о лица».
В 1883 году он повел мощнейшее наступление на трущобы, добиваясь принятия нового закона. На следующий год развернул кампанию под названием «Правда о военно-морском флоте» и так пристыдил правительство, что оно нашло 3,5 миллиона фунтов на модернизацию военных кораблей.
Не всем нравилась эта «новая журналистика», как ее называли. Поэт Алджернон Чарльз Суинберн назвал Pall Mall Gazette «Навозной газетой». Мэтью Арнольд называл Стеда «тронутым».
Опасно было то, что конкуренты завидовали ему. The Times провела независимое расследование трагической истории тринадцатилетней «Лили» и выяснила, что все происходило не совсем так, как описал Стед.
Как только эта история получила огласку, пресса и общественность подвергли парламент сильнейшему давлению, требуя повысить возраст согласия на внебрачный секс с тринадцати до шестнадцати лет — а именно этого Стед и добивался! Некоторые члены парламента сомневались, то ли из-за собственных предпочтений, то ли просто не желали, чтобы ими понукала пресса.
Министр внутренних дел сэр Уильям Харкорт умолял Стеда отступить. «Не отступлю, пока закон не будет принят», — сказал Стед и приказал запустить печатные станки. В среду 8 июля — всего через несколько дней после публикации рассказа о Лили — парламент вернулся к рассмотрению законопроекта, и 7 августа он стал законом.
Да, пресса сегодня сильна, да, она может давить политиков по вопросам секса и морали (на ум приходит таблоид News of the World с его атакой на педофилов). Но даже Ребекка Брукс в зените славы не сравнится со Стедом способностью подчинить правительство своей воле.
Но недолго музыка играла. С картинки про бедную малышку Лили и ее «изнасилование» стала облезать краска — прямо клочьями. Сначала, откуда ни возьмись, явилась ее мама и заявила, что слыхом не слыхала ничего о том, что ее дочку, которую в реальности звали Элиза Армстронг, хотели продать в бордель. А там и папа-выпивоха поведал ликующей прессе, что и его никто ни о чем не просил.
И наконец всплыло, что то исчадье ада — «покупатель» Элизы, тот самый мужлан, который в кульминационной сцене взгромоздился на испуганную девочку, был не кто иной (ну конечно же), как Стед. Убежденный трезвенник, он для храбрости, разумеется, хряпнул бутылочку шампанского, перед тем как идти в эту комнату.
Все это вызвало скандал, негодование и веселье. Дело не только в том, что Стед подтасовал факты, он нарушил тот самый закон, за который так успешно боролся. И хотя он не трогал Элизу (он просто хотел показать, что может случиться), его и остальных мистификаторов, включая акушерку и бандершу, обвинили в похищении малолетней девочки.
Героя кампании по борьбе с проституцией осудили за похищение и сводничество и приговорили к трем месяцам тюрьмы, которые он и отбыл — в основном в Холлоуэйской тюрьме. Позже он заявлял, что за решеткой продолжал редактировать свою газету и вообще прекрасно провел время. Но его карьера журналиста в общем-то пошла под уклон.
Он ушел из Pall Mall Gazette, которая вскоре пришла в упадок и в 1921 году превратилась в Evening Standard. Он основал и редактировал Review of Reviews, где первым стал печатать зарисовки про знаменитостей того времени. Там же появились и такие бессмертные заголовки, как «Убийство детей как капиталовложение» и «Следует ли замучить насмерть миссис Мэйбрук». В 1883 году он открыл собственную газету Daily Paper, но тут его репутация стала страдать из-за неприятия им Англо-бурской войны.
Его все больше и больше занимали спиритизм и борьба за мир во всем мире — за что его несколько раз номинировали на Нобелевскую премию, — и он стал терять свое тонкое чувство читательского пульса.
Если отбросить кое-какие нелепые промахи, а также прокол с «Невинными жертвами», в Стеде было что-то неотразимое. Он не был безразличным, он любил журналистику. Своим вниманием к интервью, краскам, цитате, личности и чувству он революционизировал и, на мой взгляд, усовершенствовал эту профессию.
Какой еще редактор может похвастать, что основал две газеты, как минимум трижды заставил правительство принять законы и привлек к своей работе в качестве обозревателей Оскара Уайльда и Джорджа Бернарда Шоу? Он работал с феноменальным упорством, он каждый день садился на поезд в Уимблдоне и ехал на работу к 8.20 утра. По дороге он успевал прочесть в газетах все, вплоть до результатов судмедэкспертизы трупов, хотя день его начинался задолго до этого на общем городском лугу, где он в домашнем халате катал каждого из своих маленьких детей на ослике.
Конечно же он был сладострастен — в классически викторианском стиле. Миссис Линн Линтон даже говорила, что его кожа источает сперму, — уж и не знаю, что она имела в виду. Не думаю, что проект «Невинные жертвы» был ошибкой.
Даже если его методы небезупречны, все равно в пользу Стеда говорит тот факт, что это была одна из первых в мире попыток журналистского расследования. Даже если историю маленькой Лили подтасовали, Стед использовал ее для того, чтобы разоблачить реальную жестокость и насилие, и в этом его заслуга перед обществом.
