е добраться. В Савое намного безопаснее, чем в Эльзасе, к тому же и для меня, и для батюшки такое соседство было бы весьма удобно.
Но мое самодовольство подтачивал червячок сомнения. Месяц назад четверо поднялись на башню собора Святого Павла, и только двое спустились живыми. Я знал правду о случившемся, и порой картины пережитого являлись мне во снах, хотя я изо всех сил старался выбросить их из головы.
Мне было жаль, что я не могу поговорить об этих событиях с госпожой Ловетт и обсудить с ней письмо. Но я не справлялся о судьбе этой девушки, хотя обратиться к господину Хэксби было бы проще простого.
Порой мне хотелось сжечь письмо, как я сжег остальные бумаги из папки Ловетта. Но у меня рука не поднималась бросить его в камин. Это не моя тайна, и не мне избавляться от доказательств. Если наши с госпожой Ловетт пути когда-нибудь пересекутся снова, я, возможно, решу, что она должна знать правду.
Детям должно быть известно, кем на самом деле были их отцы, если не при их жизни, то после смерти. Вдруг мне пришло в голову, что этот же аргумент применим и к королю: его величество имеет право знать, как и от чьей руки погиб его отец.
Я не знал, на что решиться.
— Ее светлость приказала впустить вас.
С высоты своего немалого роста лакей глядел на меня так, будто на месте ее светлости приказал бы захлопнуть дверь перед моим носом. Этот слуга оказался высокомернее того, который открывал дверь во время моих предыдущих визитов.
— Ее светлость? — переспросил я.
— Леди Квинси, — с возрастающим неодобрением пояснил лакей и отошел в сторону, пропуская меня в дом.
Времена меняются: госпожа Олдерли вернула себе прежнюю фамилию, доставшуюся ей от ныне покойного первого мужа. Я прошел в коридор. Уже темнело. В коридоре за лестницей я заметил в тени фигуры, но лиц разглядеть не смог. В доме стало многолюднее, чем прежде, и казалось, здесь кипела некая тайная жизнь. Слугу, который взял у меня плащ, я тоже раньше не видел.
Ставни в гостиной были закрыты. По комнате разливалось сияние свечей, в подогретом воздухе витал легкий запах дыма. В углу по-прежнему стояла знакомая ширма, а леди Квинси сидела в том же кресле. Ответив на мой поклон милостивым кивком, хозяйка пригласила меня сесть.
Вдова облачилась в траурное одеяние, но ни в выражении ее лица, ни в манере поведения не было и следа грусти. Напротив, она пребывала в удивительно бодром расположении духа. А что касается платья, то черный цвет идет не всем, однако ей он был к лицу. Я принялся бормотать что-то о боли утраты из-за гибели супруга. Но леди Квинси лишь махнула рукой, перебивая меня.
— Сейчас речь не об этом, сэр, — произнесла она. — С вашего позволения, буду говорить прямо. Незачем тратить время. Вам известно, что сталось с моей племянницей? Вы нашли ее?
Я запнулся в нерешительности. Откуда мне знать, к чему она клонит? Придется положиться на чутье.
— Да, мадам.
— И где же она?
— У друзей.
— Друзей, разделяющих убеждения ее отца?
— Нет, — ответил я, стараясь не глядеть на ее декольте, залитое сиянием свечей. — Эти друзья верные подданные короля.
— Кэтрин всем довольна?
— Полагаю, что да, мадам.
— Вот и хорошо. — Леди Квинси — это имя подходило ей намного больше, чем госпожа Олдерли, — взяла веер и принялась рассеянно крутить его в руке. — Видите ли, я не могу предложить ей ничего, кроме подачек, да и те были бы весьма скудными. Оказалось, что имущество ее дяди обременено большими долгами.
Я нахмурился:
— Я думал, что господин Олдерли — человек состоятельный. Разве он не один из богатейших людей в…
— Так думали все. Но дело в том, что господин Олдерли был не просто банкиром. Клиенты в целях безопасности отдавали ему на хранение золото и столовое серебро при условии, что они смогут забрать свои ценности в любой момент, когда пожелают. Взамен господин Олдерли давал им займы, к тому же начислял проценты, а иногда вкладывал средства в рискованные предприятия, чтобы получить со сделки дополнительную прибыль.
«Ах вот оно что, — подумал я. — Выходит, Олдерли извлекал выгоду из чужих денег. Подобный человек немногим лучше ростовщика. Странный способ зарабатывать себе на жизнь. Удивительно, что таким образом можно разбогатеть».
Леди Квинси будто прочла мои мысли:
— Однако он не был алчным ростовщиком из прежних времен — люди такого сорта заслуживают всеобщего осуждения. Господин Олдерли любил ссылаться на евангельскую притчу о талантах, в которой Иисус хвалит человека, который пустил вверенные ему деньги в рост, а не закопал их в землю, где они ржавели бы безо всякого проку. Супруг говорил мне, что от таких сделок выигрывают все — и вкладчик, и заимодавец, и заемщик, и даже сама Англия начиная с короля: чтобы страна процветала и государственная казна не пустела, деньги должны находиться в свободном, беспрепятственном хождении. Золото — источник жизненной силы народов. — Леди Квинси выдержала паузу. — Во всяком случае, так дело выглядело в теории.
