Перед тем, как уйти, я посмотрела на него долгим взглядом, желая убедиться, что я действительно хочу снова с ним встретиться.
Бэррингер осторожно убрал прядь с моего лица.
– У тебя такое хорошее лицо, – произнес он.
Я с улыбкой отвела взгляд. Мне хотелось сказать ему то же самое.
Наверное, начало было все-таки хорошее.
Когда я готовила тост в честь новобрачных, я наткнулась на любопытную информацию о происхождении слова «тост». Оказывается, раньше вино нужно было очищать от осадков, декантировать. Во Франции для этого кидали в кубок подгорелую хлебную корочку, она впитывала в себя все осадки, и вино считалось toasté, «тостированным», то есть очищенным, пригодным к употреблению: хлеб забирал все лишнее, после чего можно было спокойно наслаждаться вкусом вина. Теперь, правда, toasté говорят про тех, кто сильно набрался, но это уже другая традиция.
По дороге домой я думала о том, что сказала бы брату на свадьбе, если она когда-нибудь еще состоится. Я ехала по ночному пригороду, по улицам, знакомым с детства, а в памяти мелькали события последних дней: несостоявшаяся свадьба, салют, мальчишник, поездка в Род-Айленд, отключение электроэнергии, салфетки с бантиком Тиффани, ананасный торт, сломанный поворотник – своего рода компас, – утраченная любовь, непрожитая жизнь… И я впервые поняла, что сказала бы брату в день свадьбы.
Я приехала не домой, а на то место, с которого начались все беды этого уик-энда. К муниципальному бассейну. На парковке при свете трех фонарей одиноко стояла машина Джоша. Она не была заперта. Я достала его аптечку и похромала вслед за братом к дыре в заборе (она и ныне там), а потом вверх по склону. Тишина, пустынно. Джоша было видно издалека: я знала, где искать.
Он лежал на нашем обычном месте. Рядом валялись пиджак, ключи от машины и большой синий фонарь. Я стояла молча, думая, что Джош не захочет разговаривать, но на удивление он заговорил первым:
– Разве можно вот так разгуливать ночью по территории бассейна? Не боишься?
– А что такого? Мы же в Скарсдейле.
– Да, хорошо снова быть дома.
Джош сел и заметил аптечку у меня в руках.
– Что случилось?
– Спасай, у меня страшная рана, – полушутливо заявила я, уселась рядом на траву, отодвинув его вещи, и выставила вперед пораненную ногу.
– На что именно ты наступила?
– На разбитую бутылку. Думаю, осколок раскололся внутри еще раз, а потом еще раз. Там тысяча мелких осколков.
Джош посветил фонарем и легонько коснулся раны.
– С виду ничего страшного.
– Но и ничего хорошего, – парировала я.
Когда брат поступил на медицинский, я ездила к нему в гости. В его учебниках я вычитала следующую фразу: «В человеческом теле вполне могут ужиться различные инородные объекты при условии, что они нужны телу». Или я что-то не так поняла? Или истинный смысл со временем забылся? Интересно, каким образом тело решает, что ему нужно, а что можно бы уже и отпустить?
Джош достал пинцет и марлю и начал обрабатывать рану.
– Кстати, если хочешь знать, зачем я сюда вернулся, причина такая: я хотел побыть в тишине.
Почувствовав прикосновение холодного металла, я отдернула ногу.
– Ты хочешь сказать, что мне лучше уйти, как только ты разберешься с ногой?
– Я хочу сказать: тихо, не верещи.
Я снова протянула ему больную ногу. При свете фонаря Джош казался одновременно и моложе, и старше. Он выглядел очень строгим и сосредоточенным.
– А можно спросить, что ты теперь намерен делать, или время неподходящее?
Он молча изучал рану с пинцетом наготове и только потом произнес:
– Я знаю, я негодяй.
– Нет, ты не негодяй. Плохиши не переживают по поводу того, что они сделали.
– А хорошие мальчики не доводят ситуацию до такого предела. – Джош усмехнулся и пожал плечами. – Думаю, я просто не очень надежный человек.
– Еще не поздно исправиться, – ответила я с улыбкой: я действительно верила, что он хороший и что у него все еще сложится.
– Знаешь, что было самое странное? Раньше я думал, что в день свадьбы вспомнится все хорошее, и жениться, зная, как сильно я ее люблю, будет легче.
– А вышло наоборот?
– Смотря в каком смысле. Я вспомнил все хорошее и почувствовал, что люблю ее как никогда. Но этого оказалось недостаточно.
Я согнула ногу, чтобы ему было удобней смотреть.
– Сейчас будет немножко больно, – предупредил Джош. – Пощиплет и пройдет.
