В тот вечер, когда он встретил Эйлиш Лейси, Шейн отпросился пораньше, и после ухода последних клиентов Джим попросил Энди прибраться и запереть паб. А сам поднялся к себе и уселся в гостиной, собрав себе сэндвич из того, что оставила Колетт, жена Шейна. В последнее время Колетт стала реже заглядывать в паб. Она по-прежнему раз в несколько дней пекла для него ржаной кекс, но теперь чаще передавала его через Шейна. Раньше Колетт появлялась, когда Джим был наверху, и выкрикивала его имя, открыв дверь в коридор из бара. Колетт пила с Джимом чай, притворяясь, будто спешит и не может задержаться. Она напоминала Джиму игрока на поле, который держит мяч, дожидаясь благоприятного случая. Дождавшись, Колетт быстро переводила разговор с обыденного – расспросов о матери Энди, которая прибиралась у него в доме, рассказов о своих детях и других горожанах – на самого Джима и его холостяцкий статус. Она убеждала Джима, что ему необходимо жениться.
– Да кому я нужен? Мне почти пятьдесят. И где мне знакомиться? Я тружусь в пабе до полуночи пять-шесть вечеров в неделю.
– Есть много женщин, которые были бы не против с тобой познакомиться.
– Назови хоть одну!
Тут Джим вставал, потягивался, давая гостье понять, что она засиделась.
– Вот видишь, ни одной.
Он ценил, что Колетт не упоминала о его неудачных романах. Она делала вид, будто просто поддерживает беседу. Джим не хотел давить на Колетт, надеясь, что она сама рано или поздно поймет, что не стоит заводить разговоры на эту тему.
Однако в следующий раз она начала, не успев присесть.
– Я тут кое о ком подумала. Только не смейся! И не отмахивайся. Я долго думала и готова назвать имя.
– Ты обсуждала это с Шейном?
– Еще чего! Я никогда и ничего ему не рассказываю.
– Тогда назови мне имя.
– Как-то это неправильно. Лучше написать его на бумаге.
– Я принесу тебе бумагу. И покончим с этим раз и навсегда.
– Я уже написала. Держи.
Колетт протянула ему клочок бумаги. Джим развернул его. А прочтя имя, пристально взглянул на Колетт:
– Я знаю ее всю жизнь.
– Я не сомневалась, что ты скажешь именно так.
– У нас были все шансы, но никто не проявил интереса.
– Ты стал старше и мудрее, как и она.
– С чего бы ей вообще обо мне задумываться?
– Джим Фаррелл, посмотри на себя! Ты красивый, добрый, трудолюбивый. Она хорошая женщина, а ты одинок.
– Этого достаточно?
– Никто никогда не сказал про нее дурного слова. Ее дети выросли. Она привлекательная женщина. У нее очаровательная улыбка. И она хлебнула лиха.
– А теперь ты хочешь, чтобы я на ней женился? Шейн знает?
– Я уже сказала тебе, ничего он не знает. Никто не знает. Я думаю, тебе грустно одному. А если будешь сидеть тут сиднем, никогда не найдешь женщину, которая тебе подходит.
– Нэнси Шеридан мне подходит?
– Идеально.
Колетт была так добра, что больше об этом не упоминала. И на какое-то время Джим забыл о разговоре. Он ловил себя на том, что порой думает о молодых женщинах, которые стали чаще заходить в паб, учительницах и банковских служащих. Его беспокоило, не слишком ли пристально он их разглядывает. Джим начал задумываться о Нэнси Шеридан. Однажды, много лет назад, они всей компанией ходили купаться. Он помнил, как Нэнси переодевалась, хотя его внимание было приковано к Эйлиш. Помнил, как Нэнси вытиралась полотенцем, мурашки на ее коже, как она спускала бретельки купальника.
Теперь она стала старше. Поправилась. Джим воображал, как Нэнси медленно раздевается, как ложится в кровать, поворачивается к нему и натягивает одеяло.
По вечерам, закончив работу, он представлял, что она ждет его в гостиной, вокруг идеальный порядок, шторы задернуты, камин разожжен.
Приятно было сознавать, что идея не так уж безумна. Молодые женщины, заходившие в бар, не проявляли к нему интереса и никогда не проявят. А вот Колетт, возможно, права, и, если Нэнси Шеридан заметит, что он к ней неравнодушен, она вполне может ответить на его чувства.
Несколько раз, встретив Нэнси на улице, Джим подолгу с ней разговаривал. Она знала, что в конфликте с жителями Рыночной площади он на ее стороне и что он поддержал ее в Кредитном союзе, когда она обращалась за ссудой. Однажды, когда они встретились на углу Рафтер-стрит, Джиму показалось, что Нэнси стала смелее. Она пожаловалась, как тяжело иметь дело с пьяными посетителями.
– Ты спрашиваешь, не хотят ли они соли и уксуса, они отвечают, что хотят, ты приносишь, а потом, когда приходит пора закрываться, заявляют, что соль и уксус им были без надобности. Обзывают тебя так, что стыдно повторять. Говорят, что не заплатят и не уйдут.
Джим слушал Нэнси, и ему пришло в голову, что он может прямо сейчас предложить ей помощь и, возможно, она оценит его заботу. Он подумал, что в другой день наверняка сдержался бы, но теперь поздно, слова были сказаны.
