дарностей.
— Кстати, не припоминаете, что вчера говорил мой батюшка, когда мы высматривали наемный экипаж? — спросил я.
— Сказал, что Лондон — это Гоморра, сэр, и что Господь его разрушит. — Маргарет чуть улыбнулась. — Хотя по мне, так половина работы уже выполнена.
— И?.. — поторопил я.
Она запнулась и опустила взгляд:
— И какие-то глупости про короля.
Мы оба тут же стали оглядываться, проверяя, нет ли в переулке еще кого-нибудь.
— У отца путаются мысли, — произнес я. — Он порой сам не знает, что говорит. Но он, случайно, не называл каких-нибудь имен?
— Господин Марвуд упоминал, что про Гоморру ему сказал человек по имени Том. Фамилию я забыла.
Я понизил голос:
— Том Ловетт. Отец рассказал, что встретил его в Эльзасе. — Пришел мой черед запинаться. — Насколько понимаю, это старый приятель батюшки. Но Ловетт оказался не рад встрече и столкнул его в канаву. Так отец и растянул лодыжку. — Еще одна запинка. — Если верить его словам.
Маргарет понимающе кивнула: отца подводит память, в голове у него царит сумбур, и мы не можем быть уверены в правдивости его рассказа.
— Мне любопытно… — Я осекся: от проницательного взгляда маленьких глазок Маргарет мне стало не по себе. — То есть мне хотелось бы знать, действительно ли Ловетт в Эльзасе или нет. Может быть, вам удастся это выяснить? Но только так, чтобы сам он ни о чем не заподозрил и другие жители Эльзаса тоже.
— Каков он из себя? — спросила Маргарет с таким видом, будто я обратился к ней с самой обычной просьбой.
Я смутился:
— Толком не знаю. Должно быть, это человек средних лет — уж во всяком случае, моложе батюшки. По вероисповеданию Ловетт пуританин, но, может быть, он этого не показывает.
— Спрошу у Сэмюэла, — решила Маргарет. — Так будет лучше всего. — (Должно быть, на моем лице отразилось сомнение.) — Раз Сэм калека, это еще не значит, что он и ума лишился, — вдруг рассердилась Маргарет. — Проклятое голландское ядро ему ногу снесло, а не голову.
Я уважительно кивнул:
— Пожалуйста, спросите Сэмюэла. Поступайте как считаете нужным.
Я надеялся, что время и Маргарет разрешат это затруднение без моего участия: либо Ловетт как-нибудь выдаст себя, либо он просто исчезнет. У страха глаза велики.
Тем временем в Уайтхолле у Уильямсона разболелся зуб, и он свирепствовал вовсю. Я весь день переписывал письма для его корреспондентов — обычные послания, которые мы отправляем в провинцию вместе с экземплярами «Газетт». Я отобедал во дворце и вернулся к письмам, не поднимая головы до самого вечера.
День выдался утомительным, и я был рад, когда он наконец закончился. Я шагал к дому Ньюкомбов. Шел дождь. В этот час на улицах все еще было многолюдно, особенно возле аркад Новой биржи на Стрэнде: желавшие угнаться за модой богачи слетались в тамошние лавки, словно пчелы на мед. Двойные галереи были забиты покупателями и их слугами. А снаружи из-за их карет на дороге образовался большой затор.
Когда я пробирался сквозь толпу, ко мне подошел слуга и с весьма почтительным поклоном спросил, я ли господин Марвуд.
— Да. В чем дело?
— Моя госпожа желает говорить с вами.
Тут я заметил, что слуга одет в ливрею с яркими черными и желтыми вертикальными полосками. Ливрея Олдерли. Вдруг в голове мелькнуло воспоминание: в подвале Скотленд-Ярда лежит тело Лейна, а Уильямсон скрипучим голосом произносит: «Обратите внимание, во что одет этот человек».
Слуга указал на карету, стоявшую у обочины. Несколько секунд назад я прошел мимо, даже не взглянув на нее. Теперь же я заметил, что на дверце изображен герб Генри Олдерли: самка пеликана вырывает куски плоти из собственной груди, чтобы накормить птенцов. Я мрачно отметил, что в моей семье все наоборот.
Следом за слугой я прошел сквозь толпу, и тот открыл дверцу кареты. Госпожа Олдерли сидела лицом в сторону упряжки, напротив нее устроилась ее личная горничная. Я низко поклонился.
Госпожа Олдерли кивнула в ответ:
— Господин Марвуд, можно вас на пару слов? Не стойте под дождем, садитесь в карету. — Она махнула рукой в перчатке и велела горничной: — Пойдите узнайте, когда будет готово мое ожерелье.
Лакей опустил ступени кареты и помог горничной сойти. Проходя мимо, та бросила на меня недовольный взгляд. Я забрался в карету и сел на ее место. Лакей закрыл дверцу, и я очутился наедине с Оливией Олдерли в полутемном, наполненном сладким ароматом тесном пространстве. Я был вынужден прижать колени к дверце, чтобы не задеть ими ее подол.
— Какая удачная встреча, — тихо произнесла госпожа Олдерли.
Я не ответил. Дождь барабанил по крыше кареты.
— А впрочем, удача здесь ни при чем. Я сегодня была в Уайтхолле и видела, как вы уходили.
— Вы приезжали к господину Чиффинчу? — спросил я. — Или к его величеству?
— Мне нужно встретиться с вами в воскресенье, — произнесла госпожа Олдерли тоном, каким обычно говорят со слугами. — В то же время, на том же месте.
— Если вам так будет угодно, мадам.
— Да, — резко, без тени кокетства, ответила она. — Мне так будет угодно.
— Я ее не нашел, — выпалил я. — Вашу племянницу. Кэтрин Ловетт.
