Массовый митинг сопровождался волнениями, приведшими к гибели полицейского, — и все это в непосредственной близости от Колдбатской тюрьмы, одного из нескольких исправительных учреждений района. На карте Лондона, созданной Джоном Роком в 1780-е годы, район Кларкенуэлла представлен как весьма жестко регулируемая зона; как пишет составитель «Истории Лондона в картах», «на Кларкенуэлл-грин имелись караульная будка для охраны порядка, тюрьма для правонарушителей, позорный столб для них же и турникет для проверки проходящих». В этом центре радикализма власти особый упор делали на контроль и надзор. На карте Рока видна и Кларкенуэллская тюрьма, находящаяся чуть к востоку от «грин».
Эта печально знаменитая тюрьма была построена в 1775 году и включала в себя ряд подземных коридоров с камерами. В ней содержались многие радикалы и раскольники, и ее стали называть «тюрьмой еретиков». О ее заключенных У. Дж. Пинке писал в «Истории Кларкенуэлла», что «они были прискорбно невежественны и суеверны, и великой радостью для них было, рассевшись в кружок, рассказывать про свои приключения и сновидения; они передавали друг другу истории о духах». Среди заключенных «новой тюрьмы» в Кларкенуэлле был некто Джон Робинс, который «заявлял, будто он — Всемогущий Бог… Ричард Кинг утверждал, что его жена беременна от него ребенком, который станет спасителем всех достойных… Джоан Робинс сказала, что ждет ребенка и что в утробе у нее Иисус Христос». Совсем близко оттуда — в сумасшедшем доме на Ашби-стрит — содержался Ричард Бразерс, самозваный «пророк потерянного колена Израилева», «отданный на заклание Агнец Откровения». Квакеры, которые в середине XVIII века «ждали знамения», встречались в Пил-корте близ Сент-Джон-стрит; в 1830 году на Сент-Джон-сквер — там, где в старину располагался монастырь госпитальеров, — был учрежден «молитвенный дом вольномыслящих христиан». Вновь следы преемственности.
Беспорядками 1832 года история кларкенуэллских радикалов не кончилась. Пять лет спустя не где-нибудь, а на Кларкенуэлл-грин торжественно встречали «толпаддлских мучеников»[103], вернувшихся из ссылки, годом позднее на том же месте состоялся крупный чартистский митинг. В 1842 году премьер-министр Роберт Пиль «запретил митинги на Кларкенуэлл-грин», однако местом встреч чартистов в тот период была кофейня Ланта (Кларкенуэлл-грин, 34). Радикалы собирались и в других точках поблизости — например, в пабе «Нортамберлендский герб» (Кларкенуэлл-грин, 37). В пабах района устраивали сходки и профессиональные союзы. В частности, изготовители серебряных ложек — в «Короне и кружке» на Сент-Джон-стрит, плотники — в «Адаме и Еве» на Сент-Джон-стрит-роу, серебряных дел мастера — у церкви Сент-Джон-оф-Джерусалем. «Справочник профессиональных союзов» приводит девять из них, чьи регулярные встречи происходили в Кларкенуэлле. В 1850-е и 1860-е годы беспорядки и митинги в том районе продолжались. Происходили марши, начинавшиеся на Кларкенуэлл-грин. К числу возмутителей спокойствия добавились ирландские радикалы фенианского толка из «Патриотического общества», которые регулярно собирались в пабе «Голова короля» на Боулинг-грин-лейн чуть северней Кларкенуэлл-грин. В 1871 году в месяцы Парижской коммуны «на одном из фонарных столбов Кларкенуэлл-грин висел красный флаг, а над ним — фригийский колпак». Неудивительно, что в печати и на сценах мюзик-холлов название района стало синонимом политического радикализма.
