Сразу после трупов, Лону привлекли кибер-шлюхи, вышедшие на заработок с наступлением ночи.
Как только радиоактивное солнце опускалось за горизонт, выживальщики вылезали из укрытий, желая получить короткие быстрые развлечения.
– Эй, детка! Расскажи про свои фантазии! Я исполняю любые, – провела кибер-девушка пальцами по торчащему из-под капюшона локону, – да ты богатенькая! Обзавелась волоснёй, сбежав с небокола поиграть?
– Ей отшибло память после кривой лихорадки. – объяснил я заторможенность Лоны на понятном всем языке.
– Что это за кожа? – спросила она, чувствуя прикосновения тёплых пальцев кибер-девушки.
– Как у живого человека, моя небожительница.
Лона смотрела на металлические плечи и бёдра девушки, оплетённые проводами и рессорами. Но ее грудь в провокационно разрезанном экранированном комбинезоне, лицо, глаза, губы были не отличимы от реальных.
– Ты дышишь. Я чувствую конденсат твоего дыхания… – сомкнула Лона ладонь.
– Конечно дышит, – наконец, удалось мне оттащить Лону, – у киборгов равные с людьми права. Они вступают в брак и усыновляют клонов, или поступают на службу в программу восстановления вымирающих видов.
– Что за программа?
– Киборгов создали как бы наоборот. Сначала появились био-органы, работающие на ядерном реакторе, потом остальная оболочка. Реакторов теперь завались, а с биологическими видами напряженка. Сначала кибер-органы вынашивали клонированных детей. Зародышей акул, кошек, лошадей, кур.
– Кибер-матки вынашивали кур? И детей?
– Не одновременно. Если не знаешь, мы вымираем не из-за лучевой болезни. Мы вымираем из-за банального голода. Вода отравлена. Воздух ядовит. Свет радиоактивен. Земля мертва. В итоге – нечего жрать и пить.
– Значит, первой появилась курица, а не яйцо… – пробубнила невнятное Лона.
Я не понял ее, продолжив:
– Они все вымерли. Куры, акулы, лошади. Животные не смогли приспособиться. Благодаря цифровой спирали ТНК выжили только люди.
– А что случилось с матками?
– ИИ принял решение – всё, что способно рожать – человек. Кибер-матки получили тела, идентификационные соцки и свободу со всеми причитающимися обязанностями. В этих, что работают на улицах, установлены капсулы старого образца. Те, что поновее, зарабатывают очки в клон-лагерях.
– Ты тоже клон?
– В некотором роде. Немного биологический и немного цифровой вид – очередной виток эволюции. Всего тысяча лет прошла после Войны грибов, а такой скачок.
– Любая эволюция – последствия ошибки.
– Хоть в чем-то я с тобой согласен. Идём быстрее, до Тэо недалеко.
Такое чувство, что я переживал за её ранение и копившуюся радиацию даже больше, чем она.
– Туда! – замерла Лона на перекрёстке шести дорог и рванула вниз, расталкивая торгашей и зевак. – Соул! Смотри… это оно!
Мы оказались напротив здания, походящего на допотопный дворец. Выстроен он был на трех слонах и черепахе. Под бивнями, высотой с двадцать человеческих ростов трое врат распахнулись, приветствуя новых клиентов. Вместо глаз в головы слонов были впаяны проекторы голограмм, демонстрирующие происходящее.
– Агапэ, – вздохнул я, – райский рай и бессмертие виртуальной реальности. Когда-нибудь и мы с Тэо окажемся здесь.
– Хочешь потеряться в вымышленном мире?
– Когда накоплю миллион баллов в соцке. И если повезёт не сдохнуть.
– И проведешь остаток жизни в этих капсулах, – смотрела она на овальные ванны голограмм в глазах слонов.
– Био-гель. В нем не нужно дышать. Гиков погружают в него полностью. Он питает организм пять лет.
– Всего пять, – вздохнула Лона.
– Внутри гик-вселенной они превращаются в пятьсот. Спустя пять лет тело растворится.
– А душа?
Я пожал плечами:
– Оттуда ещё никто не возвращался, чтобы рассказать.
– Интересно, что всё райское называют словом «Агапэ»…
– Дурацкое название, согласен. Не запоминается.
– Нет. Название… оно с огромным смыслом. «Агапэ» – одна из разновидностей любви в Древней Греции.
– Одна? Их что, несколько?
– Целых четыре. Семейная «сторге», дружественная «филия», романтичная «эрос» и жертвенная «агапэ». Философы от Фомы Аквинского до Эипедокла изучали этот феномен, колеблющийся между наукой и верой.
– Какой?
– Феномен любви. Думаю, она особый вид экзотической материи. Однажды, ученые смогут записать уравнением и её.
– Экзотической материи не существует. Это теория.
– Какими было колесо или сингулярность, Соул.
– Оглянись, Лона! Мне не нужно заглядывать в коробку Шрёдингера, чтобы убедиться – его кошка откинулась. Нам конец. Людям. И знаешь… иногда я думаю, так даже лучше. Вот этого всего я бы не пожелал своим потомкам, если б жил в 2400-м. Это настоящий ад, – понизил я социальный статус Объединенного мира в своем личном рейтинге с чистилища до ада.
– А рай наступит только внутри Агапэ?
– Именно.
– И что бы ты хотел увидеть там?
– Не знаю… что-то совсем простое. Зеленая сырая трава под ногами. Голубое небо. Дождь. А лучше грозу.