– Если нужно помочь с назойливыми клиентами, зови меня. Я поздно ложусь. И сразу приду.
Он видел, что Нэнси обдумывает его слова. На миг ему показалось, что она готова отвергнуть его предложение как ничего не значащий жест доброй воли, однако Нэнси сложила ладони и поднесла их ко рту. Выглядела она при этом встревоженной.
– Я часто жалею, что мне некому позвонить в трудную минуту.
Джим почувствовал, что другого шанса может не представиться.
– А я все думаю, как ты там одна управляешься, – начал он и добавил уже тверже: – Если ты позвонишь, я мигом примчусь.
Нэнси не покраснела, не улыбнулась и, кажется, не удивилась.
– Значит, жди звонка, – сказала она.
Джим зажег лампу в большой гостиной, окна который выходили на площадь. Он был рад, что оставил Энди прибираться в пабе. Увидев Эйлиш на улице, он захотел подняться к себе и побыть в одиночестве. Джим не сомневался, что это была она, Эйлиш Лейси. Заметь он ее на пару секунд раньше, они встретились бы взглядами. Он не мог вообразить, что тогда бы случилось. Перешел бы он улицу, заговорил бы с ней?
С тех пор как они виделись в последний раз более двадцати лет назад, Джим часто думал об Эйлиш. И ему хотелось верить, что она тоже о нем думает. Пусть не каждый день, пусть хотя бы изредка.
Несколько недель после ее записки о том, что она этим же утром возвращается в Бруклин, он ждал от нее хоть какой-нибудь весточки. Длинного письма, телефонного звонка.
В первые дни Джим даже представлял себе, что она вернется, так и не сев на корабль, будет ждать его в гостинице в Дублине, Корке или Ливерпуле или приедет в Эннискорти и скажет, что сожалеет о той записке, что она запаниковала, но теперь она здесь и они будут вместе.
Джим чувствовал, что убедил бы Эйлиш остаться, если бы догадался о ее отъезде. Перебирал в уме аргументы. Он постарался бы не слишком настаивать, чтобы не оттолкнуть ее. Но в одном Джим был уверен – он сумел бы убедить Эйлиш, что с ним она будет счастливее, даже если им придется уехать из города или страны. Но ему так и не представился шанс с ней поговорить. С тех пор он о ней не слышал.
Примерно через месяц после внезапного отъезда Эйлиш мать Джима, проходя мимо продуктовой лавки, принадлежавшей особе, известной как Доколе Келли, заметила в дверях саму мисс Келли, которая сообщила ей, что ее кузине Мадж Кео из Бруклина доподлинно известно, что Эйлиш Лейси – замужняя женщина.
– Замужем за итальянцем, если хотите знать. Уж не ведаю, где она с ним спелась, но выходила она за него в Бруклине. А потом вернулась домой, такая из себя американка. Уверена, ее дремучая мамаша понятия не имеет, что дочка замужем. Бедный Джим. Больше мне сказать нечего. Надеюсь только, теперь он усвоит урок.
Когда появилась мать, Джим решил, что-то случилось с отцом. Он был один за стойкой, однако она потребовала, чтобы сын поднялся наверх и выслушал то, что она собирается ему сказать.
– Это ж надо было такое придумать, – воскликнула мать, рассказав ему все, что узнала от мисс Келли, – водить тебя за нос, а сама замужняя женщина! Какое облегчение, что эта дамочка убралась восвояси!
У Джима не укладывалось в голове, что Эйлиш была замужем. Почему она ему не сказала? Почему он ничего не знал о ее жизни в Америке?
Он вспомнил вечер в Карракло, когда рассказал ей о себе то, чем никогда ни с кем не делился. И кажется, она это оценила, кажется, это было для нее важно. Но ведь сама она никогда не делилась с ним подробностями своей американской жизни. Тогда Джим думал, что она с ним останется, и не придавал этому значения. Он не сомневался: когда Эйлиш была с ним, то не думала ни о ком другом. Или думала? Джим не мог поверить, что Эйлиш собиралась его одурачить. Он жалел, что не поговорил с ней, что она не написала ему, а он ей не ответил. Прошли месяцы, прежде чем он смирился с тем, что она к нему не вернется.
А по городу тем временем поползли слухи. Дэйви Рош, который тогда работал в пабе, первым сообщил Джиму, что знает о крупной ссоре между ним и Эйлиш посреди Рыночной площади. Вскоре эту же историю принесла его мать, а за первой историей последовала вторая – говорили, будто муж Эйлиш приехал из Америки и силой забрал ее с собой. Невероятно, думал Джим, даже убедить собственную мать в том, что во всех этих сплетнях нет ни капли правды, ему удалось не сразу. И единственная правда состоит в том, что Эйлиш вернулась в Америку после того, как мисс Келли пригрозила рассказать всему городу о ее замужестве. Ничего больше Джим не знал и узнать не надеялся.
Что он сказал бы Эйлиш, если бы они встретились? Кто-нибудь наверняка сообщил ей, что он так и не женился, что у него успешный бизнес и что в городе его уважают. Хотя бы ее собственная мать, если не Мартин.
Джим услышал, как Энди внизу запирает дверь. Сходил на кухню и достал пиво из холодильника. Недавно он решил не пить в одиночестве. Это делало его угрюмым. Но сегодня он непременно выпьет, бесконечно прокручивая в голове, как выглядела Эйлиш, когда переходила на другую сторону улицы.