Впрочем, не все действовавшие там силы были разнузданно-оголтелыми. Одним из жертвователей в фонд, целью которого было «обеспечить место для политических лекций и дискуссий, независимое от содержателей таверн, на которых давят, и от чиновников, выдающих им лицензии», стал Джон Стюарт Милль. Место было выбрано «в районе, хорошо известном демократическимсилам Лондона». «Лондонский патриотический клуб» открылся в доме 37а по Кларкенуэлл-грин, где некогда была школа для детей валлийских диссентеров. Двадцатилетняя история клуба — это «история радикальных вопросов и тем». Как исходную точку демонстраций и массовых митингов его использовали Элеонора Маркс-Эвелинг, Чарлз Брадло и Кропоткин. Но может быть, самым интересным гостем клуба был один из последних. В 1880-е годы в том же здании возникла социалистическая типография, и в 1902 году Владимир Ильич Ленин каждый день приходил с Перси-серкус, где он жил, на Кларкенуэлл-грин по делам, связанным с изданием подпольной революционной газеты «Искра». Тут можно вспомнить, что еще в XVII веке печатников Кларкенуэлла осуждали за публикацию «богохульной и подстрекательской» литературы. Эта многовековая традиция или линия деятельности продлилась и в XX веке, когда редакция коммунистической газеты «Морнинг стар» находилась чуть западнее Кларкенуэлл-грин — на Фаррингдон-роуд. В 1990-е годы «Биг ишью» — журнал для бездомных и безработных — издавался в нескольких шагах к югу от «грин», в тех самых местах, куда шестьсот с лишним лет назад привел свое мятежное войско Уот Тайлер.
Мы видели, как в течение долгого времени на одном крохотном участке, вначале находившемся за чертой города, а затем поглощенного расширяющейся столицей, повторялись все те же формы деятельности. То, что Ленин стал преемником печатников XVII столетия, могло, конечно, быть простым совпадением. То, что чартисты, Лондонское корреспондентское общество и профсоюзы избирали для митингов и демонстраций один и тот же район, можно, конечно, объяснить привычкой, обычаем или своего рода радикальной памятью сообщества. Может быть, и случайно беспорядки XIX века произошли там же, где в XIV веке бушевал мятеж. Редактор «Биг ишью» заверил автора настоящей книги, что, выбирая место для редакции журнала, он не имел ни малейшего понятия о радикальной истории Кларкенуэлла.
Но подобных участков в Лондоне хоть отбавляй. К примеру, одновременно с тем, как Кларкенуэлл обретал черты вдохновителя или пособника радикальной деятельности, другой лондонский район — Блумсбери — мало-помалу вырисовывался как центр оккультизма и маргинального спиритуализма. Когда великий лондонский мифограф Уильям Блейк завершал свое ученье у гравера на Грейт-Куин-стрит, напротив мастерской его работодателя сооружалось прихотливое здание масонской ложи. Это была первая городская штаб-квартира приверженцев культа, вызывавшего в то время много споров. Они верили, что их достоянием стало некое тайное знание, идущее из времен до Всемирного потопа. Перед постройкой этого большого «дома заседаний» они встречались в таверне «Голова королевы» на Грейт-Куин-стрит, и на той же улице без малого сто лет спустя собирались члены оккультного Ордена золотого рассвета. Теософское общество заседало на Грейт-Расселл-стрит, а за углом — напротив Блумсбери-сквер — и поныне существует Общество Сведенборга. В ближайшей округе действуют два оккультных книжных магазина, а в находящемся неподалеку районе Севен-Дайалс в XVII веке подвизались астрологи. Вновь ощущается некая концентрация однонаправленных сил, долгое время то ли случайно, то ли нет сохраняющих активность на малом участке всего из нескольких улиц.