Она замолчала, опустив взгляд на свой веер.
— Однако теорию не всегда удается воплотить на практике? — предположил я.
— Именно. — Леди Квинси подняла голову. — Мне казалось, что в логике господина Олдерли есть изъян, однако я всего лишь женщина и не смыслю в мужских делах. — Она снова взглянула на меня, и я готов был поклясться, что в ее глазах мелькнули лукавые искорки. Эта дама переменчива, словно ртуть, — уследить за ней невозможно. — Что, если средства захотят получить все сразу? Вкладчик пожелает забрать свое золото, заемщику потребуется больше денег, а инвестиции заимодавца окажутся невыгодными, и к тому же должники с ним не расплатятся. Все деньги исчезнут как не бывало, и банкир останется ни с чем. А если о его крахе узнают, положение усугубится, ведь он будет обязан возместить вкладчикам стоимость их ценностей.
— Значит, господин Олдерли не оставил ничего, кроме долгов?
Теперь насмешливое выражение исчезло с ее лица. Я вспомнил о другом банкроте, Сэмюеле Уизердине — человеке, покалеченном на государственной службе и лишенном положенного вознаграждения. Кто из этих двоих порядочнее, очевидно.
— Ситуация еще хуже, — произнесла леди Квинси так медленно, будто каждое слово давалось ей с огромным трудом. — Незадолго перед гибелью… чтобы привести дела в порядок… мой муж поддался соблазну и… воспользовался деньгами, распоряжаться которыми не имел права.
Строго говоря, господин Олдерли регулярно пользовался деньгами, распоряжаться которыми не имел права. Его богатство всего лишь мыльный пузырь.
— Да, — согласился я. — Господин Олдерли продал Колдридж — поместье своей племянницы — и присвоил вырученные деньги.
Леди Квинси хватило такта, чтобы изобразить смущение.
— Если честно, после моего супруга ничего не осталось. Более того. Даже забрав все его имущество до последнего пенни, кредиторы не вернут и половины того, что им причитается. Мою долю наследства вдовы, доставшуюся мне после смерти первого мужа, они не тронут и этот дом тоже, однако я обладаю пожизненным правом распоряжаться своим имуществом, а после моей смерти оно должно перейти к наследникам сэра Уильяма, моего первого супруга. Единственные, кому оказалась выгодна гибель господина Олдерли, — некоторые из его должников. Те, кто брал деньги без залога, потому что мой покойный супруг верил им на слово.
Я вспомнил, что сказал господин Чиффинч, узнав от меня о гибели Олдерли: «Что ж, я всегда говорю: не было бы счастья, да несчастье помогло».
— Мадам, а не был ли господин Чиффинч одним из таких должников?
Я не имел права задавать подобные вопросы. Леди Квинси молчала. В комнате воцарилась тишина, и я отчетливо услышал, как рядом скрипнула половица. Я ужасно разозлился на себя. Похоже, Чиффинч опять прячется за ширмой и слышит каждое мое слово. Теперь моя карьера в Уайтхолле закончится, не начавшись.
Я поспешил сменить тему на более безопасную:
— А Эдвард Олдерли? Он тоже остался без единого пенни?
Леди Квинси покачала головой:
— Перед гибелью господин Олдерли передал сыну право собственности на некоторые свои владения, включая Барнабас-плейс. Поэтому кредиторам они тоже не достанутся. Но Эдвард не питает теплых чувств к своей кузине. Боюсь, он и слышать не захочет ни о каких притязаниях с ее стороны. Эдвард полагает, что Кэтрин нет в живых или она бежала за границу к друзьям отца.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, мадам.
Тут леди Квинси вспылила:
— Я была лучшего мнения о ваших умственных способностях, господин Марвуд. Мой долг — заботиться о племяннице, однако я не исполняла его надлежащим образом, когда она жила под моей крышей. Если возможно, я желаю хотя бы отчасти искупить свою вину. Помочь Кэтрин. Я достаточно ясно выражаюсь?
— Чем вы собираетесь ей помочь?
— Дать ей немного денег, если она примет их от меня. Взять ее к себе я не могу. Кэтрин дочь цареубийцы. И это даже не единственное преступление ее отца. К тому же не будем забывать об убийстве сэра Дензила. Эдвард выдвигал некие голословные обвинения. Пока только в личной беседе, но, если Кэтрин снова начнет выходить в свет или потребует свою долю наследства, дело примет иной оборот. Тогда я не смогу ее защитить.
— Мастифы, — произнес я.
— Да. — Леди Квинси повторила их имена, будто заклинание: — Гром, Лев, Жадина и Голозадый. Особенно Голозадый: когда напали на сэра Дензила, пес стоял в стороне и даже не попытался остановить убийцу.
— У кузена госпожи Ловетт нет доказательств, мадам.
— Думаете? Если понадобится, Эдвард без колебаний даст ложные показания. Он говорит, что нашел служанку, которая поклянется, что видела в комнате моей племянницы серый плащ за день до того, как Кэтрин сбежала из Барнабас-плейс. А потом этот плащ обнаружили на Примроуз-хилле. Возможно, Эдвард лжет, однако это опасная ложь. Едва ли присяжные будут снисходительны к дочери цареубийцы.