Если и есть что-то одно, что изменило и зажгло жизни этих людей, то это общество других лондонцев. Это та самая идея о циклотроне, которую я приводил уже несколько раз: эти выдающиеся таланты расцвели потому, что их «грели» другие таланты, за счет обмена, вдохновения и конкуренции, свойственных большому городу. Шекспир был гений, но он, конечно, написал своего «Короля Лира», зная о пьесе «Король Леир» Томаса Кида, а «Венецианского купца» он написал, зная о пьесе «Мальтийский еврей» Марло.
Есть также нечто особенное в атмосфере этого города, в том, как Лондон выглядит и как он живет. Я снова хочу напомнить, каким бы вы увидели Лондон, если бы взобрались на крышу собора Св. Павла в 1700 году: вы бы увидели скопище деревушек. И тут я вспоминаю мудрые слова великого лидера Индии Махатмы Ганди: «Настоящую Индию можно увидеть не в ее нескольких больших городах, а в ее 700 000 деревень, — говорил он. — Развитие нации зависит не от городов, а от деревень». Какое романтическое и трогательное заявление! Но совершенно ложное, это вам подтвердит любой, кто в последнее время был в Индии. У городских жителей Индии лучше медицинское обслуживание, лучше образование, более высокий ВВП на душу населения, у них меньше углерода в легких, чем у деревенских жителей, — именно поэтому индусы массово стремятся в города. То же самое можно сказать и о Лондоне, в частности об относительной производительности труда, которая выше примерно на 30 %, чем в остальной стране. Но слова Ганди все-таки задевают какие-то струны у нас в душе, не так ли?
Мы грезим деревней — тем Эдемом, из которого нас изгнали, сообществом безгрешной невинности и красоты. Пройдя по Лондону, мы увидим, что он по-прежнему — скопище 150 деревушек и поселков, более или менее удачно связанных общественным транспортом.
Город — отличное место, чтобы сохранить инкогнито, чтобы искать наслаждений, зарабатывать деньги, но иногда можно найти аргументы в пользу возвращения деревни в город. Поэтому разные службы управления Лондоном прилагают огромные усилия, чтобы сблизить отдельные общины, развивать обмен опытом и множество других вещей с целью развить и усилить чувство родного города — от посадки тысяч деревьев на улицах до призывов передвигаться по улицам на больших синих велосипедах — на технике, которая, как мы видели, усовершенствовали (если, гм-м, не изобрели) в Лондоне.
Оглядываясь на Лондон XXI века, невозможно не испытать чувство гордости за предыдущие поколения. Вы, конечно, ожидаете от меня этих слов — в общем-то это действительно моя функция говорить так, — ноя искренне верю, что город со славным прошлым может иметь замечательное будущее.
Лондон находится в подходящем временном поясе: можно в течение дня спокойно пообщаться и с Шанхаем, и с Нью-Йорком, и у нас подходящий для этого язык. Несмотря на обвалы кредитно-финансовой системы, мы все-таки обладаем самым мощным в мире сектором финансовых услуг, и хотя многие испытывают к иностранным банкирам почти такие же чувства, как в 1381 году, всегда стоит помнить о тех денежных активах и рабочих местах, которые они приносят в Лондон. Голливудские фильмы монтируют и оснащают спецэффектами в лондонском районе Сохо. Приложения для айфонов всего мира создают в Шордиче. Мы экспортируем велосипеды из Чизика в Голландию. Мы экспортируем пирожные из боро Уолтем-Форест во Францию («Пусть едят пирожные, сделанные в Уолтемстоу», — говорю я вслед за Марией-Антуанеттой). Мы экспортируем все больше балетных тапочек из Хакни в Китай.
В нескольких сотнях метров от моего офиса завершают строительство здания The Shard («Осколок»), и, как бы вы ни относились к проекту Ренцо Пиано, это будет самое высокое офисное здание в Европе, при этом The Shard — ничто по сравнению со строительством в Олимпийском парке, в Восточном Лондоне, в районе доков, и по сравнению с потенциальной реконструкцией выставочного центра «Эрлс Корт», застройкой в Баттерси, Кройдоне и других местах.
В каком-то смысле наши проблемы решаются просто: надо привести в порядок образование, надо продолжать инвестировать в транспорт, надо строить больше доступного жилья, устранить проблемы с авиацией и занять людей работой по теплоизоляции десятков тысяч домов — и тогда Лондон продолжит вести Соединенное Королевство к экономическому возрождению и вызывать восхищение всего мира. Ушедшие поколения лондонцев создали этот город-сад, с его парками и платанами и сложнейшими инженерными решениями, которые позволяют миллионам людей жить в одном месте и при этом быстро и удобно передвигаться по городу. Некоторые из них были гениями, чьи идеи преобразили мир. Но большинство остались неизвестными.
Они оставили нам в наследство гораздо больше, чем конгломерат драгоценных зданий, взглядов и транспортных систем. Они создали то, что так ценили римляне — глобальный бренд. Они оставили нам город с такой репутацией, которая заставляет людей стремиться сюда, чтобы топать по Лондонскому мосту в поисках денег, пищи, славы, дружбы — всего того, что заставляет человеческие существа вертеться.
