Пожалуй, это помещение в большей степени, нежели любое другое, пропитано духом цинизма. Как часто загнанная в тупик любовь в конечном счете попадает именно в этот зал! У меня неоднократно возникало подозрение, что перья, которые иногда валяются на полу в этом зале, выпали или были выщипаны из крыльев Купидона. Зал бракоразводных процессов находится в дальнем конце массивного здания. Его стены украшены панелями из мореного дуба. Кресло (скорее, трон) председателя суда стоит рядом с готической ширмой, которая легко вписалась бы в интерьер церковной ризницы. По иронии судьбы, над креслом председателя висит огромный якорь на лепной веревке, очевидно символизирующий брачные узы. Это олицетворение постоянства наводит на грустные размышления и заставляет вновь задуматься об общей атмосфере цинизма, царящей в зале.
Места свидетелей находятся в конце узкого прохода; по всей видимости, это сделано преднамеренно — чтобы по пути к скамьям свидетели со стороны жены и стороны мужа обязательно сталкивались друг с другом. В зал входит судебный пристав. Публика встает. Кого тут только нет — сбившиеся с пути истинного жены и мужья, соответчики, горничные, владельцы гостиниц, ласково поглаживающие регистрационные журналы своих заведений. Войдя в зал, занимает свое место председатель. (Вероятно, это будет расценено как неуважение к суду, дерзни я поинтересоваться, был ли сам председатель когда-нибудь влюблен.)
Встает адвокат-барристер с пачкой документов в руках.
— Браун против Брауна… если позволите, ваша светлость.
Так открывается бракоразводный судебный процесс.
Помимо суда по бракоразводным делам человеческое достоинство унижает еще один — по счастью, всего один — суд, а именно суд по делам о банкротстве, находящийся буквально за углом, на Кэри-стрит, неподалеку от заднего фасада Дома правосудия. На собственном опыте я убедился в том, что в Лондоне есть всего два адреса, которые вызывают у таксистов легкое любопытство: это Букингемский дворец и Кэри-стрит. Когда просишь отвезти в суд по делам о банкротстве, по лицу водителя видно: он прикидывает, сколь глубоко ты увяз в долгах. Такова уж человеческая натура; и ни один таксист не поверит, что ты не должник, а кредитор.
В здании суда по делам о банкротстве, даже очутившись там в роли стороннего наблюдателя, начинаешь понимать, что жизнь — сплошная финансовая проблема. Никто в здравом уме и твердой памяти не пожелает по собственной воле войти в мрачные двери этого здания. Да, многие попадают сюда по обвинениям в финансовых махинациях, а в старину люди спешили в этот дом как в укрытие, но никто и никогда, мне кажется, не получал удовольствия от пребывания под этой крышей.
Люди внутри выглядят совершенно иначе, нежели в любом другом месте. В коридорах веет студеный ветер банкротств. Посетители выказывают явную неуверенность. Кто кредитор, а кто должник, разобраться невозможно — все выглядят одинаково напуганными. Да и сам поневоле начинаешь терять почву под ногами, а взгляды окружающих пытают: «Признавайся, какую сумму ты надеешься спасти?»
Все люди в этом здании делятся на две категории — охотников и жертв.
Зал, в котором проводится «первичное публичное рассмотрение случаев банкротства», представляет собой душное и унылое помещение, одним своим видом наводящее на невеселые мысли о дознаниях, дебатах и сломанных судьбах. Регистратор, в мантии и благообразном парике, сидит за письменным столом и прилежно что-то записывает, тогда как официальный ликвидатор[15] или кто-то из его помощников зачитывает вслух истории человеческих несчастий. В этом суде тактично обходятся без присутствия полиции — в конце концов, куда торопиться? Внешне здешние процессы схожи с заседаниями уголовного суда, но сама атмосфера разбирательства, скорее, напоминает переливание из пустого в порожнее на встрече дискуссионного клуба или пародию на суд.
Здесь не выкрикивают во весь голос имена людей, ожидающих в коридоре; не вскакивают со своих мест адвокаты, не выставляют угрожающе указательный палец и не рвут в клочья показания свидетелей обвинения или защиты. Этот суд настолько благовоспитан и любезен, насколько вообще суд может быть таковым. Рассматриваемые случаи здесь именуют не «делами» а «вопросами».
— А теперь по вопросу Джонса, — бодро объявляет регистратор.
Он на мгновение отрывается от своей писанины и обводит присутствующих чуть ли не благодушным взглядом; его глаза скрыты за стеклами очков в оправе из черепахового панциря. И мистер Джонс, который еще несколько недель назад был преуспевающим мужским портным, а теперь стал всего лишь «вопросом», нервно подскакивает и направляется на свидетельскую трибуну.
Мы — во всяком случае, я — представляем себе банкрота как богача, низвергнутого с вершин благополучия собственной неосмотрительностью или неблагоприятным стечением обстоятельств. Для нас банкротство, подобно войне или воровству, начинает представлять интерес только тогда, когда имеет значительные масштабы. Но подлинная драма Кэри-стрит — отнюдь не крах какого-нибудь миллионера, а незавидная участь бедняков, доведенных до отчаяния долгом в сто пятьдесят фунтов. Они приходят словно в прострации, ошеломленные случившимся, а за ними по пятам следуют алчные кредиторы. Таких людей тысячи; одни попадают сюда волей обстоятельств, другие по причине собственной глупости, а третьи действительно виновны.