Жизнь Стеда закончилась 15 апреля 1912 года в результате события, которому суждено было навсегда остаться одним из главных новостных событий XX века. Не было нужды подделывать цитаты, не было нужды, чтобы кто-то исполнял роль по его заказу, не было нужды ставить мизансцены. События сами разыгрались перед его изумленным взором.
Единственное, о чем можно пожалеть, — Стед уже не мог превратить это в газетный номер. Он отправился в Нью-Йорк бороться за мир во всем мире (позже говорили, что за Нобелевской премией, которая его ждала) и каким-то образом умудрился купить билет на первый рейс «Титаника».
Словно демонстрируя свой прославленный дар предвидения, он уже публиковал статьи о том, что произойдет, если посреди Атлантического океана станет тонуть почтовый пароход, на котором слишком мало спасательных лодок, и о лайнере компании White Star, который спасал пассажиров корабля, налетевшего на айсберг. Филипп Мок, выживший пассажир «Титаника», рассказывал, что последний раз его видели в ледяной воде вместе с Джоном Джекобом Астором IV — они цеплялись за спасательный плот, пока не окоченели и не пошли на дно.
По другим свидетельствам, он сперва героически помогал женщинам и детям садиться в спасательные шлюпки. А потом пошел в курительную комнату первого класса, закурил сигару и стал читать книгу. Я предпочитаю верить, что его уговаривали — по примеру менее принципиальных мужчин — найти себе место в лодке. Но, как подобает величайшим из репортеров, он извинился — и остался.
Все, кто видел превосходный фильм Джеймса Кэмерона об этой катастрофе, помнят, что пассажиры «Титаника» жестко разделены на классы. Миллионеры в белых бабочках скользят со своими партнершами по паркету в танцевальном зале, а влюбленные пассажиры третьего класса, подпоясавшись бечевкой, притопывают в пляске и пиликают на скрипочках в дымном брюхе корабля.
В целом это точная модель того мира, которому осталось жить два года. В 1914 году лондонцев захватил водоворот первой из двух подряд мировых войн, которые — вместе взятые — стали катастрофой для Британии и ее коммерческого и политического господства над всем миром. Из одного только Лондона ушли на смерть 124 000 молодых людей, которые погибли в основном из-за идиотски глупой стратегии на Западном фронте. Был убит каждый десятый лондонский мужчина в возрасте от двадцати до тридцати лет. Едва ли найдется семья, которую не затронула эта катастрофа.
Это был удар, который ускорил — вынужденно — эмансипацию женщин и фатально подорвал старую культуру почитания и уважения. Довоенная классовая система не смогла пережить той кровавой бойни. Мира, знакомого нам по телесериалу «Аббатство Даунтон» (если он когда-то и существовал), больше не было. Уинстону Черчиллю во время Второй мировой войны довелось сделать для себя открытие: он узнал, что британские солдаты, которых генералы призывали умереть за свою страну, больше не считают своих генералов мудрыми и справедливыми.
Ну а в прочих отношениях Первая мировая война вообще-то пошла Лондону на пользу. Занятость населения была почти полная, тысячи женщин работали на заводах по производству боеприпасов. Что касается межвоенного периода, то это был просто золотой век. Вспомните элегические стихотворения Джона Бетжемена о Метроландии 1930-х. Или подумайте о сборнике рассказов «Просто Уильям», где маленький мальчик, растущий в лесном Эдеме, ловит в ручьях форель, гуляет с верным псом по кличке Джамбл и играет в обветшалом сарае. Это происходило в Бромли в период между двумя войнами — это был мир, где молодые девушки могли спокойно бродить по лесу, и, как говорится в старой шутке, бродяге ничего не угрожало.
Лондон все быстрее разрастался, он расползался во все стороны благодаря шикарным новеньким электрическим поездам метро, троллейбусам и большим красным омнибусам, урчащим дизелями по узким зеленым улицам. Жители пригородов обитали в просторных и спокойных городах-садах, в домиках на два хозяина, исполненных в псевдотюдоровском стиле или оштукатуренных каменной крошкой. Утром их быстро доставляли на работу в центр, где мощно кипела разнообразная деловая жизнь, а вечером — назад, домой.
В то время как большая часть Британии серьезно пострадала от депрессии 1930-х, Лондон оказался на удивление живучим: здесь производили все — от чипсов Smiths до пылесосов, винтовок и автомобилей. К 1939 году площадь города увеличилась в шесть раз по сравнению с 1880-м, а население достигло пика всех времен — более 8,7 миллиона человек, а это примерно на миллион больше, чем сегодня.
А потом история нанесла Лондону свой второй ошеломительный удар в XX веке. Первый удар город самортизировал и перенес совсем неплохо. Но второй пришелся ему прямо в лицо.
В 1900 году упитанный американец с серебристыми моржовыми усами стоял на холме Хэмпстед-Хит. Он видел дым над городом, жители которого рвались в пригород, но не знали, как туда добраться — транспорта не было. Он видел приятный, но все еще малонаселенный северный пригород Лондона. И он знал, что надо делать.