Да, в конечном итоге это лондонцы — череда лондонцев, растянувшаяся на 2000 лет, — создали этот всемирный бренд и магнетизм этого города. Или как сказал величайший поэт и драматург Лондона: «И что есть город, как не люди?»
Эпилог
Мо Фарах
Большую часть времени я не мог даже смотреть на это. Первые несколько минут финального забега на 5000 метров казалось, что мы движемся к конфузу национального масштаба.
Наш бегун был не просто где-то позади. Он был самым что ни на есть последним. Что же это за тактика такая? Потом темп начал расти, шум толпы усилился, стал напоминать неистовство римской толпы в Колизее и сотрясать алый навес стадиона.
Британский бегун начал выдвигаться вперед, обгоняя остальных одного за одним, и вся гонка пошла уже явно быстрее, проходя круг за 61, а не за 71 секунду, и худые ноги бегунов двигались так быстро, их руки дергались так резко, что они просто сливались перед глазами. Не слишком уверенно знатоки начали делать прогнозы на победу: эфиопы, кенийцы, американцы.
А я снова заволновался, потому что бежать оставалось пару кругов, а Мо, казалось, застрял на четвертой или пятой позиции, его тонкую фигуру затирали более крепкие атлеты, решительно действуя и шипами кроссовок, и локтями, — и в ту минуту казалось маловероятным, что он возьмет хоть какую-нибудь медаль. Но потом, когда они вышли на последний круг, он сделал то, о чем мы все молились.
Неделю назад он говорил, что после победы на дистанции 10000 метров страшно устал, и многие решили, что и психологически он истощен, и у него нет бодрости, которая необходима для финального рывка. И все-таки он нашел силы для невероятного спурта.
Следующие 45 секунд вся страна находилась в каком-то припадке. Банки пива остались на полу, все подались вперед. Пульс нации участился. Руки вскинулись к лицам. Кровь взрывала капилляры. Раздавались непроизвольные вскрики.
По всему Соединенному Королевству в тот солнечный августовский вечер толпы стояли и следили за событиями на больших экранах, детей усадили на плечи взрослых, чтобы они не пропустили историческое событие. На станции метро «Лондонский мост» сотни людей начали скандировать его имя, в Гайд-парке — десятки тысяч. А олимпийский стадион как будто превратился в ревущую турбину: казалось, что рев зрительской толпы физически вращает его.
Когда до финиша осталось несколько сот метров, на плечах этого тонкого парнишки из Фелтема было четыре или пять соперников, и каждый раз, когда кто-то из них пытался вырваться вперед, мы еще громче орали его имя. «Мо! Мо! Мо!» — орала толпа, это имя сливалось в мощный неразличимый гласный звук, который гнал его к линии финиша, он летел как ветер и сумел сдержать последний отчаянный рывок соперника — 22-летнего эфиопа Гебремескеля, хотя оба они, казалось, прибавили в конце. Когда он пересек финишную линию, от изумления и восторга он просто вытаращил глаза с ослепительно чистыми белками.
Он шлепнул себя по блестящему черепу в каком-то невероятном экстазе, опустился на колени и вскинул вверх руки, как будто его сразили выстрелом в спину, словно в каком-нибудь фильме про войну во Вьетнаме.
Британия обрела нового героя — дважды золотого медалиста в беге на длинные дистанции. На следующий день все газеты вышли с портретом Мо на первой полосе: он или танцует свой «мобот» — руки на голове в форме буквы «М», или позирует с Усэйном Болтом. Попросите большинство британцев назвать ярчайший момент Игр 2012 года, и они назовут победу Мо — «момент Мо».
Люди любят его и тепло говорят о его открытости, скромности и искренности.
Когда я пишу эти строки, его огромное фото сверкает улыбкой с лондонских билбордов — корпорации поздравляют себя с правильным выбором объекта спонсорства и продают с ним все, что им нужно продать. Сейчас тем более странно вспоминать, что во время подготовки британской команды к Играм именно ему нанесли особенно грубое и гадкое оскорбление.
Некоторые газеты обозвали его «фальшивым британцем». Он, видите ли, родился в Сомали — как будто это лишает его права бежать за британскую команду Одна газета в марте 2012 года даже напечатала заметку под заголовком «Фальшивые британцы оскорбляют наши Игры». Эта газета написала, что всего их 61 — «фальшивых британцев», включая Мо Фараха и всех других рожденных за пределами Великобритании.
Само понятие «фальшивый британец» какое-то странное. Разве то, что вы родились за границей, делает вас «фальшивым»? Тогда 40 % жителей Лондона фальшивые. А в таких графствах, как Вестминстер, Ньюэм и Брент, людей, рожденных за границей, почти 50 %. Так что обвинение это абсолютно идиотское, а в случае Мо Фараха — просто смешное. Да, он родился в Могадишо в 1983 году, и действительно, когда он приехал сюда в возрасте 8 лет, не знал ни слова по-английски и не умел ни читать, ни писать в общем-то ни на каком языке. Правда и то, что его счастливая физиономия с выпученными от восторга глазами вызвала крики радости не только в Британии, но и по всему Сомали.