Госпожа Олдерли бросила на меня быстрый взгляд:
— Я знаю.
Она постучала в стекло рядом со мной. Лакей открыл дверцу. Я тихо попрощался. Она что-то ответила вполголоса, но слов я не разобрал.
Когда я пришел домой, отец дремал у огня, а госпожа Ньюкомб готовила ужин. Я ждал, когда накроют на стол, но тут ко мне подошла служанка и сказала, что на улице меня ждет Маргарет и покорнейше просит уделить ей пару минут.
Маргарет стояла в затененной части двора возле двери кухни. Уже стемнело, и единственным источником света были щели в кухонных ставнях.
— Ну? — понизив голос, спросил я.
В сумерках лицо Маргарет казалось серым размытым пятном.
— В наших краях появлялся один подходящий мужчина, сэр. — Маргарет говорила шепотом, и мне приходилось напрягать слух, чтобы не переспрашивать. — Возможно, это и был Ловетт. Он жил в переулке Висящего Меча, со стороны Солсбери-корт.
— Что за человек?
— Высокий, хорошо сложен, парик не носит. Сэмюэл иногда видел его в таверне «Чаша крови». Но допьяна он ни разу не напивался. Заказывал немного эля, грелся у огня и читал газету.
— Сэмюэл запомнил, как он выглядел?
— Очень худой. — Маргарет говорила короткими, отрывистыми фразами, будто боялась тратить слова из драгоценного ограниченного запаса. — Лет сорока пяти — пятидесяти. Одет просто, на поясе шпага. Наши его обходили стороной.
— Сэмюэл не говорил, что этот человек делал в Лондоне?
— В Эльзасе таких вопросов не задают, — ответила Маргарет с ноткой презрения в голосе. — Кто захочет, сам расскажет. Сэмюэлу показалось, что у этого человека тяжелые времена, — похоже было, что он привык к лучшей жизни. Конечно, в «Чаше крови» опустившегося народу пруд пруди, но Сэм говорит, что этот человек от них отличался: у него явно была какая-то цель. И деньги у него всегда водились. Никто с ним не связывался.
— Где его можно найти? Вы знаете, в каком доме он остановился?
— Нет. На прежнем месте он больше не живет. Сэм разговаривал с домовладельцем. — Выдержав паузу, Маргарет гордо вскинула голову и хмыкнула, будто подчеркивая, что Сэмюэл разузнал все это, несмотря на отсутствие ноги. — Вчера вечером он съехал. Без предупреждения. — Маргарет фыркнула, как будто ее это обстоятельство забавляло. — С хозяином рассчитался сполна — деньги отдал слуге. Заплатил все до последнего фартинга. Ни больше ни меньше. Сам рассчитал, сколько с него причитается. Мало кто так делает, и особенно в Эльзасе. Ну а тех, кто платит без понуканий, и вовсе днем с огнем не сыщешь.
Я сказал:
— Наверняка люди как-то к нему обращались.
— Ловеттом его никто не называл. Он представлялся господином Колдриджем.
У меня захватило дух.
— И вот еще что, сэр. — Маргарет понизила голос до шепота. — Сэм слышал, что возле Брайдуэлла этот Колдридж убил человека.
Я оживился, но одновременно мне стало не по себе. Мост над рекой Флит недалеко от Брайдуэлла. То самое место, где нашли тело Джеремайи Снейда.
В этот момент кухонная дверь открылась и на крыльцо шагнула госпожа Ньюкомб. У нее за спиной маячил один из подмастерьев с палкой в одной руке и фонарем в другой.
— Кто здесь? — требовательным тоном спросила она. — Покажитесь.
— Никого, госпожа, только я и Маргарет, — отозвался я. — С сегодняшней доставкой вышла заминка, но мы уже все уладили.
Я отодвинул задвижку на калитке, выпуская Маргарет со двора на улицу.
— Вот почему Колдриджа никто не трогал, — шепнула она, проходя мимо. — Даже Скала и капитан Бойд из Бараньего переулка.
В пятницу утром я отправился в Сити по поручению господина Уильямсона. По дороге обратно в Уайтхолл я шел по Чипсайду. Колокола уцелевших церквей у меня за спиной на все голоса били одиннадцать.
От Чипсайда, одной из самых красивых улиц Лондона, остались одни развалины и пепелище. Дорогу расчистили ровно настолько, чтобы могла проехать повозка. По обе стороны среди руин трудились работники. Восстанавливать здания никто пока даже не пытался — задача состояла в том, чтобы навести среди хаоса и разрушения хоть какой-то порядок. Торговцы пивом уже установили свои ларьки, чтобы подзаработать на жажде работников и прохожих. Стоило кому-нибудь потревожить слой пепла, как частицы поднимались в воздух, застревая в горле и в носу.
Однако, как ни странно, на Чипсайде царило оживление, хотя после Пожара здесь собрался совсем другой народ. Повсюду трудились землемеры. Отстроить Сити заново будет непросто из-за юридических затруднений, связанных с определением точных границ тысяч частных владений, возникших за многие века. К тому же большинство свидетельств о праве собственности были неверно оформлены, или утеряны, или уничтожены Пожаром.
Несколько бывших жильцов ютились в подвалах своих сгоревших домов, а стаи мародеров до сих пор искали, чем еще поживиться. Но печальнее всего было видеть мужчин и женщин, бродивших по развалинам с ошеломленными лицами. Я предположил, что они искали свои дома или своих близких, а может быть, и то и другое. Обрывки бумаг были прибиты гвоздями к остаткам дверных косяков или придавлены камнями к кирпичным печам. На них были нацарапаны послания для потерянных детей, потерянных родителей и потерянных друзей, некоторые из них все еще были разборчивы даже после нескольких недель пребывания под осенним небом.