— Идете на поправку, — заметил Хаугего несколько минут спустя. — Вода удержалась у вас в желудке. А ведь еще вчера рвалась наружу.
— Какой сегодня день, сэр? — все так же хрипло спросил я.
— Пятница.
— Мне нужно в Лондон.
— Обязательно поедете, только не сегодня. — Нахмурившись, Хаугего поглядел на меня сверху вниз. — Я поначалу думал, что накормил вас чем-нибудь не тем. Но я ел все то же, что и вы, однако на самочувствие не жалуюсь. Может, причина в трактирной кормежке?
Я напряг память:
— На обед я ел курицу. Она была ужасно жесткой, но всего лишь оттого, что ее пережарили. Дурного запаха я не почуял.
— А больше вы ничего не ели?
— Только выпил кружку глинтвейна, когда вернулся в трактир.
И тут я вспомнил, как долго ждал прислужницу, а вкус у напитка почему-то оказался кислым.
— Немного вина и блохе не повредит. — Хаугего потер нос. — Но подозрения закрадываются…
Мы молча смотрели друг на друга. Матушке Граймс не понравились мои вопросы. Наверное, старуха догадалась, что я заметил рубашку, а может быть, и след. В том, чтобы тайком отравить человека, ведьмы мастерицы. Матушка Граймс наложила на меня проклятие. Можно предположить, что она меня заколдовала. Но гораздо вероятнее более прозаичное объяснение: старуха заплатила той испуганной прислужнице, чтобы та подмешала что-то в глинтвейн.
— В дождливую погоду содержимое трактирной выгребной ямы попадает в колодец, — поспешил нарушить молчание Хаугего. — Должно быть, за ночь вы надышались миазмов. В этом все дело, — с облегчением произнес старик. — Но сейчас надо думать о будущем и поставить вас на ноги.
— Я доставил вам много хлопот. — Я вспомнил качавшийся ящик и стук копыт. — Вы, кажется, прислали за мной карету.
— Пустяки.
Пока слуги подкладывали дров в камин, Хаугего оставался в комнате и даже сам влил мне в рот несколько ложек бульона.
— Я должен попросить прощения за свое негостеприимство, — произнес хозяин. — Как видите, все это время вы спали в кровати без полога: повесить его не было времени. Боюсь, в комнате царит ужасный беспорядок. Но когда окрепнете, мы это исправим.
Потом я вздремнул пару часов, а после пробуждения обнаружил, что могу встать с кровати и даже дойти до окна, пусть и нетвердой походкой. Я сел на подоконник и стал смотреть на сад, остатки лабиринта, парк, тусклую серо-голубую поверхность озера и видневшуюся вдалеке темно-зеленую кляксу Бейнемского леса.
Я был еще слаб. Меня беспокоило то, что я до сих пор не в Лондоне. Отца нельзя оставлять одного, а Ньюкомбы не привыкли к старику так, как я.
Вечером я сумел съесть маленькую миску бульона. Той ночью я спал хорошо. На следующее утро я начал готовиться к отъезду в Харидж. Я решил переночевать там, а оттуда медленно и постепенно добираться до Лондона. Еще одну ночь придется провести в дороге. Если позволит здоровье, я покину Колдридж на следующий день, то есть в воскресенье. Мой провожатый уже уехал, но господин Хаугего обещал отправить со мной слугу. Полагаю, хозяин одолжил бы мне свою карету, стоило бы мне лишь заикнуться об этом.
Я обедал вместе с ним. Как и большинство деревенских жителей, господин Хаугего садился за стол рано, а затем к нему пришел управляющий и стал жаловаться на несговорчивого арендатора одной из дальних ферм. День выдался погожим, и, решив им не мешать, я вышел на свежий воздух.
Опираясь на трость, я медленно брел по саду. Некоторое время я наблюдал за попытками садовника выкорчевать лабиринт — кусты оказались удивительно стойкими. Садовник что-то сказал мне, но из-за причудливого выговора с таким же успехом он мог беседовать со мной на греческом.
Я продолжил путь, стараясь идти побыстрее: холодный ветер не давал стоять на месте. На дальнем берегу озера плотной темно-зеленой стеной высился Бейнемский лес. Из чащи поднималась тонкая струйка дыма. Ночью в субботу в моем сне образы леса и матушки Граймс переплелись с райским садом и первородным грехом.
Я по мостику перешел через ручей, впадавший в озеро, и направился к лесу. Там меня окутала тишина. Я уже начал уставать, однако заставил себя продолжить путь. Дверь домика на поляне была закрыта. Я приблизился к ручью. На кустах ничего не сушилось.
След я видел около поленницы. Он тоже исчез, и на его месте лежало полено.
Я повернулся, собираясь уйти незамеченным. Но меньше чем в шести футах от меня стояла матушка Граймс. Старуха не сводила с меня глаз.
От неожиданности я резко отпрянул, споткнулся о полено и чуть не упал.
— Что ж, значит, вам лучше и скоро вы покинете дом господина Хаугего, — произнесла она.
От ее взгляда мне стало не по себе. Чтобы скрыть замешательство, я достал из кошелька три пенни и протянул монеты хозяйке. Грязная рука вынырнула из-под плаща, будто ночной зверек, которого близость добычи заставила покинуть укрытие посреди дня. Пальцы старухи легонько коснулись моей ладони — казалось, будто ее задело птичье крыло. Потом рука скрылась. Но пенни так и остались лежать у меня на ладони.
