Но все меняется…
Театры Лондона. Фрагмент венецианской карты XVII века
Запись, сделанная в ноябре 1663 года, сообщает, что «католики ведут себя крайне высокомерно», в то время как пуритане, могущие стать надежной опорой власти, отталкиваются ею — при Карле II раскол в английском обществе становится глубже, вместо того чтобы исчезнуть. А в марте 1664 года Пипс пишет, что большинство высших сановников (лордов Тайного совета при короле) не занимаются делами государства, а думают только о собственной пользе. Что же касается короля, то он, как и его отец, слаб характером и легковерен, что использует в своих целях лорд Лодердейл (Джон Мейтленд, будущий первый герцог Лодердейл, которого Карл II назначил государственным секретарем и комиссаром казначейства Шотландии.)
С парламентом тоже было не все гладко. В декабре 1666 года Пипс пишет, что палата общин неуправляема и ведет себя подобно дикому зверю — невозможно предугадать, как воспримет парламент даже самый простой вопрос. По любому вопросу возникают дискуссии, каждый имеет что сказать, и пустые разговоры мешают делу.
В июле 1667 года Пипс подводит итог правлению Карла II и всему периоду Реставрации. Он удивляется тому, что в обществе начали восхищаться Кромвелем, который был решителен и умел внушить страх соседям, а нынешнего короля ни во что не ставят. А ведь совсем недавно все было иначе и королю «надо было приложить много усилий для того, чтобы за столь короткое время так много потерять».
Но в обществе были две категории, которые продолжали благословлять Карла II, — это актеры и театралы. В 1642 году, под давлением пуритан, считавших лицедейство греховным занятием, парламент издал акт, запрещающий деятельность лондонских театров (в других городах театров не было). Запрет больно ударил по всем слоям столичного общества, поскольку театр был «развлечением для всех», и богатых, и бедных. Наряду с респектабельным «Глобусом», построенным в 1599 году труппой «Слуги лорда-камергера» (ее членом был Шекспир), на окраинах Лондона стояли шатры простонародных театров, в которых ставились не только сценки-мистерии[160], но и «настоящие» драмы. Лондонцы любили театр не меньше древних римлян, требовавших от своих правителей «хлеба и зрелищ».
7 мая 1663 года драматург Томас Киллигрю, бывший камергером Карла II во время изгнания, открыл на улице Друри-Лейн театр, вмещавший до семисот зрителей. Театр гордо именовался «Королевским», поскольку был учрежден на основании королевского патента. В 1672 году деревянный театр сгорел, но уже в 1674 году на том же месте открылось каменное здание с залом на две тысячи зрителей. На сегодняшний день Друри-Лейн является старейшим из непрерывно действующих театров Великобритании.
Великая эпидемия чумы в Лондоне
«Сегодня с огорчением увидел на Друри-Лейн два или три дома с красным крестом на дверях и надписью: „Боже, сжалься над нами“, что стало для меня крайне печальным зрелищем, поскольку раньше я ничего подобного, насколько могу помнить, не видел, — пишет в начале июня 1665 года Сэмюэл Пипс. — Я сразу же начал принюхиваться к себе. Пришлось купить табаку, который я нюхал и жевал до тех пор, пока не успокоился». По представлениям того времени, заражение чумой можно было определить еще до развития болезни по особому «тленному запаху», а различные пахучие вещества — табак, чеснок, душистые травы — помогали избежать заболевания. 31 августа Пипс сообщает, что чума распространилась почти по всей стране и что в Сити на этой неделе «умерло 7496 человек, из них от чумы — 6102», но тут же оговаривается, что истинное число умерших может достигать десяти тысяч, поскольку покойники из числа бедняков учитываются не полностью, а радикальные протестанты-квакеры хоронят умерших без огласки.
Улицы лондона во времмя чумы. Гравюра. XVII век
Великая эпидемия 1665 года стала последней крупной вспышкой чумы в Англии. По счету то была четвертая вспышка в ХVII веке, но предыдущие (1603, 1625, 1636) имели гораздо меньшие масштабы.
В 1665 году в Лондоне и его пригородах проживало немногим меньше полумиллиона жителей. Реставрация монархии привлекла сюда множество народа со всей Англии — одни открывали собственное дело, а другие стремились быть близ королевского двора в надежде на хорошие заработки или какие-то милости. Большая плотность населения сочеталась с антисанитарией, с которой не справлялась средневековая система уборки улиц. Вода в Темзе была коричневой от грязи…
Первый случай смерти от чумы был зарегистрирован 12 апреля 1665 года. Пипс пишет о неучтенных умерших бедняках и о квакерах, но не упоминает о том, что многие лондонцы пытались скрывать наличие чумы в их семьях, поскольку дома чумных больных закрывались на сорок дней вместе со всеми, кто там жил, и помечались красным крестом. Бедные люди не могли позволить себе сорокадневного бездействия, для них оно означало голодную смерть, да и обеспеченные не желали устраняться от дел на столь долгий срок, поэтому «искателей смерти» (так назывались люди, уполномоченные определять причину смерти) подкупали, чтобы они указывали вместо чумы какое-нибудь другое заболевание. Точно так же можно было подкупить стражника, стоявшего около «чумного» дома и следившего за тем, чтобы никто не входил и не выходил из него. Короче говоря, даже эти примитивные карантинные меры не работали.
