Меня сразу бросило в дрожь, во рту пересохло. Всем известно, что господин Чиффинч служит лишь одному господину — самому королю.
— Можете говорить свободно, — произнес Чиффинч. — Вам удалось напасть на их след? Отца или дочери?
— Нет, сэр.
— Стало быть, съездили вы впустую. Отчего же тогда задержались?
— Я заболел. — Вдруг рассердившись, я поднял голову и поглядел прямо на Чиффинча — тот теребил свою бородавку. — Но я не говорил, что напрасно потратил время. В Колдридже есть одна старуха, вдова управляющего. Она живет одна в лесном домике, ее считают ведьмой.
Чиффинч пожал плечами:
— Такая в каждой деревне найдется.
— Клянусь, она что-то скрывает. К ней приходил мужчина, я видел его след, а на кусте сушилась рубашка.
— Тоже мне загадка. — Чиффинч расплылся в похотливой ухмылке. — Возраст, знаете ли, не препятствие.
Может быть, мне показалось, но сверху из темноты донесся сдавленный мужской смешок.
Но я продолжил:
— Если бы вы ее видели, вы бы так не говорили, сэр. И загадка все-таки есть, потому что к ней в домик гости не заглядывают. Местные жители боятся ее и обходят стороной, даже хозяин земли, на которой она живет. А когда я пришел туда во второй раз, никаких следов мужчины не заметил.
— Хорошо. Это все?
— Я занемог после первой встречи с ней. Если бы не болезнь, я вернулся бы еще в прошлый четверг, самое позднее в пятницу. В трактире я выпил глинтвейна, и, кажется, напиток был отравлен. Старуха хотела задержать меня в деревне, чтобы этот человек успел скрыться.
— Все это лишь предположения, — холодно заметил Чиффинч. — К тому же весьма надуманные. Вы просто хотите оправдать свое опоздание.
— Не хотите предположений — будет вам факт, сэр, — довольно-таки резко ответил я.
— Следите за языком, — предупредил Чиффинч.
— Прошу прощения, сэр. — Я подавил злость: гневить его нельзя, а того, кто слушает в тени, тем более. — Колдридж — и дом, и земля — принадлежит госпоже Ловетт, верно? Она унаследовала поместье от родных по материнской линии, поэтому его не конфисковали вместе с другим имуществом Ловеттов. И когда девушка выйдет замуж за сэра Дензила Кроутона, Колдридж перейдет к нему в качестве приданого?
Чиффинч кивнул:
— Госпожа Олдерли говорит, что сейчас поместье сдано в аренду. Срок истекает на будущий год, и сэр Дензил безо всяких затруднений вступит в права владения.
— Нет, — возразил я.
— Прекратите дерзить.
— Нет, — повторил я. — Колдридж не сдан в аренду. Поместье продано, сэр, продано господину Хаугего. Раньше этот человек арендовал его, а теперь он полноправный хозяин всего Колдриджа.
— Не может быть. Вас ввели в заблуждение.
— В таком случае господин Хаугего тоже заблуждается, а вместе с ним и вся деревня. Господин Олдерли приезжал в Чампни в начале года, чтобы совершить продажу.
— Это невозможно, — медленно выговорил Чиффинч.
— В собственность господина Хаугего перешли даже книги, мебель и ковры, принадлежавшие родным госпожи Ловетт. Когда я заболел, он дал мне приют под своей крышей. Ошибки быть не может.
— Госпожа Ловетт несовершеннолетняя. Она не могла продать Колдридж.
— Но ее опекуны могли.
— Верно. — Чиффинч снова осторожно коснулся бородавки, будто призывая удачу. — Насколько мне известно, майоратному наследованию поместье не подлежит. А значит, чисто теоретически, опекуны имеют право обратить имущество в деньги.
— Выходит, именно так они и поступили, сэр. Однако похоже, что в Лондоне об этом никто не знает.
— Но поместье нельзя продавать без ведома госпожи Ловетт. И конечно, все сделки должны заключаться только в ее интересах… — Чиффинч выдержал паузу. — К тому же опекунам следовало поставить в известность сэра Дензила. Он ведь уверен, что после свадьбы поместье перейдет в его распоряжение. Вы говорили об этом господину Уильямсону?
— О поместье — нет. И о вдове управляющего. Только о том, что Ловеттов я не нашел.
— Хорошо. Вот и впредь помалкивайте.
В его отношении ко мне что-то неуловимым образом изменилось. Какого бы мнения на этот счет ни придерживался господин Уильямсон, отныне у меня новый начальник.
Чиффинч отвернулся и поглядел в окно. Он потер стекло кончиком пальца. Однако любоваться было нечем, если не считать длинной черепичной крыши, трубы, поросшей мхом, из которой шел дым, и кусочка серой широкой реки.
Молчание Чиффинча придало мне смелости.
— Полагаю, опекун девушки — господин Олдерли? — уточнил я.
— Да. — Чиффинч снова посмотрел на меня. — Вернее, один из опекунов. Их двое.
— И кто же второй? Господин Эдвард Олдерли?
— Нет.
Несколько секунд Чиффинч пристально глядел на меня, а затем, похоже, принял решение.