— А теперь по вопросу Джонса…
Ликвидатор излагает суть дела. Встает и высказывается стряпчий. Подавшись вперед, регистратор что-то говорит ликвидатору. Все происходит вполне обыденно. Нет ни свойственных уголовному суду словесных поединков, ни патетической риторики, ни двенадцати добропорядочных граждан, которых необходимо убедить в своей правоте. Если не брать в расчет заседания совета Лондонского графства или нижней палаты парламента Ирландской республики, именно здесь хуже всего обстоят дела с юридическим красноречием.
— А в чем, собственно, причина затруднений? — спрашивает регистратор тоном доброго дядюшки.
Далее следует одно из тех сугубо личных признаний, которые оживляют скорбную атмосферу судебных заседаний на Кэри-стрит.
— Ну, моя теща… Дело в том, что мы с женой живем с ней вот уже год, и я одолжил у нее двадцать фунтов. А потом…
Поднимается одна из сидящих в зале суда женщин.
— Я хотела бы знать, — говорит она громким голосом, — есть ли у меня надежда вернуть деньги, которые я одолжила…
В обычном суде пристав потребовал бы соблюдать тишину, а к нарушительнице спокойствия тотчас подошел бы служитель; но в суде по банкротствам все делается вежливо. Разгневанную тещу утихомиривают, не прибегая к мерам официального воздействия.
Один за другим быстро рассматриваются остальные «вопросы». Одна женщина пыталась содержать больного мужа за счет прибыли маленького магазинчика. К сожалению, прибыли не оказалось и в помине. Молодой прораб объясняет, что решил открыть собственное дело и подрядился строить дорогу, располагая капиталом в сто фунтов. Покинув свой стол, регистратор приближается к свидетелю и окидывает его испытующим взглядом. Он напоминает врача, который осматривает пациента.
— Очень маленький капитал, — тихо констатирует он.
— Да, сэр, — соглашается подрядчик.
Банкротство!
Следующий «вопрос». К присяге приводят польского еврея в котелке. Он рассказывает, как он стал ювелиром и как, предположив, что разносторонность интересов делу не повредит, он купил соседний магазин и стал, помимо ювелирных изделий, торговать табаком. Дела шли блестяще, он достиг определенных успехов, но как-то ночью в ювелирный магазин проникли воры и унесли незастрахованный товар на общую сумму в две тысячи фунтов.
— Незастрахованный?
Вздох из хранящего тоскливую тишину зала — вздох не изумления, которое просто недопустимо на Кэри-стрит, а, скорее, общей усталости.
— Да, незастрахованный, — извиняющимся тоном соглашается еврей.
Банкротство!
В ходе рассмотрения следующего «вопроса» выясняется, что женщина по воле своего скончавшегося супруга получила в наследство тысячу пятьсот фунтов и затеяла коммерческий флирт с дельцами Бонд-стрит. Она открыла шляпный магазин и, хотя ее товар и не пользовался спросом у покупателей, принялась закупать новые партии, повышая качество и цену в надежде на то, что ей удастся переломить ситуацию. К несчастью, шляп, которые пришлись бы по вкусу покупателям, она не смогла найти даже в Париже. Чувствовалось, что эта женщина владела магазином, хорошо известным всем, кто присутствовал в зале. Как часто, прогуливаясь по Бонд-стрит, можно услышать щебетание двух женщин, остановившихся перед витриной шляпного магазина:
— Взгляни, дорогая, какие уродливые шляпки! Интересно, кто их покупает?
— А тебе не кажется, что вот та маленькая черная шляпка выглядит довольно мило?
— Вон та? Меня от нее просто тошнит. Это шляпка для Синтии. Я ей обязательно расскажу…
Эта и подобные ей сценки вспоминаются сами собой, когда владелица шляпного магазина рассказывает, как все глубже и глубже увязала в долгах.
— Но почему, — доброжелательным тоном спрашивает регистратор (эта женщина не только привлекательна, но и вызывает сострадание), — почему вы не остановились?
— Я следовала советам своего поверенного.
Превосходный ответ, если, конечно, он соответствует истине! Юристы и врачи ревностнее прочих борются за честь мундира, поэтому такой ответ их не устроит ни при каких обстоятельствах.
Банкротство!
Итак, суд на Кэри-стрит раскрывает финансовые тайны людей, тогда как суд по бракоразводным делам выставляет напоказ крах семейной жизни. К храбрым и честолюбивым людям, поднимающимся на свидетельскую трибуну и объясняющим, что они выбрали неверный путь, нельзя не испытывать сочувствия. Алчность, расточительность, глупость, экстравагантность и упрямство вызывают печальную улыбку; поневоле задумываешься, а сумел бы сам повести себя иначе. И вот вы снова выходите на улицы Лондона, где люди больше не делятся исключительно на должников и кредиторов, — впрочем, кто знает? Вы всматриваетесь в лица, пытаясь угадать, кто изо всех сил пытается избежать банкротства и постоянно помнит о жуткой двери, за которой ожидают всех, не способных платить по счетам.