Оригинальный способ защиты избрал лорд-мэр Лондона Джон Лоуренс, отказавшийся покинуть город в столь тяжелое время. Он устроил в своем кабинете стеклянную витрину, отгораживавшую его от входящих. Неизвестно, насколько действенной была эта мера защиты, но Лоуренс благополучно пережил вспышку чумы и умер в январе 1691 года, на восьмом десятке.
Джон Лоуренс похоронен в церкви Святой Елены в Бишопсгейте. Эта церковь, благополучно пережившая Великий пожар, на сегодняшний день является самой большой из сохранившихся приходских церквей Лондонского Сити. Ее называют «Вестминстерским аббатством города», поскольку в ней похоронено несколько известных лондонцев. А еще когда-то (в конце ХVI века) эту церковь посещал Уильям Шекспир.
«Боже мой! Как пустынны и мрачны улицы, — пишет Пипс в октябре 1665 года, — какое множество больных повсюду и все эти несчастные покрыты струпьями… Только и говорят о том, что этот умер, тот болен, здесь умерло столько-то, а там столько-то. Ходят слухи, что в Вестминстере не осталось ни одного врача и всего один аптекарь, остальные умерли. Все же есть надежда, что на этой неделе болезнь начнет отступать».
Пик эпидемии пришелся на сентябрь. По всему городу горели костры — считалось, что огонь очищает воздух, в домах с той же целью жгли ладан и сушеные травы, а на улицах держали эти травы возле носа, надеясь, что они воспрепятствуют проникновению болезни в организм. Кстати говоря, длинный «клюв» на маске «чумного доктора» служил вместилищем для ароматных трав. К зиме чума пошла на убыль, и в феврале 1666 года в Лондон вернулся королевский двор, переехавший в июле в Оксфордшир[161].
Наиболее полно и ярко Великую эпидемию описал Даниэль Дефо, автор бессмертного «Робинзона Крузо». Вряд ли Дефо, которому в 1665 году было всего пять лет, мог помнить эпидемию, но он тщательно изучил все свидетельства современников, в том числе и записи своего дяди Генри Фо, и написал «Дневник Чумного года», впервые опубликованный в 1722 году. По обилию деталей и их достоверности этот романизированный дневник можно считать полноценным историческим документом, блестящей реконструкцией событий недавнего прошлого.
«Люди прибегали ко всевозможным предосторожностям. Когда покупалась часть разрубленной туши, мясо получали не из рук продавца, а покупатель сам снимал его с крючка. В свою очередь, и мясник не прикасался к деньгам — их опускал покупатель в миску с уксусом, специально для этого приготовленную. Покупатели всегда имели при себе мелкую монету, чтобы в любой момент быть готовыми расплатиться без сдачи. В руках они постоянно держали флаконы со всякого рода ароматическими веществами; одним словом, все возможные меры предпринимались; однако бедняки даже этого не могли себе позволить, им приходилось постоянно рисковать жизнью… Множество людей умирало скоропостижно прямо на улицах, без какого-либо предупреждения; другие успевали добраться до ближайшего ларька или магазинчика, а то и просто до крыльца, садились и тут же испускали дух… Такие случаи стали столь часты, когда чума разбушевалась, что стоило выйти на улицу, как обязательно увидишь несколько трупов, лежащих прямо на земле. И если вначале люди останавливались при виде мертвеца и звали соседей, то позднее никто уже не обращал на них внимания, и если по дороге нам встречался труп, мы просто переходили на другую сторону и старались пройти от него подальше; если же это было в узеньком проходе или переулочке, то поворачивали обратно и искали другого пути; и во всех этих случаях трупы оставались лежать до тех пор, пока кто-нибудь из городских властей не убирал их или пока ночью их не поднимали погребальщики на свои телеги. Неустрашимые люди, исполнявшие эти обязанности, не боялись и обыскивать карманы умерших и даже снимали одежду с тех, кто был побогаче, унося с собой все, что могли» [162].
Среди распоряжений городских властей, приведенных в «Дневнике», есть и касающееся питейных заведений. Признавая, что «беспорядочное распивание напитков в тавернах, пивных, кофейнях, погребках» способствует распространению чумы, лорд-мэр Лоуренс запретил… работу этих заведений позднее девяти часов вечера. Логику такого запрета уяснить трудно, ведь чумной заразе все равно, когда распространяться, хоть днем, хоть ночью. Скорее всего, достопочтенный лорд-мэр в данном случае действовал по принципу «сделай хоть что-то, вместо того чтобы не делать ничего», — не желая полностью закрывать питейные заведения и лишаться поступлений от них в городскую казну, мэр «изобразил ви