Я думал, что этим сниму вопросы, но она, наоборот, погрузилась в угрюмое молчание. А потом, решившись, приподнялась на ложе, пристально посмотрела мне в глаза и спросила:
— Руса, если у нас родится ребёнок, он останется рабом? Или твой дед даст ему вольную?
— К-ха… К-ха… — от неожиданности я аж подавился. — Ты что, беременна? У тебя прекратились лунные циклы⁈
Нет, откуда дети берутся, и как туда попадают, я, естественно, был в курсе. Просто, как это бывает у мужиков, не задумывался над тем, «что будет если?» А вернее, учитывая регулярность и интенсивность наших отношений, не «если», а «когда».
— Нет! — она улыбнулась. — Пока нет. Гетерам не очень нужны дети, поэтому со мной провели специальный ритуал. Теперь дети могут появиться только по ясно выраженной воле богов или при взаимной любви.
Я не сразу понял, что она сказала, несмотря на весь мой опыт взрослого человека. Но потом погладил по щеке и ответил:
— Ты права, София, я люблю тебя, — потом приподнялся, поцеловал и продолжил: — Как я понял, ты меня тоже. Тебя это пугает, родная?
— Немного. Но я о другом. Ты — взыскан богами, с тобой рядом жутко интересно, но и опасно. И у тебя есть невеста. Через год, максимум через полтора, вы поженитесь. Она будет ревновать. Если я останусь рабыней…
— Понял. Не волнуйся, я решу этот вопрос. Не знаю пока, как именно. Всё, что у меня есть, — это собственность рода. Значит, надо договариваться с дедом и с Гайком. А тот деньги считает. И выпустить из рук… Сколько там за тебя, кстати, отдали? — впервые задумался я.
— Много! — не сразу и глухо, но всё же ответила она. Чёрт! Я — бесчувственный болван. — Обученные гетеры редко попадают в рабство, их ценят, и покупают не за железо и медь, и даже не за серебро. Только за золото. За меня твой будущий родич выложил двадцать дариков!
Не удержавшись, я присвистнул. Персидский дарик был золотой монетой, настолько редкой, что ни я, ни мой Руса никогда их даже и не видели. Он равнялся двадцати серебряным шекелям, или, как их ещё произносили, сиглоям. Итого, получается, четыреста. Нехило!
Да мы за деда, к примеру, выложили ножей всего на 90 шекелей. Я не был посвящен в детали, но, кажется, за выкуп всех родственников наш род потратил меньше, чем будущий тесть выложил за Софию.
— Я знал что ты — настоящее сокровище! — я не удержался и снова поцеловал её. — А насчёт остального — не бойся. Я решу этот вопрос. Ты же знаешь, что моя мать тоже была рабыней? Но когда родился я, её освободили и приняли в род. А ты захочешь в наш род?
— Если к тебе, то да. Хоть бы и второй женой… У вас ведь можно иметь много жён?
Ну вот, кажется, мне «светит» карьера владельца гарема. Правда, пока маленького, всего из двух жён, но — какие мои годы? Успею ещё и расширить!
По дороге на завтрак я думал над её словами. Быть главой рода Еркатов в Эребуни — это значит руководить двумя третями военно-промышленного комплекса Армении. Дурак на таком посту не усидит, значит, последствия своего подарка «будущий батя» прекрасно представлял. Если я хоть что-то из себя представляю, эту умницу я не упущу. И к делу пристрою, и в постельку свою уложу. Интересно, и зачем ему это нужно, создавать проблемы своей дочурке в семейной жизни? Или я чего-то не понимаю? Всё же я — дитя другого мира, у нас ни рабынь, ни вторых жён принято не было. Были любовницы, «доверенные секретарши» у боссов, у богатеев — содержанки… Но — «вы же понимаете, что это — ДРУГОЕ!!!», верно?
Кстати, а если попробовать глянуть на эту ситуацию с нашей точки зрения? Софию явно подсунули не как любовницу или содержанку. Это именно вариант «доверенной секретарши». Зачем таких «подводили» к боссам моего времени? Ну, в первую очередь — для шпионажа. Вроде бы, «не то». Да, караваны в Эребуни ходят регулярно, родня мелькает, но они появляются в селе у Долинных или в деревне Речных. К нам в «башню» их не пускали, так что контакты будущей родни с Софией были редкими и нерегулярными. Хотя… стоит поговорить с дедом. Он-то наверняка об этом подумал и присмотрел. А раз София спокойно живёт у нас, скорее всего, ничего такого нет.
Во вторую очередь «умниц» подводят для контроля. Как именно работает, не дурит ли, не ворует ли…
В этом смысла побольше, на момент подарка я уже являлся «ключевым менеджером» в получении «доброго железа», то есть сильно влиял на бизнес всего ВПК. На контроль за таким не грех и разориться. Хотя, если посмотреть на то, сколько я уже принёс всем ветвям рода, не так уж и велики эти затраты.
Тут мысль вильнула в сторону: 'А ведь, если со мной что-то случится, то без Софии утеряно будет всё. Не сразу, но без понимания сути процессов мои орлы рано или поздно накосячат. А София — многое поняла. И почти всё записывала. То есть, она выполняет ещё и функции страховки на этот случай. От этой мысли стало грустно, но… Жизнь тут сурова, а старшие родичи должны думать о выживании и процветании рода Еркатов. Ладно, проехали! Что тут у нас на завтрак? Опять овсянка-а-а? Ненавижу!
