раздражал.
Фей Фей спустилась на нижний этаж, прошла на кухню, насыпала в пиалу овсяных хлопьев, залила молоком и начала неохотно есть. Завтракать рано утром, как и все совы, она не любила, но сделала над собой усилие: неизвестно, сколько продлится это собеседование, может быть, ее вообще попросят остаться на целый день. Невольно вспомнился брат, для не китайцев – Эндрю, для своих – Чун Хоу. Он любил вставать рано, шумно собирался в свой музыкальный колледж, хлопал дверями, отчего у него с Фей Фей происходили постоянные стычки. Однажды уставшая просыпаться ни свет ни заря Фей Фей не вытерпела и подлила в корни дерева бонсай, принадлежавшего Эндрю, перекись водорода. Она рассчитывала, что раствор обожжет корневую систему и карликовое дерево зачахнет, а оно, наоборот, вдруг пустило новые листья после долгого отсутствия каких-либо признаков роста. Эндрю долго ходил радостный, всем рассказывал, как его любят растения, и Фей Фей тогда начала думать, как отомстить ему наверняка. А потом он погиб…
«Блин, я же настроилась не вспоминать о нем сегодня!» Фей Фей тряхнула хвостом длинных черных прямых, как бамбуковые стебли, волос. Но не вспоминать об Эндрю на кухне было невозможно: холодильник пестрел выцветшими фотографиями его и Фей Фей. Несмотря на то, что со времени его гибели прошло два года, убирать их с глаз долой скорбящие родители, конечно же, не собирались. Кстати, его китайским именем, Чун Хоу, Эндрю никто не называл, кроме родственников в Гонконге. Даже родителям он виделся западным мальчиком, эдаким европейским принцем, призванным свыше для выполнения великой таинственной миссии.
Как и его сестра, Эндрю рос тихим кухмистерским ребенком, помогал чистить овощи, лущить креветок, принимать заказы по телефону. Таких, как он и Фей Фей, называли в Великобритании takeaway kids5: в восьмидесятые целое поколение детей выросло в ресторанах еды на вынос, открытых иммигрантами из Азии. Поначалу на звонки отвечал мистер Ханг-старший, но англичане не понимали его акцента, и на помощь всё чаще стал приходить Эндрю, в чьей английской речи начинали проскальзывать неожиданные аристократические нотки. Вероятно, сказывалось его пристрастие к экранизациям викторианских романов на Би-би-си. Фей Фей иногда казалось, что он не погиб, а просто родился по ошибке в семье иммигрантов. Потом эту ошибку исправили, и после аварии отправили его по назначению, в эпоху королевы Виктории. Даосизм, реинкарнация – Эндрю бы такое понравилось, подумала Фей Фей, жующая хлопья. Жаль, что учились они оба в английской католической школе.
Мистер Ханг и его супруга отдавали последние деньги на уроки музыки для детей – непременный символ успешной семьи для китайцев-экспатов. Афина терпеть не могла фортепиано: она с трудом запоминала ноты и завидовала Эндрю, который схватывал музыку на лету. Он всё схватывал на лету, даже смерть, подумалось Фей Фей. Может быть, и к лучшему, что такие мысли приходят по утрам. Все эти сказки о том, как родственники погибших стремятся забыть о самом страшном, – это просто чушь. Наоборот, вспомнишь всё самое болезненное с утра – и потом уже можно не бояться, что это всплывет где-нибудь в полдень, подкатит к горлу за обедом или, еще хуже, во время разговора с начальством. Пусть сердце сожмется от боли за завтраком, тогда к вечеру хоть немного отпустит.
Кстати, об обеде. Наверное, лучше захватить с собой какой-нибудь еды, детский сад – это не супермаркет, где кассир может найти себе пропитание, не отходя, так сказать, от станка. Наверняка другие воспитатели носят с собой какие-нибудь дурацкие сэндвичи с сыром и ветчиной. Фей Фей открыла холодильник: он, как всегда, был забит остатками нераспроданной еды. Тосты из креветок с кунжутом, рис, обжаренный с яйцом, холодные свиные ребрышки – вот закуска победителей.
Когда Фей Фей училась в школе, она всегда ела в стороне от остальных детей, на пару с мальчиком-индусом, чьи родители тоже держали небольшой ресторан. Он приносил с собой нераспроданные остатки ароматных карри, лепешки наан, начиненные миндальной крошкой, печеные пирамидки самоса, пахнущие сельдереем. Его и Фей Фей дразнили «вонючками», и хотя на обидчиков можно было пожаловаться и хорошенько протащить их по статье о расизме, Фей Фей даже дома об этих нападках никому не рассказывала, пытаясь быть «выше» них. Потом большинство обидчиков ушли из школы при первой же возможности, сдав экзамены о неполном среднем образовании; Фей Фей и еще кучка ребят остались доучиваться для поступления в университет.
Фей Фей хотела стать учительницей математики, ходила на занятия по детской психологии, игровым технологиям, теории образования. Но после гибели брата учиться расхотелось, и так Фей Фей оказалась на бирже труда. Должность кассира была первой, которую ей предложили. В ее супермаркете все остальные кассиры были, как и следовало ожидать на западной окраине Лондона, индусами, поэтому она продолжала ощущать себя чужой. Но потом привыкла и стала ходить на работу даже с радостью, горделиво кивая, когда какой-нибудь нерасторопный англичанин, пугливо извиняясь, просил ее подождать и отбегал от кассы за забытым хлебом или помидорами. Если бы не родители, она была бы готова проработать кассиром до старости.
