Снейд. Фамилия показалась мне смутно знакомой, причем искать следовало где-то среди моих детских воспоминаний.
— О связанных пальцах вы тоже упомянули в отчете? — вдруг насторожившись, спросил я.
— Ну разумеется.
— Кому вы доложили о трупе?
— Своему капитану. А потом меня вызвал господин Уильямсон.
К тому времени как я вернулся в Челси, в нашу комнату на ферме Ральстонов, уже стемнело. Ночи постепенно удлинялись, и неудобства жизни вдали от Лондона становились все более ощутимы. На дорогах опасно. После наступления темноты лодочники не решаются заплывать так далеко вверх по течению. А те, что посмелее, требуют соответствующей платы за свою храбрость.
Бо́льшая часть дня ушла на то, чтобы доставить тело в Уайтхолл и поместить его в подвале Скотленд-Ярда. Будь Уильямсон на месте, когда наша баржа причалила возле Уайтхолла, мы бы управились раза в два быстрее.
В Челси отец дремал у кухонного очага.
Госпожа Ральстон кивнула в его сторону:
— Он сегодня не в себе.
Я пожал плечами. Батюшка уже больше пяти лет как не в себе.
— Только посмотрите, как он дергается. Вдобавок весь день трещал без умолку как сорока.
— Он стар, госпожа. Без сомнения, нас когда-нибудь постигнет та же судьба. Если нам повезет дожить до его лет.
— Некоторое время назад он плакал. Господин Ральстон говорит, у него из-за этих рыданий даже аппетит пропал.
— Печально слышать, — произнес я.
— А еще он все рассказывал о том, как шел в Уайтхолл вместе с вами. Говорил, это было зимой, когда Темза замерзла.
«О нет, — пронеслось у меня в голове. — Только не это».
— Кто-то плакал навзрыд, говорил старик, и от этого вы тоже расплакались.
«Да, — подумал я. — Этого дня мне не забыть». Я будто снова стал ребенком. Отец вел меня за руку, и мы шли к Уайтхоллу. Серое небо казалось пятнистым, будто кусок залежалого мяса на прилавке у мясника. Было тихо — помню только жалобные крики чаек, звуки шагов, позвякивание сбруи и низкие рокочущие голоса, напоминавшие далекие раскаты грома.
— И все это время старик прямо-таки захлебывался от рыданий, — продолжила госпожа Ральстон. — В приличном доме подобные вещи создают определенные неудобства.
Мне захотелось ответить: «В этой истории приятного мало, и ничего удивительного, что она до сих пор причиняет людям неудобства».
Уайтхолл охраняло много солдат — и конных, и пеших. Чем ближе мы подходили ко дворцу, тем плотнее становился людской поток. Но это была не веселая толпа горожан в праздничный день, и не шумная, буйная компания крушивших все вокруг подмастерьев, и даже не серьезная паства, слушавшая проповедника.
А госпожа Ральстон в своем праведном гневе распалялась все сильнее и сильнее:
— Вот что я вам скажу, сэр: терпение моего мужа иссякло. Именно так он мне и заявил. Порядочность порядочностью, но он всего лишь человек из плоти и крови, и всему есть предел. — Хозяйка фыркнула. — Особенно учитывая, что старик — не его плоть и кровь.
Я понимал, что в подобных ситуациях госпожа Ральстон всего лишь прикрывается мнением господина Ральстона.
Я заметил:
— Обычно батюшка ведет себя смирно. Сейчас я отведу его наверх.
Но госпожа Ральстон еще не договорила. Она отвела меня в сторону от очага:
— Днем он молился вслух прямо посреди сада. С непокрытой головой, без верхней одежды. А ведь шел дождь.
— Порой отцу изменяет разум. Однако его причуды безобидны.
— Не уверена. — Госпожа Ральстон заговорила еще тише: — И если бы ваш батюшка только молился! Старик говорил такое, что впору было бы обвинить его в государственной измене. В моем доме вольнодумных речей не потерплю. Сами знаете, как быстро расходится молва. Жаль с вами расставаться, но господин Ральстон говорит: если так и дальше пойдет, придется вам обоим поискать себе другое жилье.
Хозяйка вовсе ни о чем не жалела. Скорее всего, она лишь искала предлога избавиться от нас. После Пожара даже на таком расстоянии от Лондона трудно найти крышу над головой, а значит, с нового жильца можно будет брать подороже.
Я разбудил отца, вывел его из дома, чтобы он справил нужду, а затем помог батюшке подняться по крутой лестнице в нашу общую комнату.
Движение и свежий воздух на некоторое время взбодрили старика.
— Вавилон, — бормотал он, карабкаясь вверх и тяжело опираясь на перила. На каждой ступеньке он произносил новое название: — Персия, Греция, Рим.
— Да, отец. — Мне и раньше часто приходилось слышать эти слова. — Помолчите, а то запыхаетесь.
— И вот наконец Пятая монархия. Благодарю, Господи! — Старик повысил голос. — Сильных мира сего сокрушат, и они обратятся в прах под ногами праведников. Слава богу!
— А я что говорила? — прокричала из кухни госпожа Ральстон.
Я убедил отца переодеться в ночную сорочку. Старик встал на колени, чтобы помолиться, и настоял, чтобы я к нему присоединился. Улегшись в постель, отец взглянул на меня:
— Споем псалом, Джеймс?
— Нет, только не сегодня, — поспешил я отказаться.
