакать на него, папаша! Адвоката я знаю, Гусек и Айдати мои друзья, а вот про Сафонова первый раз слышу.
– Да это же Сабан! Прозвище у него такое. Самый первый в Москве главарь, ему Адвокат и Гусек в подметки не годятся.
– Ладно, слышал. Уговорил.
– Вот и правильно. Не мог не слышать. Большой человек, не то что там Адвокат или Айдати…
– Фу-ты ну-ты, сабли гнуты, старче, не трезвонь на поворотах, мы не на конке едем. Не тронь моих хозяев, а то кликну своих, они тут за углом сигнала ждут, кишки у тебя выдернут и поварам на сковородку кинут. За твоего Сабана возьмемся…
– Да я за вас, ребята, – через силу заулыбался швейцар. – Вы такие молодые, хорошие, я вам помогу.
– Вот так и надо начинать, – спокойно произнес парень в кепке и огляделся. В вестибюле не было ни души. И ресторан пустой. Им, кажется, повезло. – Ладно, дедуля, возьми свои стольники обратно. Мы не кровожадные и молчи, как рябчик фаршированный. А если хоть кому слово скажешь! Видел там внизу парня, что семечки кидал голубям?
– Да, видел.
– Вот, он на карауле. Тоже с нами. Охраняет нас. И пистоль у него побольше нашего.
– Все понял, я к вашим услугам, ребятки, не обижайте старика, – склонил седую голову швейцар. – Пожалуйста, приказывайте, что вам угодно.
– За что он тебе дал две сотняры?
– За молчание.
– Похвально. Тогда молчи. Стой у дверей, как всегда, и молчи. Улыбайся, приветствуй входящих. Говори им добрые слова. О нас ни слова! И мы тебя отблагодарим. Запомни, о нас никому ничего… Иначе напорешься.
Молодая парочка улыбнулась старику и по мягкому ковру на ступенях направилась в вестибюль.
Николай Михайлович Сафонов сидел в кресле и наблюдал за действиями полового Пилюгина. Тот старательно накрывал на стол. В «Славянском базаре» еще в царские времена половых называли на иностранный манер – официантами. Уровень у них был, конечно, повыше, чем в трактирах. И работали они во фраках. Но революция все поменяла. На Пилюгине была теперь простая сатиновая, даже не мадаполамовая рубаха, подпоясанная ремешком. Волосы расчесаны на прямой пробор, настоящий половой, а-ля рюс. Он все делал правильно, поставил плоские тарелки, на них глубокие, а сверху уложил скрученную в жгут едва накрахмаленную салфетку. Слева легла вилка, справа нож, потом пошли бокалы, стопки. Только посуда была дешевая, тарелки без золотых вензелей и росписи. Ножи и вилки – облезлый мельхиор. Наконец Пилюгин принес на подносе графинчик смородиновой водки и расставил закуски.
– Вам налить?
– Давай и себе тоже, а то я один не пью.
Пилюгин наполнил две стопки, они чокнулись и тотчас опрокинули. Николай Михайлович нацепил на вилку огурчик и протянул его половому.
– Закуси. Ты давно здесь?
– Второй год, сразу после революции попал.
– А раньше где служил?
– В трактире «Монетном» на Охотном ряду.
– У Обухова, что ль?
– Да, у Матвея Трофимыча.
– Я знаю, бывал там. И чего он закрылся?
– Да они сбежали во Францию, клиент перестал ходить. И новые власти сделали из трактира склад.
– Знаю, знаю, – вздохнул Сафонов и покачал головой. – В него я тоже заходил недавно. Товара никакого, одно убожество, кругом простые тряпки, взгляд остановить не на чем. Где бархат, где велюр, где бостон? Ничего нет. Один сатин и ситец. Ну, давай еще по одной, что ли.
Пилюгин снова налил, они выпили. И Николай Михайлович, подцепив грибочек на вилку, протянул его официанту.
– Бог любит троицу, – сказал он, – налей еще по последней и на этом закончим. – Он вытащил портмоне, пошелестел банкнотами, вытащил стольник, положил рядом с рюмкой.
– Легавые приходят к вам? – Он поднял голову и прямо в глаза посмотрел половому.
– Я их не знаю, – затряс головой Пилюгин.
