ет Лиза, как только замолкает оркестр, а он целует ей ручку и влечет за собой.
– Я не хочу за тобой в тюрьму! – кричит неожиданно она при виде тюремных ворот и толстомордого ключника, громко звенящего ключами…
– Вставайте, господин хороший! – звеня ключами, разбудил Алексея надзиратель. – Вас ждет господин следователь.
– Почему вы не требуете, чтобы я вызвал французского военного атташе? – спросил гауптман, как только арестованный вошел в просторную камеру со столом и двумя привинченными к полу табуретами.
– Я хотел бы потребовать у вас адвоката, – возмущенно ответил Алексей, – но в том правовом беспределе, который существует сегодня в королевстве, я догадываюсь, что никогда его не дождусь.
– Вы правильно догадываетесь, – ухмыльнулся немец, – ибо король Густав V, несмотря на нейтралитет, всегда был и будет нашим лучшим другом. А я вижу, вы его не уважаете, говоря о правовом беспределе. Ведь я могу подать эти ваши слова, как оскорбление королевской власти и призыв к революции.
– По мне лучше за политику пострадать, чем за выдуманное вами шпионство.
– Не надейтесь, я, имея на руках собственноручные показания вашего связного, докажу в королевском суде, что вы французский шпион и тайно прибыли в Швецию, чтобы угрожать безопасности ее друзей. Вас полностью изобличает вот этот снимок, – немецкий офицер протянул Алексею газету со снимком, на котором он вместе с другими любопытными постояльцами Гранд-отеля бы запечатлен в момент задержания «французского шпиона». – Связной просто не успел передать вам шпионскую информацию и шифроблокноты, которые при аресте, были у него обнаружены. Кроме того, у нас есть достоверная информация о том, что вас доставили в порт Мариенхамн на военном корабле ваши русские союзники.
– Насколько я знаком со шведскими законами, королевский суд не станет рассматривать это шитое белыми нитками дело, и прежде всего потому, что Франция не воюет со Швецией. Кроме всего прочего, вы не докажете, что я французский шпион, потому что я въехал в королевство вполне законно, как гражданин дружественной страны.
– Не надейтесь на снисхождение судей. Все во многом будет зависеть от ваших добросердечных признаний…
– Вы мне уже не первый раз говорите о каком-то связном, – возмущенно прервал Алексей немца, – так не логичнее ли вам провести очную ставку.
– Я не могу этого сделать, – скривился словно от зубной боли гауптман, – потому что в настоящее время ваш коллега находится в Германии и под давлением веских улик дает признательные показания. Предупреждаю вас, если вы будете и дальше запираться, то я буду вынужден и вас транспортировать в Берлин и тогда, откровенно говоря, я вам не позавидую. Меньшее, на что вы можете рассчитывать – каторга, – пригрозил он. – А если и там будете запираться, то вас просто повесят. Так что, лучше будет, если вы сознаетесь в своем шпионстве и назовите своих агентов. Взамен вы получите новый паспорт, 100 тысяч марок и полную свободу.
Тщетно пытался гауптман посулами и угрозами принудить Алексея признаться в шпионстве. Несмотря на упорное молчание Свиньина, он с немецкой педантичностью каждый день, в течение почти целого месяца вызывал его в камеру для допросов, задавал одни и те же вопросы, грозил страшными карами и в бессилии топал ногами. А в заключение каждого допроса, нервно разбрызгивая пером чернила, заносил в тощую папку, озаглавленную «Französischer Resident Cartelainen», ставшую уже традиционной строку: «Французский резидент отказался вести разговор на военные или политические темы».
Алексей находился на третьем этаже тюрьмы, где по соседству с ним томились в одиночках и общих камерах в основном политические. По указанию гауптмана, он содержался в тюрьме тайно, ни с кем из заключенных не встречаясь даже на прогулке.
Условия содержания для Алексея, привыкшего еще в училище к неприхотливой казарменной жизни, были довольно сносными. Ему сохранили гардероб и даже вернули чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями. Раз в неделю приходил надзиратель и уносил белье в стирку. Первую неделю, надеясь хоть что-то от него добиться, гауптман разрешил ему заказывать обеды и ужины в единственном, находящемся на тюремном острове трактире. Но видя, что арестант упорствует, он ужесточил режим. Тюремный надзиратель, который носил Свиньину трактирные деликатесы, сообщив о запрете немца, искренне пожалел арестованного и тут же предложил за меньшие деньги стряпню своей супруги, которая готовила обеды для тюремщиков. Алексей был рад и этому и, стараясь развить завязавшиеся между ними дружеские отношения, периодически поощрял услужливого ключника деньгами. Теперь в отличие от остальных арестантов он коротал длинные зимние ночи за чтением книг при свете лампы, которой снабдил его надзиратель.
