Уже заканчивая обход, он наткнулся на нечто, пробудившее его интерес. Остановившись у двери, он внимательно посмотрел под ноги и вдруг воскликнул:
– Ага! A это еще что такое?
Пригнувшись, Дарси внимательно рассмотрел предмет своего интереса и только потом поднял его с пола большим и указательным пальцами.
– Похоже, – заметил мастер Шон, – на четырехдюймовый обрывок хлопковой веревки толщиной в полдюйма. И очень грязный в придачу.
Его светлость сухо улыбнулся.
– Не только похоже, но и есть на самом деле, мой добрый Шон. Интересно.
Он приступил к внимательному изучению находки.
– Буду весьма обязан, милорд, – произнес мастер Шон в полуофициальной манере, – если вы объясните, чем именно он так интересен.
Доктор Пейтели заморгал, поправил пенсне, но ничего не сказал.
– Вы наверняка уже заметили, мой дорогой Шон, – начал лорд Дарси, – насколько безупречно чиста эта лаборатория. Она чисто выметена и убрана. Здесь все лежит на своем месте. Бумаги не разбросаны. Никаких грязных уголков. Комната чиста, аккуратна и ухоженна, как сабля кавалерийского офицера.
Он широко повел рукой по сторонам.
– Действительно так, милорд, но… – начал мастер Шон.
– Тогда позвольте спросить, – продолжил его светлость, – что именно делает на чистом полу кусок грязной веревки?
– Не знаю, милорд. – Мастер Шон был искренне озадачен. – И что же это значит?
Улыбка лорда Дарси стала еще шире.
– Не имею ни малейшего представления, мастер Шон. Однако не сомневаюсь в том, что наша находка имеет некий смысл. Какой именно, станет ясно, как только мы добудем новые сведения.
Прошедший после этого обмена репликами десяток минут не добавил ничего нового к тому, что лорд Дарси уже знал.
– Ладно, – вздохнул он наконец, – закончим осмотр утром, когда станет светло. А сейчас спустимся вниз и обсудим обстоятельства дела с заинтересованными лицами. Боюсь, этой ночью сильно поспать не удастся.
Мастер Шон кашлянул с покаянным выражением на лице.
– Милорд, мы с нашим добрым хирургевтом не слишком приспособлены к опросу свидетелей. Не лучше ли нам тем временем произвести вскрытие?
– А? Разумеется, если пожелаете. Да, конечно.
«Так, – отметил про себя лорд Дарси, – случается, когда начинаешь предполагать, что другие люди, даже твои ближайшие сотрудники, разделяют твои интересы».
Утром Великой пятницы, 12 апреля 1974 года, часы на каминной доске трапезной церкви Святого Мартина торжественно пробили четверть часа, отмеряя пятнадцать минут третьего.
Преподобный отец Вилье стоял возле камина, внимательно изучая лорда Дарси. Невысокий – пять футов шесть дюймов – сухой священник тем не менее распространял вокруг себя ауру силы. Его быстрые и точные движения не производили впечатления дерганых или нервических. Спокойствие и внимание, которыми обильно был наделен этот человек, также свидетельствовали о силе духовной. По мнению лорда Дарси, этот мужчина разменял уже пятый десяток, однако седина лишь слегка прикоснулась к его вискам и усам. Четко прорисованные морщины на приятном лице говорили о силе, доброте и чувстве юмора. Однако в данный момент он не улыбался: в его глазах светилась печаль.
– Все сейчас в часовне, милорд, – сказал он отрывистым приятным и невысоким тенором. – Лорд Жизор, леди Беверли, дамсель Мадлен и сэр Родерик Маккензи.
– Кто такие последние двое, преподобный сэр? – спросил лорд Дарси.
– Сэр Родерик – капитан личной гвардии графа. Дамсель Мадлен – его дочь.
– Я не стану их беспокоить, преподобный отец, – проговорил лорд Дарси. – Искать утешение перед алтарем в такую ночь – священное право каждого христианина. И нарушать его допустимо только в случае крайней необходимости.
– Вы не считаете убийство чрезвычайным обстоятельством?
– Лишь до оглашения приговора. А что заставляет вас считать эту смерть убийством, преподобный отец?
Священник слегка улыбнулся.
– Он не накладывал на себя руки. Я говорил с ним перед тем, как он поднялся в свою башню: я ведь прозорливец и заметил бы любые суицидальные эмоции. И причиной этой смерти не мог стать несчастный случай: если бы покойный граф просто потерял равновесие и упал, то приземлился бы у основания стены, а не в восемнадцати или двадцати футах от нее.
– Восемнадцати, – тихо поправил лорд Дарси.
– Ergo, это убийство, – произнес отец Вилье.
– Я с вами согласен, преподобный отец, – проговорил лорд Дарси. – Я слышал даже такое предположение: дескать, милорд граф увидел какое-то адское исчадие и настолько испугался, что бросился прямо в закрытое окно, чтобы только оказаться как можно дальше от него. Каково ваше мнение?