Голос у отца был на удивление высокий. Когда-то он пел благозвучно и музыкально, теперь же батюшка был не в состоянии взять нужную ноту. А распевал он с таким пылом, что его голос было слышно в дальнем конце сада.
Отец уже открыл рот.
— Скажите, сэр, вы знакомы с человеком по фамилии Снейд? — спросил я.
Мой вопрос отвлек его. Батюшка принялся мотать головой из стороны в сторону, не отрывая ее от подушки:
— Нет-нет, никого я не знаю.
— Успокойтесь.
— Я знаю одного лишь Бога. И тебя. А Джеремайю Снейда не знаю, в этом я убежден. — Веки господина Марвуда затрепетали. — Может быть, раньше я и был знаком с этим человеком, но сейчас я его не помню. Я теперь ничего не помню, дорогой мой. — Отец изо всех сил зажмурился, будто ребенок. — Помню только, что Иисус спасет меня. Хвала Господу!
Поцеловав отца в лоб, я взял свечу и на цыпочках вышел из комнаты.
Я мысленно повторил имя: Снейд, Джеремайя Снейд. Отцу известно, что этого человека зовут Джеремайя.
Я слушал, как дождь барабанит по стеклу, и мечтал, чтобы кто-нибудь принес мне чашу с подогретым вином или хотя бы предложил сесть у огня. После нескольких месяцев засухи дождь лил всю неделю, почти не переставая. Путь от Челси до Уайтхолла я проделал на своих двоих, и моя одежда промокла. В левой туфле образовалась течь. Чулки были измазаны грязью и сажей.
— Вы опять опоздали, — заметил Уильямсон.
— Прошу прощения, сэр. Я шел пешком, а дорогу размыло из-за дождя.
— В таком случае добирайтесь водой. Или переезжайте ближе к Уайтхоллу. — Господин Уильямсон помолчал, собираясь с мыслями. — Что с вами, Марвуд? — спросил он, понизив голос. — Видок у вас — краше в гроб кладут.
— Отец всю ночь не мог угомониться, и я не выспался.
— Сами знаете, мне это безразлично. Старику повезло, что он жив и спит в своей постели. Как он?
— С каждым днем он уносится мыслями все дальше, и ему все труднее вернуться. Старик и мухи не обидит, но наша хозяйка недовольна.
— Раз так, поищите другое жилье.
— Комнаты внаем найти трудно, особенно после Пожара. Сэр, не могли бы вы по доброте своей…
— Если будет время и вы достойно себя проявите, я подумаю. — Уильямсон отодвинул стул и принялся собирать со стола бумаги. — А сейчас меня ожидает лорд Арлингтон, и я могу уделить вам лишь пару минут. Итак, мужчина, выловленный из реки Флит…
— Его фамилия Снейд, сэр, — тихо произнес я. — Джеремайя Снейд.
— Возможно. При условии, что Библия принадлежала ему. Знал я одного Снейда, он жил вместе с женой неподалеку от Курситор-стрит. Когда-то входил в списки «пятых монархистов». Фамилия достаточно редкая. Сходите узнайте, не его ли выловили из реки. Но разумеется, не говорите, что вы от меня. Сошлитесь на отца.
Уильямсон решительным шагом направился к двери, по дороге бросив на меня недобрый взгляд:
— Может быть, человеку по фамилии Марвуд будет проще развязать Снейдам язык. Вернее, вдове Снейда — если наш покойник и есть ее супруг.
Я открыл дверь и шагнул в сторону. Так вот почему имя убитого показалось и мне, и отцу таким знакомым. Я готов был биться об заклад, что они с батюшкой посещали одни и те же собрания.
— Можете вместе помолиться, — прибавил Уильямсон.
Курситор-стрит — узкая, но оживленная улица к востоку от Чансери-лейн. Я справился о Снейдах в харчевне на северной стороне, но там о них никто не слышал. Меня это не удивило: я догадывался, что супруги не из тех, у кого есть время и желание посещать подобные заведения. Я зашел в ближайшую мясную лавку, но и там мне не посчастливилось, а затем в кухмистерскую — и снова безрезультатно.
А потом я вспомнил про четыре булавки в воротнике камзола покойного. Я заглянул к портному и спросил, знает ли он человека по фамилии Снейд.
— Снейд? — воскликнул портной. Он сидел по-турецки на подоконнике и шил жилет. — Еще бы мне его не знать! Вот только куда он запропастился? Нашел время исчезать!
— Выходит, он здесь работает, сэр?
— Сдельно. Тонкую деликатную работу я ему не поручаю. У Снейда слабое зрение. — Рассказывая мне все это, портной продолжал орудовать иглой. — Недостатков у него хватает, но обычно он меня так не подводит.
— Значит, он должен был прийти сегодня?
— Вчера. Для Снейда появилась работа, и я отправил ему записку. Но от него ни слуху ни духу.
— Где он живет?
— В переулке Рамикин-роу, возле Тукс-корт. Третий поворот слева, за водокачкой. На доме вывеска с тремя звездами. — На мгновение портной замер с иглой в руке. — Застанете Снейда — передайте, чтобы забыл сюда дорогу.
Дом знавал лучшие времена. Каждый следующий этаж выпячивался дальше, чем предыдущий, и казалось, что вся эта хлипкая конструкция вот-вот обвалится. На первом этаже размещалась лавка тряпичника. Я узнал у лавочника, где живет Снейд, и стал карабкаться по шаткой лестнице на верхний этаж.