[113] – и осветила б лондонскую тьму! Не успел он это подумать, как вдруг заметил вдалеке на Бернерз-стрит Уильяма Айрленда: тот входил в писчебумажную лавку. Было уже поздно, однако Айрленд открыл дверь, не постучавшись; де Куинси быстрым шагом прошел мимо магазинчика, искоса заглянув в окно на нижнем этаже. Стоявший за прилавком пожилой продавец вручал Айрленду какой-то сверток Больше де Куинси ничего не успел увидеть и направился дальше, к дому, где он теперь квартировал.
Хотя Том и предупреждал Чарльза о криводушии Айрленда, сам он по-прежнему был с Уильямом на дружеской ноге. По-своему де Куинси даже восхищался Айрлендом, считая его прекрасным актером, для которого весь мир – театр,[114] но с готовностью признавался, что не понимает приятеля до конца.
Де Куинси уже был на пороге своей комнаты, когда в парадную дверь постучали. На крыльце стоял Айрленд, сжимая в руке сверток в грубой оберточной бумаге.
– Я видел, вы проходили мимо, – сказал он. – А вот вы меня не заметили.
– Где же вы были?
– В лавке Аскью. Он всегда дает мне Цюрихский каталог. Милейший старичок.
– Прогну вас, заходите, господин драматург. У меня припасена бутылочка, она давно поджидает вашего прихода.
Комната де Куинси на нижнем этаже дома выходила прямо на Бернерз-стрит.
– Я вовсе не драматург, Том. Всего лишь посредник; медиум, если угодно.
– Знаю, знаю. То, что в математике называется «средняя величина», без которой не может быть ни большей, ни меньшей величины.
– Стало быть, пьеса – это большая величина?
– Согласен, только бы не считать самого Шекспира за меньшую. Осторожно, ковер порван, не зацепитесь.
Комната де Куинси не отличалась богатым убранством: кровать, груды книг на ковре, вот почти и все. Окно выходило на очень оживленную улицу, откуда доносился низкий неумолчный гул большого города.
– Я частенько думал о вас: интересно, где же он обитает? – сказал Айрленд.
– Мне здесь нравится, – весело и беспечно отозвался де Куинси. – Чувствую себя настоящим лондонцем. Сейчас откроем бутылочку.
– Я-то живу здесь всю жизнь. Некоторые места очень люблю. Но пылкой страсти к Лондону не питаю.
– Отчего же? Он ведь вас создал.
– А может и уничтожить. – Уильям подошел к окну и посмотрел на подметальщика мостовых; тот уже убрал грязь и навоз со своего перекрестка и теперь подметал всю улицу. – Сегодня последнее представление пьесы.
– «Вортигерна»?
– Да. Шла всего шесть раз. Я думал, пойдет еще…
– Куда уж больше?
Айрленд резко обернулся к нему.
– Что вы хотите этим сказать?
Де Куинси на миг смешался.
– Любовь к Шекспиру надо взращивать долго. Этот автор не для современной публики.
– Однако же и у нас есть сторонники. Вот что я вырезал из «Ивнинг газетт».
Он вынул из кармана листок и громко прочитал:
Из глубины веков пришла к нам эта пьеса.
Ей автор – Бард, не нынешний повеса.
Шекспира имя требует почтенья
И беспристрастного к сей пьесе отношенья.
Де Куинси расхохотался:
– Стишки прежалкие.
– Согласен. Даже я написал бы лучше. – Айрленд пристально глянул на приятеля. – Но по духу верные.
– Бесспорно.
Его ответ явно утешил Айрленда.
– Я вам, Том, расскажу такое, о чем мало кто знает. Могу я рассчитывать, что это останется между нами?
Де Куинси едва заметно кивнул.
– Среди огромного количества документов, которые мне передал мой благодетель, – продолжал Айрленд, – я нашел еще одного «Генриха».
– Что-что, простите?
– «Генриха Второго». Вот чудо-то, верно?
Де Куинси подошел к сундуку орехового дерева возле кровати и достал из него бутылку портвейна «Маконоки». По другую сторону кровати находилась стойка для умывальной раковины и кувшина. Открыв шкафчик под раковиной, Том вынул два бокала. Только теперь он заметил, что на раковине с краю отбита эмаль и металл уже потемнел.
– Вы показывали пьесу кому-нибудь?
– Отцу. А он передал ее мистеру Малоуну, и тот подтвердил, что она – подлинное творение Барда.
– Кто еще читал рукопись?
– Больше никто. Пока что. Мы ждем благоприятного момента. Когда «Вортигерн» будет оценен, как он того заслуживает. За что же мы выпьем?
Де Куинси разлил вино, они подняли бокалы.
– За «Генриха», – сказал Айрленд.
– За «Генриха». И пусть победит достойнейший.
– Что это значит?
– Ничего. Присловье такое.
– Мой отец выразил желание увидеть ее в печати. Но я сказал, что почитаю за благо выждать какое-то время. Если она появилась бы сразу следом за «Вортигерном»…
– Это показалось бы чересчур счастливым совпадением?
– Вот именно. В «Перикле» есть строка о необъятном море радости, захлестывающем героя.
