– Зато предельно честен.
Уильям поднялся наверх и сразу лег.
Наутро принесли письмо, адресованное У.-Г. Айрленду, эсквайру. Письмо было от мистера Ритсона, который учтиво спрашивал, не соизволит ли мистер Айрленд ответить на вопросы, возникшие у некоторых ученых мужей после внимательного осмотра обнаруженных недавно старинных бумаг, написанных будто бы самим Уильямом Шекспиром. Они надеются расспросить также мистера Малоуна и мистера Сэмюэла Айрленда…
– И мое имя упомянуто? Какая гнусность! – воскликнул Сэмюэл Айрленд.
– …в ходе расследования, которое будет проводиться без малейшего намека на порицание или осуждение. Ученые выражают надежду, что мистер Айрленд воспримет данное письмо в том духе, в каком оно и было задумано, то есть в духе приглашения к открытой и беспристрастной дискуссии.
– Их тяжеловесный стиль вызывает у меня только презрение, – дочитав письмо, заявил Уильям. – Слова у них душат друг друга.
– Обычно так бывает, если совесть нечиста. Вспомни леди Макбет.
– Она-то грешила из честолюбия, а не из зависти. Как же эти люди глупы! Они не стремятся доказать либо опровергнуть что-то. Для них главное – опорочить.
– Что ты напишешь в ответ?
– А вы, отец, что предложите?
– Предложу? Что я могу предложить? Вчера вечером я дал тебе совет. Больше мне сказать нечего.
– В таком случае оставлю письмо без ответа. Буду выше этих людишек.
Его решимость подверглась суровой проверке уже на следующий день в «Пэлл-Мэлл ревю» была напечатана заметка под заголовком «Шекспир и Айрленд». В ней речь шла о «грехах отца», что пали на «злосчастного сына», и упоминалась история Авраама и Исаака. Завершалась заметка следующей фразой: «Не принесут ли юного Айрленда в жертву на алтарь честолюбца-отца ради умиротворения членов комиссии?»
– Непереносимо! – вскричал Сэмюэл Айрленд и отшвырнул журнал. – Почему этот позор обрушивается именно на мою голову?
– Понятия не имею, отец.
– Как это несправедливо. Незаслуженно. Я даже не знаком с твоей покровительницей. В глаза не видел дома, в котором хранятся рукописи.
В лавку спустилась Роза Понтинг и какое-то время безмолвно слушала разговор, но тут не выдержала:
– В чем тебя обвиняют, Сэмми?
– Меня обвиняют, Роза, в подделке рукописей Шекспира.
– Ну что вы, отец, вовсе нет. Они всего лишь подозревают вас в том, что вы воспользовались ими…
– Нет, Уильям, по-моему, не в этом. Письмо прозрачно намекает, что я мошенник и гнусный фальсификатор.
– Господи помилуй! – в воображении Розы тут же возникли тюремная камера и виселица. – Сэмми – преступник!
– Ну, до этого, Роза, дело не дойдет, – ровным голосом сказал Уильям, твердо решивший сохранять присутствие духа.
– Не дойдет, если ты выполнишь свой прямой долг, Уильям Айрленд. Ты обязан рассказать им все.
– А я-то с какой стати должен отвечать на их вопросы? – Уильям повернулся к отцу. – Я ведь не просил вас показывать рукописи мистеру Малоуну. Или мистеру Шеридану. Меня вполне удовлетворило бы, если бы эти документы постепенно, без спешки, стали известны всем. А вот вы навлекли на нас бурю.[116] Она подхватила нас и вынесла в самый центр общественного внимания – только из-за вас.
– Не смей так разговаривать с отцом, – Роза была сама суровость. – Он и без того весь извелся.
– Я говорю чистую правду. Позвольте полюбопытствовать, отец. Предположим, сэр, что это не подлинные рукописи Уильяма Шекспира. Что тогда?
– Невозможно, – покачал головой Сэмюэл Айрленд. – Если бы даже предполагаемый фальсификатор, стоя передо мной, сам признался в подделке, я ему не поверил бы.
– Таково ваше безоговорочное мнение?
– Рукописи слишком объемисты. И несут все приметы своего времени.
– Хорошо. Я всего лишь хотел уточнить. Решено. Будучи уверенным в нашей невиновности, я напишу мистеру Ритсону и сообщу, что готов выполнить его просьбу.
– А что будет с твоим бедным отцом? – спросила Роза. – Надо же и о нем подумать.
– Я сам предстану перед этими господами и сниму с него все обвинения.
– Обвинения?!
– Всю ответственность.
– Взгляни-ка, Мэри.
Чарльз сложил газету так, чтобы видна была заметка о скором вызове Уильяма Айрленда на заседание следственной комиссии, и протянул сестре.
Мэри быстро пробежала заметку глазами.
– Это травля, – проговорила она.
Чашка выпала из ее пальцев и звякнула о блюдце. Мистер Лэм испуганно вздрогнул.
– Значит, Уильяма будет допрашивать и издеваться над ним человек, который провозглашает себя высшим судией? – Ее горячность удивила Чарльза. В последнее время у него сложилось впечатление, что Мэри утратила всякий интерес к Уильяму Айрленду. Она казалась очень спокойной и умиротворенной. – Кто посмеет усомниться в подлинности этих произведений? Напиши ему, пожалуйста, Чарльз, вырази нашу поддержку, хорошо?