За неделю до сегодняшнего дня мистер Ханг положил перед Фей Фей за ее завтраком (по его представлениям – ранним обедом) смятую распечатку страницы из британско-китайской интернет-газеты.
– Вот, посмотри, – сказал он, по-стариковски тыча пальцем в обведенный шариковой ручкой текст, – приглашают на работу воспитателей в детсад. Знание китайского обязательно. Наконец-то эти англичане поняли, что будущее за Азией!
Когда дочь меланхолично продолжила жевать овсяные хлопья, даже не глянув на листок, мистер Ханг добавил:
– После этого списывать всё на расизм у тебя уже не получится. Под лежачий камень вода не течет.
И ушел на ресторанную кухню чинить постоянно ломающуюся фритюрницу.
На самом деле Фей Фей самой хотелось поскорее прочитать объявление, так как она не могла поверить, что вдруг в английском детском саду захотят преподавателей именно со знанием китайского. Но она сдержалась и взяла листок в руки, только когда отец начал греметь инструментами за дверью. Объявление действительно гласило: «Мультилингвальный детский сад „Новый мир“ приглашает воспитателей со знанием мандаринского китайского. Минимальные требования: полное среднее образование, опыт работы с детьми. Успешный кандидат должен будет пройти проверку в Бюро уголовных дел, согласно Закону о работниках, имеющих дело с детьми и уязвимыми группами населения». Опыт работы с детьми и сертификат из БУДа у Фей Фей уже имелись: поскольку она собиралась поступать в педагогический, ей пришлось волонтерить в местной начальной школе, где все волонтеры автоматически проходили проверку на наличие криминального прошлого. Учителя в школе были либо белые британцы, либо британцы афро-карибского происхождения: выходцы из Азии явно не стремились реализовывать свои карьерные амбиции на неблагодарной ниве школьной педагогики. Но Фей Фей не унывала: математика не знает цвета кожи, повторяла она, прочитав книгу Марго Ли Шеттерли о чернокожих женщинах-математиках, работавших в шестидесятых годах в НАСА.
Вдохновленная книгой, она провела беспечные две недели, помогая детям младшего школьного возраста решать задачки и учиться читать по слогам. Однажды в школе проводили утро открытых дверей, и те родители, кому не надо было идти на работу, хлынули в классные комнаты поучиться вместе со своими детьми.
Одна из гостей, белая англичанка, приняла Фей Фей за молодую мать, а когда выяснилось, что к чему, спросила:
– А что, в Гонконге трудно найти работу в школе?
Эндрю тогда еще утешал («Да она, наверное, реально хотела проявить свой богемный интерес к чужой культуре!»), но для Фей Фей тот эпизод стал первой каплей.
Фей Фей утрамбовала половину нераспроданного риса со свининой в пластиковый контейнер и привычно уложила свой обед в маленькую термосумку. Выходить было еще рано, и она снова замерла в задумчивости. Может быть, не надо было принимать бездумно брошенную фразу какой-то мамаши близко к сердцу? Мало ли что люди могут брякнуть, иной раз даже, как заметил Эндрю, из добрых побуждений. Но была и вторая капля. Когда Фей Фей пришла в педагогический на день открытых дверей, молодой человек, стоявший перед ней в очереди за буклетами, обернулся, посмотрел пристально и спросил с типичной для выпускника частной школы идеальной дикцией:
– Погодите минуточку, дайте угадаю… Вы – поступаете на курс учителей математики!
Когда смущенная Фей Фей ничего не ответила, он пригнулся к ее миниатюрной фигуре и притворным полушепотом затараторил дальше:
– Ну и слава Богу, Британии как нации уже не обойтись без помощи Китая, особенно в математике! Сам я в школе, кроме Шекспира и Баха, ничего не мог запомнить. Но нельзя же стране выехать на одной музыке и литературе. Вот спросите меня, сколько будет умножить шесть на семь – ни за что не соображу. Ну, мне пора! Коничива!6
И он ушел, похлопывая по ляжке буклетами, уверенный в собственной непревзойденности. Впрочем, были в человеческой массе и нормальные люди. Пожалуй, их было даже большинство. Но эффект, производимый отдельно взятыми субъектами, имел обидную силу незаживающего пореза. После второй (оказавшейся последней) капли Фей Фей расхотелось преподавать математику. После смерти Эндрю, к счастью (неужели она в самом деле так подумала?!), можно было уже ничего не объяснять, а просто забрать документы из педагогического.
Пора бежать. Вернее, бежать было необязательно: автобусы в центр Лондона ходили по Uxbridge Road бесперебойно, с интервалом не более пяти минут, и в это раннее время пробки случались редко. Однако, выйдя из дома, Фей Фей уже не могла идти спокойно: ей вдруг вспомнилось, как они с матерью неслись, опаздывая, на уроки музыки и на занятия китайским по субботам. Даже когда Фей Фей уже начала ходить в среднюю школу самостоятельно (правда, чаще всего в сопровождении брата), на внешкольные занятия миссис Ханг отказывалась отпускать ее одну. Она и в «Теско» была бы не прочь ее провожать, но Фей Фей убедила мать, что прямой автобус от дома до места работы является сравнительно безопасным способом передвижения – даже в Лондоне, даже при растущей с каждым годом поножовщине среди бела дня. О вождении машины она, по понятным причинам, не заикалась.