Но Роузи, угрюмо пробормотав, что все мужчины сволочи, заявила, что вечером встанет и уйдет, туман или не туман, а сейчас нельзя ли подать ей ленч в кровать?
— Нет, — твердо сказала Тильда. — Раз ты достаточно здорова, чтобы шляться — полагаю, с Деймьяном Джоунсом? — то можешь спокойно съесть ленч в столовой.
— Если хочешь знать, — отозвалась Роузи, — я не собираюсь шляться с Деймьяном по той простой причине, что у него сегодня собрание, которым он не пожертвует ради меня... По-моему, куда лучше сделать что-то для обычного человека, которого видишь каждый день и который нуждается в твоей помощи, чем сидеть и обсуждать судьбы множества людей, которых никогда не видел и не увидишь.
Это настолько совпадало с концепцией помощи ближнему самой Тильды, что она воздержалась от упоминания об отсутствии благодарности за попытку помочь обычному человеку, которого видела каждый день. Она ограничилась замечанием, что Роузи может спуститься в столовую в пижаме, но только поскорее. Мелисса щедро выложила на стол обгорелые останки печенья.
— С кем ты сегодня встречаешься — со Станисласом? — спросила Роузи.
Мелисса скорчила предупреждающую гримасу, а Матильда сказала с раздражением:
— Если ты беспокоишься из-за меня, дитя мое, то напрасно. Мне все равно, даже если ты встречаешься с королем Греции.
Почему ей пришел в голову бедный король Греции, Тильда не могла объяснить. «Ну и денек!» — снова подумала она.
В шесть вечера появился Деймьян. Матильда открыла ему дверь, впустив вместе с ним густой серый туман. Деймьян держал в руке маленький измятый букет цветов в бумажном кульке.
— Могу я повидать Роузи, миссис Эванс?
Хотя он был законченным ослом, Матильда невольно чувствовала к нему симпатию. Деймьян был славным мальчиком с красивым, хотя и угрюмым лицом и вьющимися волосами, а поскольку он не называл ее «товарищем» и не втягивал в свои дела, она уважала его честный идеализм, побуждающий улучшать мир, в котором он так и не научился жить.
— Роузи дома, Деймьян, но я не знаю, сможешь ли ты ее повидать. Кажется, она собирается уходить.
— С кем? — не удержавшись, выпалил Деймьян.
— Не знаю, дорогой. Подожди в кабинете, а я позову ее.
«Черт бы его побрал! — думала Матильда. — Явился, как раз когда Мелисса выходная, Эмма уже полураздета для сна и, вероятно, пускает свои туфельки плавать в ванне, а пес и кот громко требуют ужина...» Тем не менее она поднялась на второй этаж и крикнула Роузи, что пришел Деймьян. Роузи отозвалась из мансарды, что Деймьян может убираться к дьяволу, на что Тильда посоветовала ей самой передать это ему и направилась в детскую. Она слышала, как Роузи спустилась на несколько ступенек и крикнула, перегнувшись через перила, что Деймьян может убираться к дьяволу. Деймьян, очевидно, вышел в холл и что- то ответил, так как Роузи заявила, что она не может спуститься, потому что на ней только лифчик и панталоны, но даже если бы была закутана с ног до головы, как эскимос, то не стала бы этого делать, поэтому ему незачем здесь торчать. По-видимому, он пробыл в холле еще некоторое время, но когда Тильда, будучи не в силах мысленно видеть перед собой его обиженное молодое лицо, уже собралась вновь покинуть дочь и утешить его, хлопнула входная дверь. Матильда быстро запихнула Эмму в кроватку, где та встала у перил в белом шерстяном спальном мешочке, с ореолом золотистых волос и дрожащей нижней губой, словно собираясь участвовать в школьном соревновании по бегу в мешках. Тильда поцеловала девочку, умоляя ее не усложнять ситуацию плачем, и быстро вышла, закрыв за собой дверь. Эмма всплакнула пару раз, но передумала и начала громко петь. Туман снаружи походил на пустые серые лица, прижатые к оконным стеклам. «Слава богу! — подумала Матильда. — Это значит, что Рауль опоздает».
Вошел Томас. Он кашлял, и глаза у него слезились.
— Тильда?
— Я в кухне, дорогой.
Томас подошел к кухонной двери.
— Он уже здесь?
— К счастью, нет. Я молюсь, чтобы он опоздал. У меня еще ничего не готово.
— Возможно, он вовсе не придет, — с надеждой сказал Томас. — Туман просто чудовищный. Я уже думал, что мне придется бросить машину на улице.
— Однако ты не опоздал, дорогой.
— Я отменил все визиты, посетив только умирающих — остальных обзвонил по телефону. Есть какие-нибудь сообщения? — Он вошел в кабинет и вскоре вышел с клочком бумаги. — Что там случилось в Хэрроу-Гарденс?
— Не знаю, дорогой, — ответила Тильда, отцеживая картошку с откинутой назад головой, чтобы защититься от пара. — Хэрроу-Гарденс?
— Похоже, мне снова придется выходить в этот туман. «Десять недель. П. и р. Три дня». Кто принимал сообщение? Полагаю, Мелисса?
— Очевидно, но она ушла, — сказала Тильда, протискиваясь мимо мужа к плите. — Отойди, дорогой, иначе я не смогу пройти.
— Что, черт возьми, она имела в виду?
— Думаю, что у десятинедельного младенца три дня понос и рвота... Томас, я сойду с ума, если ты не подвинешься!