Часто, соскучившись по человеческому общению, Алексей, встав на табуретку, заглядывал в зарешеченное тюремное окошечко и с удовольствием наблюдал за людьми, снующими по занесенному снегом берегу и покрытому толстым прозрачным льдом широкому проливу. Любовался видневшимися вдалеке островерхими башнями кирх, бледно-красными контурами домов и дворцов исторического центра Стокгольма. Иногда ему казалось, что он даже видит двухэтажный домик дядюшки Акселя, чувствует аромат корицы, доносящийся из кухни любимой тетушки. Но объективная реальность вновь и вновь возвращала его на круги своя, в тесную, серую, полутемную комнатушку, которая днем освещалась лишь маленьким окошком. И тогда он вновь и вновь возвращался к грустным мыслям о неблагодарной судьбе. Чтобы уйти от этих сводящих с ума мыслей, Свиньин старался чем-то себя занять. По утрам и вечерам он делал зарядку, используя топчан, как упор для отжимания, а для других физических упражнений, которые помнил еще по училищу, применял намертво прикрепленную к полу табуретку. Вскоре, уверившись в глубине души в то, что рано или поздно, а найдет достойный выход из этого, казалось бы, безвыходного положения, Алексей подчинил все свои действия единственной мысли – выбраться на свободу. С каждым днем он понемногу увеличивал физические нагрузки и вскоре почувствовал, что, полностью подчинившись душевному порыву, его тело становится крепким и пластичным и уже в полной мере готово перенести любые тяготы и лишения зимнего побега. С этим чувством он начал ждать удобного момента, чтобы через надзирателя передать письмо на имя дядюшки Акселя, надеясь с его помощью выбраться из тюрьмы. Готовясь к побегу, он спрятал в тюфяке четверть пуда сухарей и мешок сушеной рыбы, которые, не задавая лишних вопросов, доставил ему тюремщик. Сделав вид, что его знобит, Свиньин попросил надзирателя принести ему полушубок. Падкий до денег ключник, казалось, готов был из кожи вон вылезти лишь бы угодить богатому арестанту.
Но ничего из того, что Алексей заготовил заранее, ему не пригодилось. Помог счастливый случай. Однажды он попросил надзирателя принести свежий номер стокгольмской газеты «Dagens Nyheter», в которой с интересом прочитал довольно-таки смелую статью, раскрывающую суть «дружеских услуг» нейтральной Швеции, предоставляемых спецслужбам Германии, в которой приводился в пример и знакомый ему случай ареста французского шпиона стокгольмской полицией. В дополнение к этому, почти треть полосы газеты было отведено полемике вокруг запроса группы депутатов риксдага к правительству о беспрецедентном вмешательстве немцев во внутренние дела Швеции. Привыкший скрупулезно анализировать всю поступающую к нему информацию, Алексей сделал для себя неожиданные выводы о том, что, во-первых, слова дядюшки Акселя о депутатском запросе оказались очень своевременными и вызвали в обществе бурную полемику, а, во-вторых, что в то время, когда Германия во многом зависит от поставок шведской стали, марганца и других материалов для производства оружия и боеприпасов, немцам было явно невыгодно портить отношение с этой страной.
«А это значит, – радостно заключил Свиньин, – что можно надеяться на мое счастливое освобождение. Для этого нужно всего лишь проинформировать газетчиков о том, что шведские власти, идя на поводу германских спецслужб, содержат в Лонгхольменской тюрьме секретного заключенного, которого немецкая контрразведка с помощью местных жандармов арестовала, как французского шпиона».
Он написал и отправил с надзирателем на почту два письма. Одно в адрес газеты «Dagens Nyheter», а другое дядюшке Акселю, в котором объяснял ситуацию и попросил всего лишь посодействовать более широкому освещению своих злоключений в прессе.
Реакция общественности не заставила себя долго ждать. Через несколько дней Алексей вышел из тюрьмы, словно национальный герой, о котором потом еще долго вспоминали стокгольмские газеты, как о счастливчике, на волне пацифистски настроенного общественного мнения выскользнувшем из цепких лап немецкой контрразведки. В то время, как в штабе Северного фронта этот его демарш посчитали лишь счастливым провалом миссии, которую штаб-ротмистр Свиньин так и не смог завершить. Коллеги потом еще долго вспоминали о его заграничных похождениях, называя Алексея в шутку «Лонгхольмским сидельцем».
Глава IX. Псков (Февраль-март 1916 года)
Неудачная поездка штаб-ротмистра Свиньина в Стокгольм не особенно беспокоила Баташова, тем паче, что все обошлось для того благополучно. Последнее время генерал больше всего был озадачен провалом агентурной сети в Стокгольме. Прекрасно понимая, что после предательства Ома требуется тщательная проверка резидентуры в Копенгагене и Берне, он никак не мог принять окончательного решения, связанного с дальнейшей судьбой попавших под подозрение резидентов. После долгого раздумья у него возникла идея – использовать двойного агента Ома в своей игре, основной целью которой была маскировка сосредоточения войск фронта в районе предстоящего весеннего наступления. Чтобы противник уверился в том, что информация о формировании ландверного корпуса с последующей его передислокацией в район Вилькавир-Шавли принята русскими за чистую монету, он, хотя бы в течение нескольких месяцев, не должен был решать окончательную судьбу Скандинавской агентуры. Доложив главнокомандующему о том, что полученные из-за границы депеши о развертывании ландверного корпуса содержат дезинформацию, а также о том, что стокгольмский агент-групповод – предатель, Баташов предложил повременить с ликвидацией организации Ома и проверкой других резидентур, чтобы поддержать игру, развязанную германской разведкой. Он искренне заинтересовал Плеве своей идеей передать немцам через Ома нужную дезинформацию о том, что Северный фронт занимается усовершенствованием и дооборудованием оборонительных сооружений и не планирует никакого наступления. А все передислокации частей в ближайшее время якобы будут связаны с усилением обороны против германского участка Вилькавир-Шавли, где планируется развертывание ландверного корпуса. С этой целью он направил Ому шифротелеграмму, где от имени генерала Плеве поблагодарил его за ценную информацию, получив которую командование фронтом отказалось от наступления и на направлении Вилькавир-Шавли решило усилить оборону. Правда, ему так и не удалось уговорить главнокомандующего выде