– «Чтоб море этой радости великой моих не затопило берегов».[115] Верно?
– Вы ее даже наизусть знаете. Между прочим, некоторые утверждают, что «Перикл» написан не Шекспиром.
– Некоторые готовы утверждать любую чушь.
– Это я сейчас испытываю на себе. – Айрленд быстро допил портвейн. – Позволите?… – Он опустился на кровать; де Куинси тем временем снова наполнил его бокал. – Поток посетителей вырос настолько, что отец стал печатать пригласительные билеты. Как он и предсказывал, наш маленький музей превратился в святилище. Да, я вам говорил? Однажды утром приехал даже принц Уэльский.
– Не может быть!
– Представьте, самолично, весь в зеленовато-голубом шелку. Старый Распутник собственной персоной. Но сначала примчался какой-то придворный остолоп и велел нам приготовиться к важному визиту. И что, интересно знать, от нас требовалось? Одеться как положено при дворе? Следом приковыляло его толстомясое высочество. Отец мой отвесил такой низкий поклон, что стало видно его… – Айрленд засмеялся. – Умолчу.
– Но что же принц?
– Потребовал подать ему найденные мною рукописи и, усевшись на стул, который подставил ему расторопный слуга, минуты две, как выразилось его высочество, «внимательнейшим образом изучал» их. От его одеколона в лавке стало не продохнуть.
– И каков же был вердикт?
– Процитирую дословно. – И Айрленд в точности воспроизвел голос принца Уэльского и его манеру речи; де Куинси, впрочем, оценить его искусство не мог, поскольку принца никогда не видел и не слышал: – «Документы эти чрезвычайно напоминают старинные. Однако было бы верхом неосторожности выносить категорическое суждение после столь беглого осмотра». На что мой батюшка ответствовал: «Вне всякого сомнения. Просто немыслимо, высокородный сэр».
– И что потом?
«Полагаю, – изрекла Его Тучность, – что английский народ испытает именно то удовлетворение, коего и следует ожидать от подобных находок».
– И что сие означало?
– Бог знает. Позже отец сказал, что особам королевской крови вообще не положено выражать свое мнение. Я позволил себе возразить, сославшись на их высказывания во время войны с Американскими колониями.
– И долго он у вас пробыл?
– Нет, вскорости встал, собираясь уйти. Отец засуетился: «Высокородный сэр!.. Какая честь!.. Мы и мечтать не могли!.. Теперь с еще большим рвением…» И тому подобное. Как только принц удалился, отец поцеловал стул и заявил, что больше никто на него не сядет.
– На вас, однако, визит не произвел сильного впечатления.
– На меня? Этот шарлатан? Я бы с большей охотой поклонился подметальщику улиц. Он щедрее наделен врожденным достоинством.
– Вдобавок он занят работой.
– Совершенно верно. – Уильям поставил бокал и взял сверток, принесенный из лавки Аскью. – Мне пора домой. Между Бернерз-стрит и Холборном шатается по ночам немало подозрительных типов.
Сэмюэл Айрленд, стоя за прилавком, поджидал возвращения сына, и Уильям сразу уловил, что отец чем-то смущен.
– Организована следственная комиссия, – сообщил он.
– Что-что? Я не понял, отец.
– Следственная комиссия. Для тщательного изучения твоих находок.
– Я-то думал, что они не мои, а наши. И что за комиссия?
– Мистер Стивенс и мистер Ритсон, враги мистера Малоуна, уговорили ученых собратьев тщательно исследовать найденные тобою материалы. Я получил письмо от мистера Малоуна, где он вкратце описывает злокозненность этих деятелей, стремящихся очернить его доброе имя.
– Его доброе имя? А как же мое? И ваше? – Сэмюэл Айрленд вздрогнул, словно от боли. – Это возмутительно! Чудовищно! Фактически они трезвонят на весь мир о том, что подозревают нас в подделке. – Уильям расхохотался. – Как будто подобные бумаги и впрямь можно подделать.
– Смеяться тут нечему.
– Но и удержаться от смеха невозможно. Как еще прикажете мне отвечать на наветы?
– Ты отлично знаешь как. Нужно представить им твою покровительницу.
– С какой стати я должен проявлять хоть толику уважения к этим господам? Они для меня – пустое место.
– Они для тебя – всё. И судьи, и присяжные. Ты должен непременно объяснить им происхождение рукописей.
– Это исключено.
– Прости, что настаиваю, Уильям, но нужно учитывать еще и мнение широкой публики. Это твой долг перед английским народом. Он имеет на рукописи все права.
– Я же сказал. Имя моей благодетельницы огласке предано не будет. Эти бумаги она мне отдала, строго-настрого наказав хранить всё в тайне. Кто знает, как она поведет себя в присутствии сих джентльменов? Вдруг станет отрицать, что вообще знакома со мной и родом моих занятий? Подумайте сами, что тогда будет, отец.
– Ты должен ее уговорить…
– Уговорам она не поддастся.
– Представь только, Уильям, какими последствиями это мне грозит.
– Но вы же помните, отец, условия, на которых я отдавал вам рукописи.
– Ты очень жесток к собственному родителю.