Приходит на ум и другая улица с церковью на ней, бросающая выразительный свет на Лондон как таковой. Как пишет Стивен Инвуд в «Истории Лондона», в старину церковь Сент-Стивен на Коулмен-стрит была «твердыней лоллардов»; в начале XVI века она стала центром зарождавшегося лютеранства, где продавались еретические тексты. В 1642 году на Коулмен-стрит, которая «была верна пуританской партии», укрылись от опрометчивой попытки ареста, предпринятой Карлом I, пятеро членов парламента, обвиненных в измене. Улица стала «их оплотом». Шесть лет спустя на ней же встречался со своими приверженцами Оливер Кромвель — это явствует из материалов суда над Хью Питерсом после Реставрации:
Обвинитель. Мистер Гантер, что вы можете сказать по поводу встречи и собеседования в «Звезде» на Коулмен-стрит?
Гантер. Милорд, я прислуживал в «Звезде» на Коулмен-стрит… в этом заведении обыкновенно встречались и совещались Оливер Кромвель и еще некоторые из его партии.
В тот период симпатии приходского начальства и паствы были всецело на стороне пуритан. В 1645 году «поблизости от Коулмен-стрит» еженедельно происходили публичные лекции, организуемые пуритански настроенными женщинами. После лекций завязывались споры, перераставшие в «свалку и беспорядки». Несколько лет спустя на «тайном молитвенном собрании» в переулке, ответвлявшемся от Коулмен-стрит, «опасный фанатик Веннер, бондарь и милленарист, проповедовал перед „воинами царя Иисуса“ и побуждал их учредить Пятое царство». Во время анабаптистских волнений «эти чудища собрались в своей молельне на Коулмен-стрит, там вооружились и, проведя подкоп, пришли в сумерки к собору Св. Павла». Даже Реставрация не заставила Коулмен-стрит порвать со своим пуританским прошлым: старый проповедник, в 1633 году получивший приход Сент-Стивен, создал после падения республики Кромвеля диссентерскую «тайную молельню», где совершал богослужения для «легковерных прозелитов — погибших душ с Коулмен-стрит и других улиц». Читаем также о «радикальных конгрегационалистах, обитающих в том квартале», в числе которых «Марк Холдсби с Коулмен-стрит, приход Сент-Стивен».
Все это указывает на обширную преемственность, охватывающую несколько веков — от времен лоллардов до эпохи анабаптистов; вновь налицо признаки некой судьбы или целенаправленности в жизни определенных лондонских улиц. «Камни и отдельные участки этой великой пустыни имеют свои предначертания, и предначертания эти сбываются» — писал Артур Макен. В частности, есть определенные «кварталы, которым суждено быть убежищами».
Итак, тайная жизнь Кларкенуэлла, подобно его роднику, берет начало на очень большой глубине. Создается впечатление, что многие обитатели района впитали его донкихотскую, горячечную атмосферу; возможно, здесь, за городской чертой, столь странным существам вольготнее было цвести. На Колдбат-сквер проживала миссис Льюсон, умершая в возрасте 116 лет; в начале XIX века она все еще носила платье 1720-х годов, заработав благодаря этому прозвание «леди Льюсон». Она занимала одну комнату большого дома, где тридцать лет «лишь изредка подметали, но никогда ничего не мыли». Как пишет У. Дж. Пинке в «Истории Кларкенуэлла», «она никогда не мылась, считая, что мытье — это верная простуда или путь к еще какой-нибудь ужасной болезни; вместо этого она смазывала лицо и шею топленым свиным салом, которое ценила за мягкость и маслянистость. Затем, желая изобразить румянец, она малевала на щеках бледно-розовые пятна». Ее дом был укреплен засовами, досками и железными прутьями, чтобы никто не смог в него проникнуть, и она никогда ничего не выбрасывала — даже «золу не выносили из дома по многу лет; она словно бы с какой-то определенной целью сгребалась в ровнехонькие кучки, похожие на клумбы». Лондонская история знает и другие подобные случаи: известно много примеров старых женщин, для которых время вдруг останавливалось, причем носили они, как правило, белую одежду, служившую эмблемой не то смерти, не то девственности. Возможно, для тех, чья жизнь потерпела ущерб от непредсказуемого, бесчеловечного города, это был единственный способ оборониться от случайностей, перемен и катастроф.