— Возвращайтесь туда, откуда приехали, молодой господин, — произнесла она тихо, но угрожающе. — Здесь вам делать нечего. Еще раз сюда сунетесь — пропадете.
Некоторое время я смотрел ей в глаза, а когда отвел взгляд, уже не сомневался, что отравила меня именно она. Скорее всего, в этот раз старуха не желала мне смерти: матушка Граймс просто хотела на несколько дней уложить меня в постель. Если хозяин рубашки и в самом деле прятался у нее, он давно уже покинул Колдридж.
Облизнув губы, я с трудом выговорил:
— Я ищу одного человека, госпожа.
— Знаю. Вы зря тратите время.
— Почему? Его… или ее… здесь не было?
— Вы тратите время, потому что вам бы следовало искать Иисуса в своем сердце.
— Да, но сейчас…
Смех матушки Граймс звучал прерывисто, резко и походил на змеиное шипение.
— А что касается предмета ваших поисков, вы найдете его — или их — там, где меньше всего ожидаете, и произойдет это само собой.
Старуха ушла в домик и заперла дверь на засов.
Я замер. На поляне царила тишина, будто и лес вокруг, и все его обитатели затаили дыхание, выжидая.
Я наклонился и выложил три пенни в ряд на пороге. Монеты сверкали в тусклом свете осеннего солнца.
Я медленно ехал на лошади, прокладывая себе путь через шумный многолюдный Стрэнд к Чаринг-Кросс и беспорядочно раскинувшемуся за ним Уайтхоллу. Мышцы моих ног невыносимо болели от напряжения. Серое небо, затянутое дымом из сотен труб, нависало над кирпичными строениями дворца. Деревья парка с западной стороны понемногу теряли листву.
Стражники у ворот запомнили мое лицо и уже не проверяли списки каждый раз, когда я проходил мимо. Расставшись друг с другом в конюшне Скотленд-Ярда, мы с моим конем оба испытали облегчение.
Я не осмелился отправиться на поиски господина Чиффинча. Вместо этого я пошел искать господина Уильямсона. В обоих кабинетах его не оказалось, но наконец я заметил его в Тихой галерее. Мой начальник снова прохаживался по ней в обществе сэра Дензила Кроутона.
При моем приближении Уильямсон жестом велел следовать за ним на расстоянии. Беседуя, они с сэром Дензилом еще раз прошли через всю галерею. В ее дальнем конце сэр Дензил не спеша направился в покои герцога Йоркского. Только тогда Уильямсон подозвал меня.
— Возвращаться вы явно не спешили, — заметил он.
— Простите, сэр. Я заболел. Но я предупреждал, что задержусь. Вы не получали моего письма?
— Нет. Впрочем, не важно. Вы отыскали девушку? Сэр Дензил только что о ней говорил.
— Нет, ни следа не нашел.
Уильямсон огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости:
— А другого человека?
Я покачал головой.
— Господин Чиффинч велел передать, что желает вас видеть, — сообщил Уильямсон. — Сейчас узнаю, свободен ли он.
Он направился к двум стражникам у двери, ведущей в покои короля. Уильямсон что-то сказал одному из них, а тот позвал третьего солдата. Они принялись о чем-то шептаться, поглядывая в мою сторону.
Уильямсон снова зашагал ко мне:
— Ждите здесь. За вами придут, но наберитесь терпения. — Начальник оглядел меня с ног до головы. — Когда в следующий раз явитесь ко мне сюда, потрудитесь одеться приличнее. Ваш вид отражается на нашей репутации.
Сорвав на мне зло, Уильямсон удалился. Я подготовился к долгому ожиданию. Но всего десять минут спустя ко мне подошел слуга и велел следовать за ним. Мы вышли из Тихой галереи, спустились по лестнице и оказались возле двери в северо-восточном углу Собственного сада. Ее охраняли два стражника, один из них открыл перед нами дверь, но в остальном оба вели себя так, будто даже не заметили нас.
Я брел за своим провожатым по выложенному каменными плитами коридору, затем поднялся по лестнице и вошел в галерею с видом на холодный сырой двор. Мы ждали, пока стражник жестом не разрешил нам продолжить путь. Мы спустились по другой лестнице и прошли через комнату, в которой четыре солдата сидели у огня и играли в кости, а еще двое охраняли очередную дверь. При виде нас оба отошли, давая нам дорогу. И снова у меня возникло ощущение, будто мы со слугой невидимки.
Наконец мы оказались в квадратной передней. Здесь было бы темно, если бы не многочисленные свечи и высокое окно. Вверх поднималась богато украшенная резьбой лестница — вделанные в стену ступени, казалось, парили в воздухе.
— Ждите, — велел слуга и вдруг скрылся за дверью под лестницей.
Стоя в приемной, я чувствовал себя довольно-таки глупо и не знал, куда себя девать. Казалось, что я один, но я отнюдь не был в этом уверен. Более того, мне не давало покоя ощущение, будто за мной наблюдают.
Где-то у меня над головой открылась еще одна дверь. На лестнице послышались шаги. Сначала мне показалось, что спускаются двое. Но передо мной предстал лишь один — господин Чиффинч. От него сильно пахло вином. Кивнув мне, Чиффинч встал у окна.
Если его и в самом деле кто-то сопровождал, этот человек затаился на лестнице. Мне сразу вспомнилась предыдущая встреча с господином Чиффинчем — в тот раз он прятался за ширмой, пока госпожа Олдерли вводила меня в курс дела. «Видимо, таков уж придворный этикет в Уайтхолле», — подумал я и тут пришел к очевидному выводу.