– Я вижу вы не очень-то и рады своему назначению, – удивленно произнес Пустовойтенко, явно ожидая от генерала бурной радости и искренней благодарности в свой адрес.
На невозмутимом лице Баташова промелькнула мимолетная улыбка.
– Я благодарен за вашу заботу обо мне, – как можно искренне промолвил он, – и прошу вашего ходатайства о переводе в Псков некоторых моих прежних помощников из штаба Западного фронта, которые хорошо знакомы с оперативной обстановкой на севере Польши и в Прибалтике.
– Вот за что я вас, Евгений Евграфович, уважаю, так это за вашу хватку. Вы сразу «берете быка за рога»! Хорошо, я даю вам полный карт-бланш и непременно удовлетворю вашу просьбу, но остальных офицеров покорнейше прошу отбирать уже на месте.
– Разрешите выразить вам мою искреннюю благодарность! – радостно воскликнул Баташов. – Позвольте отбыть к месту назначения?
– Не спешите, прежде чем вы направитесь в Псков, с вами по приезде из Царского Села, хотел поговорить государь император, – охладил пыл Баташова генерал-квартирмейстер.
– Но мне пока еще нечего доложить Его Величеству о своей работе, – недоуменно взглянул на Пустовойтенко генерал.
– Мне кажется, что государя будет интересовать не только оперативная обстановка на участке Северного фронта, но и некоторые итоги вашей работы с архивом Ставки и, в частности, недостатки в руководстве войсками его предшественника.
Явно намеренно Пустовойтенко не произнес имени великого князя Николая Николаевича, но сделал на последнем слове ударение и многозначительно взглянул на Баташова.
– Вы понимаете, что Его Величество желает от вас услышать? – спросил он.
– Видимо, о просчетах командующих в руководстве войсками, – задумчиво промолвил контрразведчик, гадая о том, что кроется за этим каверзным вопросом…
– Вы же неоднократно присутствовали на совещаниях в Ставке и знаете, чем руководствовалось прежнее Верховное командование при разработке стратегических планов! – возбужденно воскликнул Пустовойтенко, явно досадуя на непонимание Баташова.
– Вы имеете в виду самоустраненность от планирования операций и пьянство Верховного, – ответил Баташов, – так это ни для кого не секрет. А еще все в Ставке прекрасно знают, что Данилов, наш непризнанный «Наполеон», планировал все операции. Янушкович не глядя подписывал карты, а великий князь представлял все это как свою задумку. И был довольно резок по отношению к любому, кто пытался хоть частично поправить эти его стратегические замыслы, которые зачастую заканчивались для нас плачевно. Скажу больше: все наши победы благодаря стойкости и мужеству русского солдата были победами тактическими, а поражения благодаря бездарным командующим – поражениями стратегическими. С самого начала военной кампании наши войска начали терпеть поражение за поражением, а добытые большой кровью победы Николай Николаевич и его штаб своей нерешительностью и недальновидностью превращали в заурядные бои с огромными потерями. Все это и привело к тому, что мы потеряли не только Галицию, но и западную часть Царства Польского вместе с Варшавой…
– Ну, наверное, не надо докладывать государю в такой резкой и категоричной форме, ведь Николай Николаевич все-таки его дядя, – прервал Баташова генерал-квартирмейстер…
– А еще, знакомясь с архивом Ставки, – продолжал Баташов проигнорировав реплику Пустовойтенко, – я понял, что большинство назначений высшего командного состава происходило далеко не по деловым качествам. В архиве сохранились письма высокопоставленных просителей, протежирующих своих родственников и друзей на высшие командные и штабные должности, на которых стоят визы Верховного о назначении отставных генералов на ту или иную должность. Я думаю, что государь непременно разберется с кумовством и отправит рукоположенных дядей-бездарей в отставку.
– Ну зачем же так категорично отзываться обо всех назначенных Николаем Николаевичем офицерах? – неожиданно возмутился Пустовойтенко. – Вы не боитесь своим излишним откровением перед Его Величеством нажить себе врагов?
– Мне бояться нечего, ведь я не в тылу подвизаюсь, а еду на фронт, – откровенно ответил Баташов, смело взглянув в глаза своего нового начальника. По тому, как тот увильнул от его прямого взгляда, контрразведчик понял, что, возможно, и путь самого Пустовойтенко в штаб фронта, а затем и в Ставку был явно кривым и нечистым.
– Завтра Его Величество прибудет в Могилев, – сухо промолвил генерал-квартирмейстер. – В 11.00 вам, Евгений Евграфович, надлежит быть в штабе и ждать приглашения на аудиенцию.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – щелкнув каблуками, так же сухо ответил Баташов. – Честь имею!
