Деверь Аарон спешно рассылал письма по Иудее и окрестностям, приглашая воров на большую пасхальную сходку по зову Бар-Аввы. Ему была также поручена охрана входов на Лобное место. В день суда надо гнать случайных зевак, убогих, мытарей, попрошаек, а пускать только своих, проверенных. Конечно, всюду будет много римской солдатни, но солдаты в иудейской речи не смыслят, им на все наплевать, лишь бы обошлось без давки и драк среди черни. А этого уж точно не произойдет там, где порядок будут наводить воры.
И уже, говорят, прибыли первые гости из Тира и Сидона. Ждут разбойников из Тивериады. Вифания посылает главного содержателя городских борделей с толпой шумных шлюх, чтоб громче кричать и визжать, когда будет надо. Из Идумеи спешат наемные убийцы. Из Египта — гробокопатели и грабители могил. От Сирии будут дельцы и менялы. Обещали быть и другие…
В то же время шурин Салмон с шайкой молодых воров ходил по борделям, шалманам, базарам, харчевням, извещая сутенеров, пропойц, мошенников, аферистов и весь темный люд о приказе Бар-Аввы идти в пятницу на Гаввафу. Потом обещаны вино и веселье. Все были возбуждены и рады, только одна какая-то Мариам из Магдалы попыталась было перечить и лопотать что-то о чудесах и боге, но ее подняли на смех, надавали оплеух и пригрозили бросить в пустыне умирать в мешке.
Прежде чем разойтись, Крисп и Молчун присели возле пруда. Крисп устало пробормотал:
— Ловко придумал дядя Бар-Авва! Он самый главный, самый умный!
— А как же… — поддакнул Молчун, думая про себя: «Может, это и не он вовсе такой умный, а Каиафа или кто другой», — но вслух ничего не сказал: незачем кому-то, даже теткиному сыну, знать, что он, Молчун, был пойман, посажен в узкий карман, где не повернуться, и ждал худшего, но его вдруг тайно и спешно выпустили на волю, сунув записку от брата. Всегда подозрительно, если кто-то выходит просто так, а другие остаются в казематах. А чей это был замысел — брата, Каиафы или кого другого, — Молчуну доподлинно неизвестно. Да и какая разница? Лишь бы брат был цел и невредим и мог править воровским миром до смерти! Тогда и у Молчуна будет все, что надо для жизни.
Крисп еще что-то говорил, собираясь уйти, но Молчун не откликался. Он вообще считал речь излишней: к чему слова, когда есть дела? Дела видны, их можно потрогать, пощупать, понять. А слова — что? Воздух, пустота. «Если хочешь превратить болото в рай, не трать слов и сил на жаб и лягушек — сами передохнут!» — так учил брат. И так Молчун будет жить. И Крисп. И Салмон, шурин. И Аарон, деверь и умник. И вся остальная родня, потому что воровские законы — самые справедливые. А вот хотят другие жить по этим законам или нет — это все равно. Их не спрашивают. Будет так, как надо, а не так, как они того захотят.
Сергей Жадан. Надзор за семафором
Надзор за семафором, кажется, входит в обязанности сигнальщика?
Как устроена железная дорога? Железная дорога устроена таким образом, что весь ее сложный и точный механизм вплетается в теплые ландшафты, как водоросли вплетаются в тела затонувших кораблей. Железная дорога прокладывается так, чтобы ее невозможно было вычленить из пространства, сквозь которое она пролегает, она влажно вклеивается в вощеную бумагу чернозема, налипает мокрым песком на побережья и перешейки или твердеет прозрачными кусками льда посреди рождественских полей. Железнодорожные инженеры рассказывают, что главная предпосылка при прокладывании новых веток и перегонов — это внимательное наблюдение за звездным небом. Обычно железнодорожные маршруты совпадают с маршрутами птичьих стай, которые осенью улетают на юг, или прочерчиваются вдоль тяжелых речных русел, в обход причалов и заливов. Иногда железная дорога пересекает речные массивы; тогда вагоны, прокатываясь над сонной рыбой и черными рыбачьими лодками, раскачиваются особенно печально и настороженно. В большинстве случаев железнодорожные насыпи расположены так, чтобы лунный свет падал в окна вагонов, вырывая пассажиров из их расшатанных сновидений, наполняя воздух вокруг них тенями и затемнениями, ослепляя их со сна и позволяя им видеть то, из чего на самом деле состоит всякая железная дорога, — темноту, тишину и смерть. Под большинством железнодорожных насыпей бьют холодные подземные источники и, не имея возможности выбиться наружу, гонятся следом за экспрессами, словно уличные псы за велосипедистами. Больше всего проблем у инженеров обычно с растениями, которые упорно оплетают собой нежное железо рельсов, забиваются в щели, прорастают сквозь щебень, поскольку именно на насыпях больше всего солнца и воздуха, именно здесь собираются все солнечные лучи и возникают все розы ветров. Железнодорожные маршруты прокладываются так, чтобы движение вагонов всегда пролегало между циклонов и зеленых зимних туманов, чтобы в созданные локомотивами воздушные туннели втягивались июльский тополиный пух и дымы осенних костров, чтобы по этим невидимым каналам связи двигались тепло и влага, вспыхивали радиосигналы и влетали ошалевшие от солнца вороны, сбиваясь в стаи и создавая радиопомехи. И поскольку воздух над железной дорогой разреженный и неоднородный, сквозь него все время протискиваются странные персонажи и непредсказуемые субъекты. Именно поэтому высота спальных вагонов достаточна для того, чтобы во время коротких остановок на ночных станциях привидения и бродяги взбирались на вагонные крыши, боязливо ступали по металлической поверхности, протягивая вверх ладони и грея их об оранжевую железнодорожную луну. Иногда дежурные на переездах замечают движение в тамбурах и делают записи в графиках и бортовых журналах, вычисляя таким образом приближение холодов и долгие оттепели.