Я напряглась: Джош рассказывал, что говорит так своим маленьким пациентам, как раз когда будет очень больно. Я собиралась напомнить ему об этом, однако не хотела отвлекать: мне нравилось его сосредоточенное лицо. Даже когда он «ущипнул». Вспомнилось, каким он был рядом с Элизабет.
– Когда ты поедешь в Род-Айленд? – спросила я.
Джош помолчал, но было видно, что он уже все решил.
– Завтра утром.
Наступила тишина. Мне хотелось спросить его мнение, примет ли она его и заслуживает ли он еще один шанс. Хотя важнее было другое: Джош, наконец, определился, где хочет быть, и начал что-то делать. Его смелость вызывала у меня только уважение.
– Тогда заедешь ко мне в Наррагансетт? Я там буду еще пару недель: нужно собрать вещи, уволиться. Поможешь с переездом?
Джош внимательно посмотрел мне в глаза. На его лице читались вопросы: «Так сразу? И больше никаких съемок и рыбацких жен? Точно все?»
– Правда, забавно? – улыбнулась я. – Только родителям удалось вытащить меня из Род-Айленда, как туда переезжаешь ты.
– О да, они обрадуются, особенно мама, – пробормотал Джош, вытаскивая последний осколок, было адски больно. – Представляешь, что будет, если она нагрянет в гости? У нее приступ случится при виде всех этих собак.
На ферме, рядом с Элизабет и Грейс, Джош выглядел таким уверенным, спокойным. Мама хочет нам именно этого – счастья, поэтому я уверенно сказала:
– И пусть приезжает. Все будет замечательно.
Джош отложил пинцет, забинтовал мне ногу и легонько похлопал по ней в знак того, что миниоперация закончена.
– Доктор, я буду жить?
– Будешь.
Я потрясла ногой. Она была похожа на ком снега, но боль прошла.
– Не хочешь мне ничего рассказать? – поинтересовался Джош. – Как ты решилась оставить съемки и прочее?
Съемки и прочее. Теперь это в прошлом, валяется на обочине у реки Хатчинсон. На секунду стало больно, а потом я подумала, что и 900 жен не хватило бы, чтобы все исправить. Никто не смог бы сделать так, чтобы моя первая любовь закончилась хэппи-эндом. Никто не смог бы мне объяснить, как жить дальше. Я должна сама начать что-то делать со своей жизнью. Было приятно думать, что для этого мне больше никто не нужен и что я все-таки чему-то научилась у тех жен. Конечно, не искусству ждать любимого. Я научилась жить по полной, даже когда чего-то ждешь или чего-то не хватает.
– Джош, хочешь сказать, что ты так и знал? Начинай, а я тем временем закрою уши.
Он задумчиво покачал головой.
– Пожалуй, не буду.
Я улыбнулась. Джош собрал вещи, встал, с хрустом потянулся и подал мне руку.
– Не понимаю, как ты ходила целый день…
– Думаю, мы оба умеем находить себе неприятности и ничего с ними не делать.
Он закатил глаза и, наверное, был прав.
– Может, хватит философствовать?
– Извини, трудно было удержаться. Такой момент.
Джош включил фонарь и посветил мне в лицо, потом махнул в сторону парковки, и мы пошли.
Четыре недели спустя по дороге в Лос-Анджелес я заехала сюда, чтобы сделать фотографию на память. Мне хотелось взять с собой напоминание о той ночи у бассейна, когда мы оба отпустили прошлое. Однако днем все воспринималось иначе. Кроме того, наше место было занято: два красных полотенца и над ними разноцветный зонт. Я все равно сделала снимок. Вошла только верхушка зонта – радуга цветов на фоне летнего неба и жаркого солнца, милостиво взирающего на нас с высоты. Так события того уик-энда обрели неожиданно оптимистичный эпилог в виде этой фотографии.
– Эмми, а ты вчера додумала свой тост?
– Нет, я так и не определилась. Полагаю, сказала бы пару слов о самом главном.
– И каких же таких слов? – насмешливо переспросил Джош.
Я не стала портить ему удовольствие и просто улыбнулась. Мне было все равно, что я могла бы сказать или сделать в прошлом. Появились более важные дела. Есть слова и есть чувства, а когда они встречаются, возникает истина. Я поняла одну истину: я готова вернуться к себе домой. Мы оба были готовы к этому и, в конце концов, стали смелее смотреть в будущее.
Я остановилась.
– Я бы сказала: будьте счастливы, будьте самими собой. И, конечно же: за вас!
Я подняла руку с воображаемым бокалом, замерла на мгновение – и пошла дальше.