Прошло уже больше года с тех пор, как Баташов по случаю получения генеральского чина был принят в Зимнем дворце и имел беседу с государем императором, но он помнил все до мелочей, словно аудиенция состоялась всего лишь вчера. Много разных разговоров ходило в среде офицеров о странностях царя, но Баташов не хотел им тогда верить, мало того, одергивал отдельных балагуров, которые «для красного словца не пожалеют и отца», за что сослуживцы считали его не только ярым монархистом, но и некампанейским человеком. Тогда, познакомившись с императором поближе, он понял, что вся его царственная простота – атрибут чисто внешний, а его значимость – зачастую показная. Это было видно по непонятной суетливости Николая II, постоянных скачков от стола к столу, где лежали вспомогательные записки, специально подготовленные флигель-адъютантами. Резкие переходы от одной темы к другой, туманность и сбивчивость речи говорили прежде всего о его ограниченности и некомпетентности. Мало того, нежелание углубляться в суть происходящих в армии, стране и за рубежом процессов показывали равнодушие императора. Да и зачем ему лишние думы, ведь для этих целей у него всегда под рукой находятся министры и военачальники, которые в любой момент готовы дать совет своему царю? В армейской среде ходила расхожая фраза о бездарных полководцах, которая била не в бровь, а в глаз: «Обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». Так вот, это можно было с полной уверенностью сказать и о царе, которому Бог даровал право управлять крупнейшим в мире государством и многими миллионами человеческих душ. Конечно, многое зависит от его ближайшего окружения. Еще Макиавели сказал, что «короля делает свита». Кто же окружал Николая II? Это в большинстве своем серые неприметные личности, имеющие всего одно важное качество – личную преданность императору.
Несмотря на высочайшую милость царя, произведшего его в генералы и назначившего на вышестоящую должность, Баташов не ощущал от всего этого ни духовного подъема, ни особой радости. Из этой аудиенции он вынес тогда двоякое чувство. Ради великой цели нерушимости и процветания Российской империи его монархическое кредо требовало не замечать все эти недостатки Помазанника Божьего, а его офицерская честь и совесть восставали против этого. Тогда же у него и зародилась надежда на то, что война ускорит процесс познания мира не только для народа, который несет на себе все основные тяготы войны, но и для его главного правителя и самодержца и наконец-то укрепит его в сознании главного и единственного защитника Отечества. С этой великой надеждой в душе, постоянно рискуя жизнью, Баташов самоотверженно отдавал всего себя служению Богу, Царю и Отечеству, и никакие трудности и наветы не могли поколебать эту его надежду. А сознание того, что против Помазанника Божьего готовится заговор, только усилили его веру в самодержца. После разговора с британским майором, посвятившем его в тайну операции «Отречение», Баташов много думал над тем, как предупредить государя императора о готовящемся дворцовом перевороте, и ловил себя на мысли, что идти к нему с этой, довольно голословной информацией еще рано. Ведь он потребует веских доказательств, а таковых у Баташова пока нет. Ссылаться же на британского разведчика более чем опрометчиво. И лишь бессонной ночью накануне аудиенции у императора он вдруг прозрел. У монархиста-контрразведчика зародилась мысль – глубочайшим образом проанализировать все персоны, на которые пало подозрение в измене, и выявить среди них людей, по своим моральным и иным качествам способных на клятвопреступление. Он набросал список этих лиц и до глубокой ночи, пока его не сморил сон, записывал все, что знал о них лично или от людей, которым доверял. Это было началом его глубокой и кропотливой работы по добыванию фактов преступного падения веры в Помазанника Божьего, ставшей потом первопричиной крушения Российской империи…
Как только Баташов вошел в просторный кабинет Верховного главнокомандующего, Николай Романов легко вскочил с громоздкого, явно германской работы кресла, стоящего у заваленного картами и бумагами стола, и легкой походкой направился ему навстречу. Солнечный луч сквозь тучи, на несколько мгновений заглянувший в окна губернаторского дома, осветил сосредоточенное лицо самодержца, его темные, чуть тронутые сединой волосы и черные круги под глазами. Баташову показалось, что это совсем другой человек, так разительно изменился облик царя всего лишь за год. Как и во время предыдущей их встречи, он был в походной форме полковника лейб-гвардии Конного полка, правда, теперь на его узкой груди блестел белой эмалью новенький крест – орден Святого Георгия 4-й степени, и, самое главное, вокруг него не чувствовалась все подавляющая атмосфера царского равнодушного величия, так поразившая Баташова в прошлой аудиенции. Навстречу генералу шел простой человек, явно уставший после многих бессонных ночей, но не показывающий вида, что ему нелегко.
– У вас был ранен сын? – неожиданно спросил император после того, как, прервав официальный доклад Баташова, обменялся с ним рукопожатиями.
– Так точно, Ваше Величество, в ногу навылет.
– Раздроблена ли кость? – озабоченно спросил самодержец.
– Бог миловал, – ответил Баташов. – Хорошо известный вам хирург Вреден сделал все возможное, чтобы спасти сыну и ногу, и жизнь. После излечения в Царскосельском лазарете Аристарх возвратился в свой родной гусарский полк, шефом коего является сестра Вашего Величества великая княгиня Ольга Александровна.