– Но все-таки?
– Мне никто про них ничего не говорил. Что вы, откуда у нас легавые?
– Они везде стали появляться, – вздохнул Николай Михайлович, – спасу от них нет. В «Метрополь» повадились, в «Лондоне» засели. Вот, возьми стольник и следи, чтобы никто не подслушивал, не подсматривал. А если кто будет обо мне что спрашивать, докладывай сюда в первую очередь. Я пока посижу один, подожду гостей. Да, кстати, у вас газеты есть?
– Какие?
– Ну там «Вечерние известия».
– Я посмотрю внизу, если есть, принесу. У меня вот тут другое развлечение для вас.
– Какое? – настороженно спросил Сабан и на всякий случай опустил руку во внутренний карман.
Половой вытащил из-за пазухи несколько фотографических карточек.
– Если интересуетесь, могу оставить, это все молодки, все красавицы на подбор и как мед сладкие, любая на выбор, не пожалеете.
– Сам-то пробовал?
– Ха-ха, – рассмеялся половой, – да нам уже поздно, вопрос такой не стоит.
– Ладно, оставь, погляжу.
Пилюгин поклонился и исчез за дверью, плотно закрыв ее за собой. Сафонов прошелся по небольшому зальчику. По старой привычке остановился возле окна. Охранник по прозвищу Пашка-Адъютант исправно нес свою службу. Стоял истуканом, прислонившись к фонарному столбу, заломил картуз на лоб и как ни в чем не бывало плевался семечками. Пусть дурак, пусть крестьянин необразованный, но преданный, как пес. Мимо него муха незамеченной не пролетит. Ножом умеет ловко работать и чужие карманы чистить. И главное, по-холуйски в глаза заглядывает. Сабан подошел к зеркалу, взглянул на себя. А мы другие. Холеное лицо, как у барина, длинная пиджачная пара сидит, словно влитая. Правда, волосы на висках стали седеть. Это от переживаний. Но внешний лоск сохранился. Он всегда мечтал выглядеть барином. Жаждал повелевать подчиненными. И сейчас у него есть люди, которые готовы бесплатно пойти за него в огонь и в воду. Тот же Пашка-Адъютант без рубля будет ему ботинки чистить, всюду сопровождает, как тень. Такой он верный. Остался присматривать за входом. И станет следить за каждым новым приходящим. В случае опасности даст сигнал: или кинет в окно камень, или сам прибежит… Но, Боже упаси, об этом даже думать. Да, Пашка надежный парень, а вот другие за копейку продадут. К примеру, Зюзюка, какой он друг? Падла и есть падла. Все измеряет деньгами, с таким надо быть осторожным. Этот просто на крик требует, чтобы с ним все делили поровну. Отдавай ему половину, иначе сразу угрозы, готов своего главаря придушить. Прав швейцар, народ пошел нонче поганый, за копейку удавит.
Сабан устало провел рукой по лицу. Тяжелые времена настали. Ситуация изменилась? Да, изменилась, у милиционеров появился новый начальник. Он-то и начал ретиво наводить порядок. Разгромил несколько малин, на Лубянской площади устроил кровавую баню Адвокату. Везде в центре его вооруженные агенты шастают, кругом переодетых шпиков понатыкал – дыхнуть свободно нельзя. Уже и в рестораны его мурки заглядывают. Теперь нацелился на Хитров рынок, хочет его разгромить. А тут еще приехавший из Питера связной исчез. Он вместе с Пырей, Божком и парнями Гришки-Адвоката штурмовал трамвай, те хотели захватить лимузин. Да ничего у Адвоката не вышло. Легавые убили Божка, Пырю. Одни парни говорили, что в перестрелке ранили Артиста и его легавые захватили. Другие, наоборот, утверждали, что он сбежал и объявится. Обязательно объявится. Но где он теперь, никто не знает. Жаль, интересная работа наклевывалась и что теперь? Оставить этот план чистки железнодорожных вокзалов и пустых квартир? Нет-нет, ничего страшного не произошло. На улице май, москвичи по выходным выезжают по-прежнему на картошку, значит, квартирки пустуют, а желдоркассы пополняются. Артист объявится. Его прощупают, не связался ли с легавыми и приступят к работе. Парни соскучились по большому шмону.