Нэнси представила, как они случайно столкнулись на Графтон-стрит. Что бы они делали? Остановились бы поболтать? На мгновение в ее мозгу всплыла картинка со свадьбы: Джим и Нэнси беседуют непринужденно, почти как близкие друзья. Это было странно. На взгляд Нэнси, при встрече они должны были чувствовать себя скованно и неловко. Но затем кто-то отвлек Нэнси, и она больше не вспоминала об этой сцене.
Сейчас все выглядело гораздо серьезнее. Возможно, Джим с Эйлиш успели переговорить до свадьбы, и все напряжение между ними рассеялось. Потому-то они и болтали, как старые приятели. Но было и еще что-то. Что-то в тоне Шейна, в голосе миссис Лейси, когда она сказала, что Эйлиш в Дублине, – какая-то неопределенность, нечто, чему не было объяснения. «Он в Дублине по делам», – сказал Шейн. В Эннискорти было не принято выражаться так формально. Впрочем, у Джима действительно могли быть дела в Дублине, в которые он предпочитал не посвящать Нэнси. Возможно, что-то связанное с деньгами. А Эйлиш могла уехать в Дублин пораньше, чтобы сбежать от матери.
Проходя мимо памятника на Рыночной площади, Нэнси заметила Джерарда; он понуро брел к дому, опустив голову. Ей вдруг стало его жаль. Захотелось сказать, что он может пойти в «Уайтс Барн» в любую субботу, когда захочет. Но это будет неправильно. Как жалко, что Джима не было в пабе. Если бы она просто рассказала ему эту историю, ей наверняка полегчало бы.
Нэнси остро ощущала свою беспомощность. Она настроилась поговорить с Джимом не только о Джерарде, но и о том, как устроить их жизнь после свадьбы. Джим нашел бы способ ее успокоить. Джерард ему нравится. Да и сам Джим, возможно, не против переезда за город. Какая жалость, что его нет на месте!
После субботнего происшествия и разговора про Рим с отцом Уолшем Нэнси чувствовала, что не в состоянии провести вечер в одиночестве. Что-то должно было измениться, что-то скоро произойдет. Пока Нэнси пропускала проезжавший по площади автомобиль, ей пришло в голову рассказать Джерарду, что она выходит за Джима. Рассказать, не откладывая. На миг ее охватило волнение. Она заспешила к дому, чтобы найти сына до того, как передумает.
2
– Этого я не говорил, – перебил ее Ларри. – Я сказал, что вы ели друг друга.
– Когда это было? – спросила Эйлиш.
– Я же тебе сказал. В Голод. Во времена Великого голода[5].
Не успели они отъехать от аэропорта, как Ларри принялся рассказывать Эйлиш о книге, которую ему подарил мистер Дакессян.
– Розелле он тоже подарил, но она ее с собой не взяла.
– Она слишком тяжелая. Я прочту ее, когда вернусь. Но дядя Фрэнк дал мне другую, и я прочла ее в самолете.
– Это книжка той женщины, – сказал Ларри.
– Ларри, я сама в состоянии рассказать маме про свою книжку.
Розелла порылась в сумке.
– Она называется «Цена моей души», Бернадетт Девлин[6], – сказала она, доставая книгу в мягкой обложке.
– А моя – «Великий голод»[7], – сказал Ларри. – И в ней говорится, что вы ели все, до чего могли дотянуться, включая друг друга.
– Что значит «вы»? – спросила Эйлиш. – Честное слово, Ларри!
– Там так написано. Не стреляйте в меня, я прочел это в книге.
– В самолете он зачитывал вслух самые страшные места, чтобы все слышали.
– А как твоя книга? – спросила Эйлиш.
– В начале она очень грустная, а потом мне захотелось познакомиться с Бернадетт Девлин. Я восхищаюсь ею. Если бы она приехала в Эннискорти, когда мы там будем, это было бы потрясающе.
За Эшфордом Эйлиш нашла тихое место, где можно остановиться.
– Мне нужно кое-что сказать вам обоим. Ваша бабушка в Эннискорти ничего не знает о том, что случилось у нас дома. Ничего! Она уже старенькая, и это ее сильно расстроило бы. Поэтому ни слова! Ни единого! И ремонт в ее доме не делался годами. Я не знаю, в каких комнатах мы будем спать. Но не жалуюсь. Ваша бабушка очень гордая и очень ранимая.
– Как ей достался этот дом? – спросила Розелла, когда они выехали на дорогу.
– Что ты имеешь в виду?
– Бернадетт Девлин пишет, что католики не могли получить жилье.
– Это было на Севере.
– А на Юге не так?
– Нет, на Юге не так.
Пока Эйлиш доехала до Арклоу, Розелла и Ларри уже уснули. В разговоре с ней они не упомянули ни отца, ни итальянскую бабушку. Эйлиш гадала, знают ли они, что Тони ей не пишет.
Проводя языком по зубам, она все еще ощущала вкус его губ. Утром в гостиничном номере Эйлиш пообещала, что позвонит ему из телефонной будки в конце Парнелл-авеню, хотя ей и трудно будет выбраться из материнского дома.
Вчера, когда она спросила у стойки в отеле мистера Фаррелла, мистера Джима Фаррелла, молоденькая горничная сразу же отослала ее в номер на верхнем этаже.