– Почему дождь?
– По прогнозам Й-А дождь не прольётся еще три тысячи лет два года пять часов и сорок три минуты, – сверился я с допниками. – Наверное, дождь – что-то особенное. Безопасная вода на коже. Прохладная. Свежая. Я бы хотел пройтись босиком по траве, увидеть грозовое небо, молнии и вымокнуть под ливнем.
– Звучит… поэтично.
– Придумай себе свой рай. Этот занят.
– Тогда, я бы хотела стать дождем, под которым ты собираешься промокнуть.
– Тоже мне ноу-хау… поэтичность в кубе, – дрогнули мои губы в непонятном полу-изгибе, полу-судороге.
Какое-то время Лона двигалась за мной в полном молчании. Начиная скучать по ее голосу, я оборачивался чаще. Лона спросила:
– Почему волосы?
– В смысле?
– Почему их так ценят?
– Тяжело добыть. Их воруют из разрушенных колб колумбариев. – Не дожидаясь уточняющих вопросов я продолжил, – некоторые люди пытались пережить в них войну Грибов. Впали в крио. Их закопали в бункерах, расставив в стекляшках, как разносолы в погребе на зиму. Только зима оказалась ядерной. Очищая шахты находим погребённые колумбарии. Технологии разморозить людей обратно не существует. Кажется, в прошлом над ними хорошенько так подшутили в лучших традициях эволюции выживания и наживы, – вспомнил я про девчонку, обманувшую Нико. Размах иной, смысл аферы тот же – обогащение за счет другого, пусть даже за счет жизни. – Никто не собирался их размораживать. Некоторые колбы повреждены. Если организм внутри мёртв, его уничтожают чистильщики. Первое, что воруют – волосню. На э-базаре за пряди платят десятки тысячи очей. Но забирать можно только с мёртвых.
– У тебя тоже нет волос?
– Ресниц, бровей и ногтей. Никаких производных кожи. Ты свои-то откуда стащила?
– Они мои. Просто растут.
Тысячи вариантов «как это получилось» рождались у меня в голове, но мы уже стояли возле люка к Тэо.
– Он живёт внутри подводной лодки? – удивилась Лона.
– Экранированная от радиации. Отличное убежище.
Я вызвал через линзы допников друга, предупредив, что пришёл не один.
Он впустил нас. Тэо был без шлема. В центре его лысой головы сияла биолюминесцентная двигающаяся татуировка с символом иероглифа, на которую уставилась Лона.
Тэо горделиво провел по лысине:
– Заплатил за нее десять с половиной очей! Настоящий клонированный планктон, вживленный под кожу!
Лона улыбнулась:
– У тебя на голове написан японский иероглиф «Вака2».
– Ага! «Корова» на латыни. От этого слова произошла «вакцинация». Нам бы такую от кривой лихорадки! – помахал он скрученной на манер пружины левой рукой. – Что стряслось, Соул? Чего надо?
Лона деликатно промолчала, что иероглиф – не латынь. И написано на нем было слово «дурак».
– Есть экипировка, Тэо? – спросил я.
– Какая нужна?
– Базовая.
– Базовая? И кому?
– Мне. Соул говорит, что без экранированных комбинезонов нельзя.
– Еще бы! – щелкнул Тэо пальцами, – сейчас посмотрю, что осталось.
– Антисептик тоже. У нее рана.
Пока Тэо рылся в аптечке, я снял с головы шлем. Лона не обращала на меня внимания, но я чувствовал ее жажду взглянуть.
– У тебя красивые глаза, – услышал голос совсем близко возле своего плеча. Вроде, я не смотрел на нее. Передо мной было зеркало. Понятно. Увидела отражение. – Можно?
Я почувствовал её ладонь не плече. Лона прикоснулась ко мне пальцами. На них действительно были ногти. Чуть прозрачные. Розовые. С белыми арками. Повернувшись, я посмотрел на неё столь же прямо, как смотрела она.
– Волосы белые, а ресницы черные, – аккуратно прикоснулся я к её брови.
Кажется, на коже у нее были заметны пигментные пятна. Тысячи крошечных пигментных россыпей, как будто окислившееся железо распыленной крови.
– Это называется веснушками, – подсказала она.
– Это называется меланином, вызванным геном MC1R. Солнце для тебя опасно.
– Говорил, что не ученый, а сам генетик, – пошутила она.
– Скажи тогда кто ты?
Ладони её руки легко касались моих щёк.
– Такая гладкая кожа. Без щетины, – улыбнулась она, обдавая мои губы тёплым дыханием.
– Без чего?
– Щетины, – напористо прошел между нами Тэо, разрывая связь прикосновений, – без срезанной волосни на скулах и подбородке. Короче, – разложил он добро на поверхности стола, – экранированный комбез, шлем, допники в глаза. Очистители воды, воздушные фильтры на пару суток, пищевые порошки плюс универсальный антисептик. Всё вместе потянет на восемьсот очей. Хотите уединиться в лодке, беру три балла за час.
– Найдется нано-скелет? – попросила Лона, – нужен один.
– Плюс сто. Выбирай! – протянул Тэо планшет с голограммами. – У тебя баллы-то есть? Натурой не принимаю.
– А это примешь?
Лона вытянула меч, сбросила капюшон и собрала метровой длины волосы в хвост. Короткое прикосновение стального лезвия и весь пучок остался у нее в кулаке. Теперь только короткие локоны обрамляли высокий лоб, падая, когда Лона пробовала убрать их за уши.