— Проклятие! — Свирепо глядя на записку, Томас шагнул назад, пропуская жену, и тут же выдвинулся на прежние позиции. — Придется ехать.
— Бедняжка, — рассеянно произнесла Матильда, процеживая фасоль.
— Где находится Хэрроу-Гарденс? Очевидно, где-то возле Хэрроу-роуд — в нескольких милях отсюда, в стороне от людных трасс, а спросить дорогу будет не у кого, когда туман прижимается к лицу, как мокрая тряпка. — Ободренный этой сочной метафорой, он направился в гостиную, смешал себе выпивку из тщательно подобранных Матильдой бутылок и вернулся со стаканом в руке. — Когда поступило это сообщение?
— Я же сказала тебе, дорогой, что ничего о нем не знаю, но если его приняла Мелисса, то, должно быть, до часа, так как потом она ушла.
— Ну, тогда я что-нибудь съем, сделаю несколько телефонных звонков и пойду. Если я буду ждать твоего француза, то доберусь к больному ребенку не раньше чем через два часа.
— А если у него рвота и понос уже три дня, что это может изменить?
— Очень многое. Родители волнуются, а я не могу им позвонить, так как не знаю ни фамилии, ни номера телефона. Вот и полагайся после этого на Мелиссу!
— Вряд ли в районе Хэрроу-роуд много частных телефонов, — заметила Матильда.
На лестнице послышался голос Роузи.
— Кто-нибудь пришел, Тильда?
— Нет, спускайся. — После паузы Матильда добавила: — Только Томас.
Роузи появилась в дверях кухни. Она выглядела необычайно хорошенькой в маленькой шляпке, ярко-алом пальто и паре туфель на высоких каблуках с серебряной подошвой и парой тонких кожаных ремешков.
— Пока, ребята. Я пошла.
— Куда ты в такой туман? — спросил Томас.
— Просто прогуляться, — пожала плечами Роузи.
— Разве ты не останешься повидать этого француза?
— Нет, благодарю покорно.
Томас поднял брови.
— Почему?
— Господи! — раздраженно сказала Роузи. — Потому что не хочу.
— Так как он придет ко мне, чего ради ей оставаться? — быстро вмешалась Тильда. — Слушайте, вы оба, как, по- вашему, можно готовить обед в кухне такого размера, когда в ней мельтешат три человека? Роузи, дорогая, если ты уходишь, так уходи, а ты, Томас, лучше положи что-нибудь себе на тарелку, так как Рауль может прийти с минуты на минуту, и тогда это будет выглядеть sauve qui peut{20}.
Роузи быстро вышла, но Томас с поразительной настойчивостью последовал за ней в холл.
— Это не слишком вежливо.
— Ничего не могу поделать — у меня свидание.
— Ты знала этого человека в Женеве?
— Да, знала, — неохотно ответила Роузи.
— Но не очень хорошо?
— Если тебе интересно, то я знала его слишком хорошо, — раздраженно отозвалась Роузи. — А теперь позволь мне идти, так как я уже опаздываю.
Тильда услышала, как хлопнула входная дверь, когда сбегала вниз по ступенькам. Томас снова открыл дверь и крикнул вслед Роузи, не она ли приняла сообщение из Хэрроу-Гарденс. Ее отрицания долетели до них, приглушенные туманом. Тарахтение калитки и слабый стук высоких каблуков свидетельствовали о неуверенном продвижении Роузи сквозь непроглядную серую мглу. Томас вернулся на кухню, задумчиво глядя в стакан, который держал в руке. Матильда с беспокойством посмотрела на него, выложила еду со сковородок на тарелку, стуча ложкой о фарфор, и поставила ее на угол кухонного стола.
— Поешь, дорогой, а я сбегаю наверх и отнесу еду бабушке.
Миссис Эванс обычно обедала с семьей, но была слишком непредсказуемой, чтобы присутствовать в столовой при гостях. Как бы то ни было, этим вечером она оплакивала потерянную девственность, поэтому отказывалась от пищи и питья.
— Песок, песок, песок! — сказала она Тильде, окидывая безумным взглядом увешанную коврами комнату. — Ничего, кроме песка! Не думаю, Матильда, что я когда-нибудь увижу что-нибудь снова, кроме этих бескрайних желтых песков, тем более верблюда, скачущего ко мне с моим шейхом на борту!
— На борту? — переспросила Тильда.
— На борту корабля пустыни, — объяснила миссис Эванс.
— Постарайтесь съесть ваш ужин, дорогая. Сегодня он особенный — я специально приготовила его для моего француза.
— Какого француза?
— Я же рассказывала вам утром, бабушка — человека, с которым я познакомилась в Женеве.
— Зачем он притащился сюда из Женевы? — резко спросила миссис Эванс.
— Ну, он хотел повидать меня.
— Я спущусь, — заявила миссис Эванс, поднимаясь с дивана, на котором ранее скакала по пустыне, и начиная шарить в гардеробе в поисках подобающего наряда.
— Нет, — поспешно сказала Матильда. — Он... ну, он хочет поговорить со мной наедине, бабушка.
— Наедине? А как же Томас и Роузи?
— Роузи ушла, чтобы не встречаться с ним, а Томас должен ехать по вызову. Ешьте ваш ужин, дорогая. Вы должны поддерживать силы, — добавила Тильда, прибегая к довольно низкой уловке, — если хотите снова скакать по пустыне.
Но бабушка покачала головой.