«Сегодня — великий день!» Фраза, избитая до пошлости, но что поделать, если так оно и есть? Мастер Оган выполнил свою часть уговора, и начал искать рецепт приготовления огнеупорных кирпичей. Сначала я выдал ему гидроксид алюминия и предложил добавить в глину. По моим представлениям, это должно было приблизить её качества к шамотному кирпичу. Но испытания показали, что жаропрочности почти не прибавилось. Правда, нет худа без добра. Этим рецептом заинтересовались наши специалисты по кувшинам. Состав глины стал отдаленно походить на каолин, посуда из него получалась похожей на фаянс — вообще не пористой, более тонкой и лучше выдерживающей жар. Я знал, что рецепт нуждается в доработке, частенько получался брак, но мы оба были настроены продолжать поиск.
А вот с кирпичами пришлось прилично повозиться, но ничего не получалось, пока я не припомнил, что добавляли уже сильно обожжённый оксид алюминия, переведённый в корунд. Плавить нужное количество на ацетиленовых горелках было нереально, и мы пошли другим путём. Для начала я отработал процесс, хорошо известный на глиноземных заводах. Спекание сырья, содержащего алюминий, с известью и содой. Известь при этом связывает оксид кремния, а вот соединения алюминия переходят в растворимый алюминат натрия[2]. Только и разницы, что там «вскрывают» бокситы, а я тут обходился глиной. Впрочем, читал где-то, что во время Великой Отечественной войны на Уральском Алюминиевом заводе иногда в бокситы обычную глину с карьера добавляли[3]. Так что…
Небольшую часть алюмината мы отдавали Кирпичу, который из него продолжал делать одноразовые формы, в которых потом формировал и выплавлял корундовые тигли. А большую часть так и оставляли в растворе стоять на воздухе. За неделю раствор набирал углекислоты из воздуха и нужный нам пушисто-белый гидроксид алюминия выпадал в осадок[4]. Раствор упаривали и получали соду для повторного использования. За характерную рыжеватую окраску, придаваемую примесью соединений железа, её прозвали «рыжей содой». Ни на что другое она всё равно не годилась, зато теперь на производство глинозема мы не расходовали ничего, кроме топлива и времени.
Тьфу ты, снова отвлёкся! Короче, гидроксида алюминия, нужного для «псевдо-фаянса» и глинозёма у нас теперь стало много. А если глинозём долго выдерживать при 1200 оС, там становится всё больше и больше «корундизованного» оксида алюминия. Большая часть его шла «кирпичникам» на эксперименты, а меньшую снова отбирали, но теперь уже кузнецы. Они её дробили и в уксусе растворяли. Я ведь, когда выяснял, сколько именно времени нужно держать его в печи, потом для пробы растворял в уксусе. «Корундизованная» альфа-форма растворяется намного хуже, чем исходная, вот и получалось, что я почти чистый и мелкий корундовый порошок получал. Хомяческая натура не дала его выбросить, отдал кузнецам на пробу. Теперь с живого не слазят, регулярно требуют ещё и ещё. Хорошо, что не центнерами, а килограммами.
В общем, Оган выдал мне с десяток разных партий кирпича, и мы собрали из них небольшие такие печурки, чтобы выяснить, какой состав дольше прослужит. Как раз вчера была пробная топка отражательной печи[5]. Холостая, только древесный уголь и наддув воздуха мехами. Не знаю, какой температуры мы достигли, но оксид одновалентной меди в ней плавился, а фосфат калия — нет[6]! Получается, 1290 плюс-минус полсотни градусов. Плавить стекло в не нельзя, а вот спекать — уже можно. Впрочем, до стекла и сегодня очередь не дойдёт, сегодня я буду плавить наработанный родичами чугун. Обещал ведь? Обещал! А обещания надо выполнять.
— Ну что, будем испытывать, да? — подскочили ко мне Торопыжка и его «брат по разуму» из нового пополнения со странным прозвищем Сиплый. Странным потому, что более звонкого голоса я тут ещё не встречал.
— Будем, куда ж мы денемся! — ворчливо ответил я. — Растворы готовы?
— Ещё со вчера готовы! — на два голоса доложили они.
— Ну, значит, как только брат с Диким подойдут, тогда и начнём. О, вот и они, легки на помине! Ну что же, раздувайте жаровню.
Аппарат был совместным творением мастера из рода гончаров и моим, и сделан был из того самого «псевдо-фаянса». Хорошо бы, конечно, покрыть его слоем стекла, но его-то как раз и не было. Ну да ничего, мы проверили, нужные нам давление, температуру и среду из расплавленного едкого калия такая посуда «держала» десятки часов. Нам хватит, а потом я безжалостно разобью это изделие и исследую стенки. Дорого? А опыт иначе не наработать.
Наши с пацанами жизни и здоровье мне намного дороже. Даже Гайк поворчал, но согласился с таким подходом. Сосуд прогревали, пока покачивание не показало, что едкий кали внутри него расплавился, а потом подняли нагрев ещё чуть-чуть. Для процесса рекомендовали 400 градусов. Так, теперь надо обеспечить работу манометра. Всё та же U-образная керамическая трубка с поплавком, только заполнили её расплавленным оловом. Я учёл поправку на плотность и проградуировал метки в уже привычных дециметрах водного столба. Наружный конец манометра достаточно широк, чтобы по окончании процесса олово можно было почти всё вычерпать. Я опасался, как бы оно, застывая, не повредило аппарат. Ну что же, благословясь, приступим. Нет, я по-прежнему — атеист, просто фигура речи.