День выдался ясный и погожий; они могли бы прогуляться, но Эйлиш знала, что они останутся в номере, пока завтра утром ей не придет время уходить. Джим, в рубашке с короткими рукавами и в носках, смущенно открыл дверь.
– Я немного прилег, – сказал он.
– Не позволяй мне… – начала Эйлиш и увидела двуспальную кровать. Она улыбнулась тому, как легко все оказалось.
– По-моему, комната неплохая, – сказал Джим. – Может быть, тесновата по сравнению с номерами в американских отелях.
Эйлиш не стала ему говорить, что ни разу не останавливалась в американских отелях.
Она сняла туфли и некоторое время спустя легла в кровать рядом с Джимом. Он поцеловал ее. Завозился с пуговицами на ее блузке. Эйлиш хотелось шепнуть ему, что спешить некуда, что она пробудет с ним до утра.
Вечером Джим набрал номер на телефонном аппарате рядом с кроватью. Эйлиш слышала, как он заказывает столик на двоих к восьми.
– Мы идем в ресторан? – спросила она.
– Это тихое место. Ресторан итальянский. Все будет хорошо. По четвергам я часто туда хожу.
В городе Джим уверенно ориентировался в потоке машин и припарковался в переулке. В ресторане он попросил свободный столик в глубине зала. Ресторан был освещен только настольными лампами, поэтому никто их здесь не заметит, поняла Эйлиш, усевшись за столик. Джим попросил ее сделать заказ для них обоих.
– Ничего экзотического, но удиви меня. Я всегда заказываю одно и то же. Но сегодня, когда я ужинаю с экспертом…
– Приятно слышать.
– Я до сих пор не уверен, американка ли ты, – заметил Джим, когда принесли вино и первое блюдо.
– Думаю, я стала американкой, когда проголосовала против Никсона. Тогда я почувствовала себя американкой.
– У меня в пабе была компания завсегдатаев, – сказал Джим. – Они знали все про политику, про Север, английскую политику, американскую политику. Так что я много слышал про Никсона.
– И что ты о нем думаешь? – спросила Эйлиш.
– Я удивился, что его поймали на таком пустяке, – ответил он. – Учитывая остальные его прегрешения.
– Ты имеешь в виду Уотергейт?
– Это нельзя назвать незначительным событием, но мне оно показалось таким. Возможно, из Америки это видится по-другому. Должно быть, Ирландия тоже видится из Америки по-другому.
– Я не понимаю, почему здесь я ничего не слышу о Дерри и Белфасте, – сказала Эйлиш. – Я-то думала, тут везде будут флаги и демонстрации. В Америке, если ты ирландец, все хотят с тобой об этом поговорить.
– Поначалу, – ответил Джим, – тема Белфаста была очень острой. Однажды в пабе горячие головы начали кричать, что мы должны вторгнуться на Север. А позже в город приехали католики, дома которых сожгли в Белфасте. Все покупали им выпивку, а они рассказывали ужасные истории. Но вскоре после этого они сбились в группу, и все про них забыли. А потом они и вовсе пропали. Наверное, вернулись на Север.
Когда счет был оплачен и Джим удалился в туалет, Эйлиш удивилась самой себе. Она с нетерпением ждала конца вечера, хотела побыстрее оказаться рядом с Джимом в его машине, вернуться в номер, еще немного поболтать и остаться в его постели до утра.
Розелла и Ларри спали в машине. Должно быть, Джим уже дома, думала Эйлиш по дороге в Эннискорти. Она попросила его не искать с ней встреч, подождать, пока она сама не выйдет на связь.
– Когда? – спросил Джим.
– Скоро.
– Что значит «скоро»?
– Пока не знаю.
– Я хочу понимать, свободна ли ты.
– Мы можем об этом поговорить.
– Но ты должна знать. Ты должна сама это понимать.
Эйлиш понимала. В это мгновение она верила, что если бы смогла, то осталась бы с Джимом. Но теперь ей нужно понять, будет ли она чувствовать то же самое сегодня вечером или завтра с утра.
– Не дави на меня, – попросила она.
– Если ты свободна, я…
– Не произноси этих слов.
– Я хочу быть с тобой, несмотря ни на что, даже если мне придется…
– Ты и так сказал достаточно!
– Я последовал бы за тобой в Нью-Йорк. Я хочу этого. И это то, о чем я тебя спрашиваю.
Эйлиш сдержалась и не ответила, что тоже этого хочет, просто с улыбкой выдержала его взгляд.
– Итак, ни слова, – сказала Эйлиш, припарковавшись на Корт-стрит. – И никаких жалоб. Будьте к ней снисходительны. Здесь вам придется смириться с тем, с чем вы не стали бы мириться дома.
– Послушать тебя, так с ней непросто, – заметила Розелла.
– У нее сложный характер, – сказала Эйлиш. – Или стал сложным с тех пор, как я приехала.
Как только дверь распахнулась, Эйлиш сразу заметила, что холодильник, стиральная машина и плита больше не перегораживают коридор.
– Что ж, – промолвила ее мать, разглядывая внуков, стоявших перед ней на тротуаре, – вы ничего не взяли от нашей родни. Парочка итальянцев. Входите, входите, не то весь город будет говорить, что я заставила вас торчать на улице перед домом.
На кухне бабушка усадила внуков за стол. Не обращая внимания на удивление Эйлиш, она открыла холодильник. Там было пусто, если не считать бутылки молока и фунта сливочного масла.