– Домыслы командира Жака. – Священник покачал головой. – Едва ли. Покойный граф, скорее всего, не ощутил бы присутствие подлинного привидения, a уж ложное – результат какого-то мошенничества – и вовсе не одурачило бы или испугало его.
– Значит, он был невосприимчив к психическим видениям?
Отец Вилье вновь покачал головой.
– Он представлял собой действительно редкий образчик подлинной психической слепоты.
С тех пор как в конце тринадцатого столетия святой Хилари Уолсингемский сформулировал свои аналоговые уравнения Законов магии, представители научного чародейства прекрасно понимали, что этими законами могут пользоваться далеко не все люди, но только те из них, кто имел особый Талант. А располагали им отнюдь не все. Стало понятно, что магом, целителем или прозорливцем не суждено стать любому человеку, как не каждому дано сделаться музыкантом, скульптором или хирургевтом.
Однако неспособность играть на скрипке отнюдь не означает, что чуждый музыке человеке не может насладиться чужой игрой на скрипке или, напротив, раскритиковать ее. Чтобы понять, насколько реальна музыка, не надо быть музыкантом.
Если только человек вообще не лишен музыкального слуха.
Воспользуемся другой аналогией: на свете существуют некоторые – очень немногочисленные – мужчины и женщины, полностью лишенные цветового зрения. Утрату этой способности нельзя назвать легким увечьем, как в случае тех людей, которые не различают просто красный и зеленый цвета; люди, лишенные цветового зрения, окружены сплошными оттенками серого. Их мир лишен красок. Такой человек не в состоянии понять, почему три совершенно одинаковых и притом кажущиеся одинаково серыми предмета именуются окружающими красным, синим и зеленым. Для человека, пораженного полной цветовой слепотой, эти слова не имеют ни содержания, ни смысла.
– Почивший милорд граф, – продолжил священник, – в молодые годы питал намерения стать священником, передав свое право на графский престол своему младшему брату. Конечно, он не мог этого сделать. Лишенный Таланта психически слепой человек столь же бесполезен для церкви, как пораженный цветовой слепотой человек для гильдии художников.
«Естественным образом, подобная слепота, – подумал лорд Дарси – не мешала покойному графу де ла Вексену занимать административную должность в правительстве его императорского величества. Отсутствие магического таланта не мешает здраво править своим графством».
Уже более восьми веков, со времен Генриха II, Англо-французская империя крепко удерживала свои границы и только расширялась. Сын Генриха Ричард, едва избежав смерти от ранения арбалетным болтом в 1199 году, твердо правил своим королевством и расширял его пределы. После смерти Ричарда, последовавшей в 1219 году, его племянник Артур еще более укрепил мощь королевства. Великая реформа Ричарда Великого в конце пятнадцатого столетия обеспечила Империи прочный рабочий фундамент, а психическая наука стабилизировала общество и придала ему прогрессивный импульс почти на половину тысячелетия.
– А где сейчас младший брат покойного милорда графа? – спросил лорд Дарси.
– Капитан лорд Луи служит во флоте Новой Англии, – ответил отец Вилье. – И в настоящее время находится на своем корабле в порту Святого Креста на побережье Мечико.
«Что исключает его из числа подозреваемых», – отметил про себя лорд Дарси, а вслух произнес:
– Преподобный отец, вам что-нибудь известно о лаборатории покойного милорда на верхнем этаже Красной башни?
– Лаборатории? Так вот что он там обустроил? Нет, мне ничего не известно. Он регулярно поднимался туда, но чем он там занимался, я не знаю. Наверное, каким-нибудь безобидным любимым делом. Разве не так?
– Возможно, вы правы, – признал лорд Дарси. – У меня нет оснований думать иначе. А вам не случалось бывать там, наверху?
– Нет, никогда. И, насколько мне известно, никому, кроме самого графа. Но почему вы спрашиваете?
– Потому что, – задумчиво проговорил лорд Дарси, – это довольно странная лаборатория. Однако нет никаких сомнений в том, что он проводил в ней какие-то научные эксперименты.
Отец Вилье прикоснулся к кресту на своей груди.
– Странная? Чем? – Однако тут же опустил руку и усмехнулся. – Нет. Черной магией там не пахло. В магию он не верил вообще – будь она черная, белая, сиреневая, малиновая, зеленая или радужная. Он называл себя материалистом!
– А это что еще такое?
– Заблуждение, следствие его психической слепоты, – пояснил священник. – Он хотел стать священником, в чем ему было отказано. Посему он попросту отверг причину отказа. Он отказался верить в то, что может существовать нечто, недоступное его собственным органам чувств, и решил доказать основной тезис материализма: «все явления во Вселенной являются результатом воздействия неживых сил на неживую материю».
– Вот как, – произнес лорд Дарси. – Мне, как живому человеку, трудно даже понять такую философию, не говоря уже о том, чтобы ее принять. Значит, с помощью этой лаборатории покойный граф намеревался научным методом доказать основы теории материализма?
– Похоже на то, милорд, – согласился отец Вилье. – Конечно, я не видел лабораторию его светлости, но…
– А кто-нибудь видел? – спросил лорд Дарси.