— Полагаю, нет смысла скрывать от вас правду, — наконец проговорил он. — Вы же не настолько глупы, чтобы проболтаться. Я видел копию документов. Второй опекун — Томас Ловетт.
Остаток дня я исполнял распоряжения господина Уильямсона, однако мыслями я витал далеко.
Томас Ловетт — изменник, цареубийца, его имущество конфисковано в пользу Короны. Вряд ли ему позволили бы пользоваться законным правом опекуна и распоряжаться поместьем, которым владеет его дочь. Впрочем, он в любом случае мог бы действовать только совместно с другим опекуном, господином Олдерли, респектабельным банкиром, в списке должников которого первыми значатся имена короля и герцога, брата его величества.
Однако другое объяснение ничуть не лучше: господин Олдерли пошел на обман и каким-то способом аннулировал опекунство бывшего родственника.
Но как бы то ни было, факт остается фактом: сэр Дензил ошибочно полагает, что, взяв в жены свою нареченную, станет владельцем ее приданого — поместья Колдридж.
Короче говоря, Олдерли солгал будущему мужу племянницы. И даже, возможно, совершил подлог и присвоил деньги своей подопечной. Более того — что, если он виновен в пособничестве цареубийце?
Тут я взглянул на ситуацию с другой стороны. Есть те, кому обвинение Олдерли в государственной измене сыграет на руку. Все его имущество будет передано Короне. Долги короля и его брата исчезнут, будто их и не было.
И что же делать мне? Помимо собственной воли я оказался замешан в этой истории. Я рассудил, что король обладает достаточной властью, чтобы вести официальное расследование и бросить на него все силы. Но он, точнее, его посредник Чиффинч решил не придавать дело огласке. Вместо этого они поручили мне разнюхать все подробности.
Знать о подобных вещах небезопасно. Так же, как и делать из них выводы. Но опаснее всего служить соглядатаем у господина Чиффинча.
IIIПепел и земля28 октября — 10 ноября 1666 года
По воскресеньям домочадцы госпожи Ноксон обязательно ходили в церковь, а если хозяйка пребывала в особенно благочестивом настроении, то и дважды. В церкви не только встретишь половину соседей — там тебя может заметить кто угодно.
В следующее воскресенье госпожа Ноксон выстроила перед собой слуг, убедилась, что все выглядят прилично, и повела их от двора «Трех петухов» к облупившейся церкви Святого Климента Датского, стоявшей в середине Стрэнда. Кэт шагала рядом с Джоном: с одной стороны ее полностью загораживала его массивная фигура, а с другой высилась стена. Марджери шла позади вместе с мальчишкой. Кэт ее не видела, но спиной чувствовала недобрые взгляды. Девушка представляла, как они один за другим вонзаются ей в спину, словно отравленные стрелы, пока Кэт не становится похожа на ежа.
Скамья госпожи Ноксон стояла в нефе, возле кафедры — за такое удобное место хозяйка платила каждый год. Но остальные домочадцы поднимались на галерею для прислуги, откуда они любовались затылками сидевших внизу леди и джентльменов и гадали, кто из господ первым заснет во время проповеди.
После Пожара прихожан церкви стало намного больше, потому что приход был переполнен беженцами из сгоревших районов. Башня все еще использовалась в качестве хранилища для некоторых вещей погорельцев.
Они немножко припозднились, и Кэт не пришлось толкаться вместе со всеми во дворе. На балконе было многолюдно, и четверым слугам удалось встать только позади — там, где колонна загораживала и кафедру, и прихожан в нефе.
Для Кэт это была большая удача. Всю службу она простояла, опустив голову и развлекая себя мыслями о законах Витрувия: каждое правильно выстроенное здание должно обладать тремя качествами — firmitas, utilitas, venustas, — то есть быть прочным, полезным и красивым. «Как птичье гнездо или пчелиный улей, — любила говорить тетушка Эйр. — Наши гнезда мы должны строить в соответствии с теми же принципами». Витрувий наверняка не одобрил бы эту хаотичную, неудобную и плохо продуманную церковь.
По окончании проповеди сначала выходили те, кто сидел внизу, как того требовал статус прихожан, оплативших свои места: в церкви они занимали нижний уровень, но во всех остальных сферах жизни — верхний. Кэт покидала церковь одной из последних. По привычке она на некоторое время задержалась на крыльце, чтобы толпа успела разойтись. Кэт сделала вид, будто изучает новый отчет о смертности, вывешенный у двери. В свое первое воскресенье во дворе «Трех петухов» Кэт была уверена, что увидит в списке убитых имя Эдварда Олдерли, — она одновременно и желала, и боялась этого.
За спиной девушки послышалось тяжелое дыхание Джона. Слуга прокашлялся:
— Хочешь посмотреть шествие в день лорд-мэра?
Кэт нехотя обернулась:
— Не знаю.
— Может, сходим вместе?
— Наверное, в этом году шествие отменят. Не станут же они идти по пепелищу.
Джон глядел на нее так жалобно, что Кэт снова повернулась к отчету о смертности. Рядом с ним висело расписание похорон в приходе. И тут Кэт бросилось в глаза знакомое имя.
«Джеремайя Снейд».
У девушки закружилась голова. Ноги задрожали, и она прислонилась к Джону, чтобы не упасть. Он что-то говорил, но слова утратили для Кэт всякий смысл.