Что в таком случае входит в обязанности дежурного? Фиксировать и отслеживать, составлять списки и держать их в памяти. Железнодорожники как рыбаки — они знают все тайные течения, все перепады температуры, за них говорит вся их выдержка и настойчивость; время для них существует только тогда, когда они занимаются своим делом, вне его все действует по другим законам, по другой схеме. Чем дальше от железной дороги, тем меньше шансов понять друг друга, тем меньше упорядоченности и взаимосвязанности в воздухе. Дежурный подает сигналы поездам, что движутся в направлении больших городов, зажигает красные огни, собирая на них насекомых, останавливает грузовики и коровьи стада, стоя между коров и ощущая, как они тяжело дышат. Дежурный отслеживает направление ветров над собой и голос воды глубоко в земле, он изучает созвездия и воспроизводит в своих записях маршруты спутников и самолетов. Зимой он убирает снег и разглядывает птичьи следы на снеговой поверхности. Летом солнце делает бронзовой его кожу, он ждет вечерних поездов, словно хороших новостей, и, когда они прокатываются мимо него, обдавая пылью и горечью, удовлетворенно готовится к ночи, окутывающей железную дорогу.
Большую часть свободного времени дежурные проводят в молитвах и медитациях, в чтении сакральных текстов и переписывании мантр, что способны разгонять туман над полотном. Иногда им являются видения и знамения, слышатся голоса, что-то им напоминая и о чем-то предупреждая. Голоса звучат на разных языках, принадлежат они обычно женщинам и подросткам, раздаются, как правило, под вечер, так что наутро их никогда никто не помнит.
Что за всем этим стоит? Ошибки при проектировании, изношенность техники, особенности природных условий — факторы, что деформируют ткань нашего восприятия, заставляя нас внимательнее вглядываться в небо, распознавая в нем посторонние вспышки и вылавливая из него еле слышные голоса. Железная дорога построена так, что в определенных ее местах, где свет особенно насыщенный, а у тьмы есть несколько запасных выходов, происходит утечка жизни, перетекание ее в направлении ночи. Попадая в такое место, каждый раз чувствуешь, как рядом с тобой, на расстоянии одного вздоха, заканчивается воздух. Железнодорожники чувствуют это особенно остро. И семафоры им нужны для того, чтобы сигнализировать о своем отчаянии.
Из вагонного окна все это выглядит совсем иначе. Все зависит от оптики и внимательности. Находясь в дороге, ты смотришь на мир словно сквозь зеленое бутылочное стекло, теряя и улавливая бесчисленное множество деталей, узнавая или не замечая случайных прохожих, ощущая движение, его постоянство и непрерывность, его размеренность и определенность. Дорога полна огня и сумрака, застывших картинок и подвижных фигур. Иногда ты фиксируешь эти одинокие брошенные переезды, успеваешь обратить внимание на свет в окне дома, на полосатый шлагбаум, на деревья и цветы, посаженные кем-то за много лет проживания здесь, в этой точке, которую ты только что пересек и от которой теперь неумолимо отдаляешься. Я часто думаю, как это — жить на железнодорожном переезде? Как это влияет на характер? На сон, на привычки? Возможно, эта зависимость от расписания движения, от постоянной включенности в работу заведенных кем-то часов меняет отношение к миру, делает человека более спокойным, более рассудительным. Ведь ничто так не примиряет с жизнью, как распорядок дня. Каково это — просыпаться среди ночи, заранее чувствуя приближение ночного поезда, который еще совсем далеко и которого на самом деле еще совсем не слышно? И даже когда его не слышно, можно представить себе его приближение, представить так детально и четко, что он и вправду возникает посреди ночи и сквозняки после него еще долго колышут листья дикого чеснока. Каково это — встречать локомотивы, словно домашнюю скотину, провожать их в утренних лучах, слушать, как они затихают, и главное — держаться этого куска пространства, оставаться всегда на своем посту, изо всех сил хвататься за таинственную механику железной дороги, за ее цвета и запахи, за ее беспрестанную работу, которая заключается в том, чтобы давать смысл твоей жизни и жизни таких же точно железнодорожников, как и ты. Есть ли друзья у железнодорожников? Есть