– Я не уверен, что он нуждается…
– Ладно. Я сама напишу. Если ты не считаешь необходимым – как порядочный человек – открыто поддержать друга, я сделаю это за тебя. – Она поднялась из-за стола. – Напишу ему прямо сейчас. Сию минуту.
Мистер Лэм взглянул на дочь:
– Сегодня без сладкого. Сладкое всегда на завтра.
– Не распаляйте себя, мистер Лэм. – Миссис Лэм бросила на дочь взгляд, в котором сквозила неприязнь. – Сядь, Мэри. Не сомневаюсь, Чарльз с удовольствием сам напишет мистеру Айрленду.
– Не надо говорить за Чарльза.
– Тиззи! Принеси кипятку.
– Ты слышала, мама, что я сказала?
– Я всегда тебя слышу. Мэри. Хотя порой мне этого и не хочется.
– Разумеется, я ему напишу, – вмешался Чарльз, встревоженный громогласной решительностью сестры. – Выражу наше общее беспокойство.
Вернулась Тиззи с чайником в руках; Мэри опустилась на стул.
– И еще нужно твердо сказать, что мы свято верим в подлинность рукописей.
– Нужно?
– Это крайне важно.
Миссис Лэм метнула взгляд на сына.
– Ничего плохого в том нет, Чарльз. И сестра твоя будет довольна. – При этих словах Мэри принялась полировать концом своей шали нож для масла. – Ты уверена, Мэри, что это благовоспитанный поступок?
– Я читаю Боэция,[117] мама. «Об утешении, доставляемом философией».
– Какое это имеет отношение к нашему разговору?
– Благовоспитанность – не более чем игра. А жить надо в мире вечном.
– Там и пребудем, если будет на то Господня воля. Но пока что мы живем здесь.
Решив, что буря улеглась, Чарльз снова взял газету и сразу наткнулся на сообщение о недавнем убийстве на постоялом дворе «Уайт-Харт-инн». Жертвой оказалась пожилая прачка; ее бездыханное тело нашли засунутым вверх ногами в пивную бочку. Убийцу не поймали. Чарльз начал читать заметку вслух, но Мэри его остановила.
– Мне невыносимо слушать про эти зверства, – сказала она. – Куда в Лондоне ни пойдешь, повсюду видишь варварство и жестокость.
– Города – это обиталища смерти, Мэри. – Своенравный бесенок в душе Чарльза не унимался: дергал его за язык, чтобы поддразнить сестру. – Я недавно прочел, что первые города строились на месте погостов.
– Стало быть, мы ходячие мертвецы. Слышал, папа?
Мистер Лэм издал трубный звук и засмеялся.
Глава тринадцатая
Уильяма Айрленда вызвали на заседание Шекспировской комиссии спустя неделю после того, как он письменно известил ученых мужей о своем согласии предстать перед ними. Заседание проходило воскресным утром в небольшом зале над кофейней на Уорик-лейн. Зал принадлежал Каледонскому[118] обществу, и на стенах красовались многочисленные гравюры с изображениями солдат Хайлендских полков[119] разных времен. Уильям приехал вместе с отцом, но Сэмюэл Айрленд пристроился за дверью зала и сразу потребовал принести ему из заведения этажом ниже кофе, жареных хлебцев и бренди. В ту минуту, когда Уильям должен был давать показания, его отец чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы слышать, что происходит в зале.
Мистер Ритсон и мистер Стивене сидели рядом за узким дубовым столом. Мистер Ритсон – живой, энергичный человек – частенько корчил гримасы, выражая то крайнее удивление, то решительное недоверие. Уильям не дал бы ему больше тридцати пяти лет; его шейный платок был завязан броским модным узлом. Мистер Стивенс казался старше и куда суровее своего коллеги; позже Уильям говорил, что вид у Стивенса был такой, будто он собрался топить щенят. За столом сидели еще двое; один из этих двоих принялся что-то записывать, едва Уильям вошел в зал. В воздухе пахло чернилами, пылью и едва заметно отдавало грушами.
Словно не заметив предложенного ему стула, Уильям остался стоять, глядя в маленькое окошко на купол собора Св. Павла.
– Прежде чем мы начнем, я хотел бы сделать ясное и недвусмысленное заявление.
– У нас здесь не суд, мистер Айрленд. – Ритсон умоляюще простер к нему руки. – Мы всего лишь проводим расследование. Без поощрений и наказаний.
– Рад слышать. Отец мой, однако же, считает, что его подвергают именно наказанию.
– Почему бы это?
– Потому что его подозревают в гнусной фальсификации старинных бумаг. А разве дело обстоит иначе?
– Его никто ни в чем не обвинял.
– Я этого и не говорил. Я сказал: подозревают, а не обвиняют.
– Мир полон всевозможных подозрений, – заговорил Стивене, до того молча и внимательно наблюдавший за Уильямом. – Мы ведь тоже несовершенны, мистер Айрленд. Слабы. Мы даже не пришли к выводу, что документы подделаны. Это нам пока не известно.
– Зато у вас есть возможность развеять сомнения на сей счет, – добавил Ритсон.
– В таком случае я тем более обязан высказать свою позицию.