— Меня послал к вам полковник Доббс, сэр, — заявил Браун.
Он говорил тихо, стараясь не смотреть прямо на капитана и не шевелить губами больше, чем необходимо. Ему одинаково не хотелось привлекать внимание собравшихся к своему присутствию, и дать возможность кому-нибудь услышать его слова.
— Ну?
— Прибыло донесение, сэр, и полковник Доббс считает, что вы должны на него взглянуть, сэр.
— Я буду через секунду.
— Есть, сэр.
Браун исчез: несмотря на массивность и рост, он мог быть совершенно незаметным, когда это было ему нужно.
Хорнблауэр выждал достаточно долго для того, чтобы ни у кого не создалось впечатления, что его уход связан с сообщением Брауна, и затем миновал стоящих у двери часовых. Прыгая через ступеньку, он поднялся в свой кабинет, где его ждал одетый в красный мундир морской пехоты полковник.
— Они, наконец, идут, сэр, — сказал Доббс, протягивая Хорнблауэру донесение.
Оно представляло собой длинную, узкую полоску бумаги, и даже такая узкая, она была сложена как по длине, так и по ширине. Письмо было таким странным, что Хорнблауэр, прежде чем приступить к чтению, вопросительно посмотрел на Доббса.
— Оно было спрятано в пуговице плаща посланца, сэр, — пояснил Доббс. — От агента в Париже.
Хорнблауэр знал, что многие высокопоставленные лица предают своего владыку — императора, продавая военные и политические секреты, как ради сиюминутной выгоды, так и ради будущей карьеры. Это письмо, должно быть, послано одним из таких людей.
— Посланец выехал из Парижа вчера, — сказал Доббс. — Добрался на почтовых до Онфлера и пересек реку сегодня после наступления темноты.
Письмо было написано человеком, хорошо знавшим свое дело.
«Сегодня утром, — говорилось в нем, — осадные орудия из артиллерийского парка в Саблоне были отправлены вниз по реке. Они входят в 107-й артиллерийский полк. Орудия двадцатичетырехфунтовые, их, насколько мне известно, двадцать четыре. Полку приданы три инженерные роты и рота минеров. Говорят, что командует войсками генерал Кио. Мне неизвестно, какие еще силы будут переданы в его распоряжение».
Подписи не было, а почерк изменен.
— Оно подлинное? — задал вопрос Хорнблауэр.
— Да, сэр. Харрисон это подтверждает. И оно согласуется с другими сведениями, полученными из Руана.
Значит Бонапарт, увязший на востоке Франции в борьбе с русскими, австрийцами и пруссаками, на юге ведущий схватку не на жизнь, а на смерть с Веллингтоном, все-таки изыскал силы для устранения новой угрозы на севере. Пункт назначения осадной артиллерии не вызывал сомнений. Единственными противниками вниз по Сене от Парижа были только изменники из Гавра: присутствие саперов и минеров служило неопровержимым доказательством того, что готовится осада, и пушки явно направлялись не затем, чтобы усилить какие-нибудь береговые укрепления. Кроме того, в Руане Кио собрал около двух дивизий.
Сена предоставляла для Наполеона все удобства для нанесения удара по Гавру. По воде тяжелые орудия можно перевозить с гораздо большей скоростью, чем по дорогам, особенно по зимним дорогам. Даже войска, посаженные на баржи, будут двигаться быстрее, чем пешим порядком. День и ночь эти баржи будут идти вниз по реке — сейчас они, должно быть, уже приближаются к Руану. Подход Кио к городу — вопрос, возможно, лишь нескольких дней. В голове Хорнблауэра всплыли воспоминания о последней осаде, которую ему довелось пережить — осаде Риги. Он вспомнил про ползущие вперед апроши, неуклонное приближение туров и фашин — не исключено, что через несколько дней на него ляжет ответственность отражения этой смертельной угрозы.
Он почувствовал приступ ярости по отношению к Лондону, оказавшему ему такую слабую поддержку — за те две недели, которые Гавр находится в руках британцев, многое можно было бы сделать. В своих письмах он резко, насколько мог себе позволить, указывал на бесперспективность нерешительной политики — ему припомнилось, что он употребил именно эти слова, но Англия, истекшая кровью за двадцать лет войны, бросившая все силы на поддержку армии Веллингтона на юге, мало что могла уделить ему. Организованному им восстанию суждено было играть оборонительную роль, являясь лишь незначительным военным эпизодом в этом гигантском кризисе. С точки зрения политики и морали последствия сделанного им были огромны, в чем его льстиво заверяли политики, но средства, которыми он располагал для достижения военного результата, оставляли желать много лучшего. Бонапарт, империя которого разваливалась, который вел бой не на жизнь, а на смерть на заснеженных полях Шампани, все-таки изыскал две дивизии и осадный парк для того, чтобы отбить Гавр. Возможно ли победить этого человека?
Хорнблауэр забыл о присутствии полковника морской пехоты, глядя сквозь него невидящим взором. Пришло время, когда восстание должно перейти от обороны к нападению, и предпринять атаку на врага, какими скромными средствами оно бы не располагало, и каким сильным не был бы противник. Нужно что-то предпринять, на что-то отважиться. Он не допускал мысли о том, чтобы запереться в укреплениях Гавра, словно кролик в норе, ожидая, когда Кио со своими саперами придет и выкурит его оттуда.
— Дайте мне еще раз взглянуть на карту, — сказал он Доббсу. — В какой стадии сейчас прилив? Вы не знаете? В таком случае, выясните это, приятель, и немедленно. И еще — мне нужна информация о дорогах, связывающих Гавр и Руан. Браун! Ступайте, и вызовите капитана Буша с приема.
Он продолжал строить планы и отдавать распоряжения, когда в кабинет вошел Хоу.
— Прием подходит к концу, сэр — заявил он. — Его королевское высочество вот-вот уйдет.
Хорнблауэр бросил еще один взгляд на разложенную перед ним карту низовий Сены. Мозг его был занят расчетами, касающимися фаз приливов и расстояний.
— Ах да, хорошо, — сказал он, — я буду через пять минут.
Войдя в зал, он улыбался — множество наблюдавших за ним глаз заметило это. Была какая-то ирония в том, что собравшиеся на приеме добропорядочные люди почувствовали себя увереннее из-за того, что Хорнблауэр получил известие об угрожающей их городу скорой опасности.
Глава 12
Ветреный хмурый день уступал место столь же хмурой ночи. Пока Хорнблауэр стоял на причале, наблюдая за приготовлением шлюпок к отправке, сумерки становились все гуще. Было достаточно темно и пасмурно для того, чтобы сделать приготовления невидимыми из города, именно это преимущество он и собирался использовать. Это был удобный момент, чтобы начать посадку морских пехотинцев и моряков в шлюпки: до прилива оставался всего лишь час, и терять нельзя ни единой минуты.
Вот еще одна из издержек успеха — стоять здесь и смотреть, как другие отправляются в экспедицию, которую он с удовольствием возглавил бы сам. Но губернатор Гавра и коммодор не имеет права рисковать жизнью и свободой, участвуя в какой-то мелкой вылазке. Силы, которые он выделил для этого, умещались в полдюжины корабельных шлюпок, и были столь малы, что он сомневался, стоит ли отдавать их под командование пост-капитану.
Приковылял Буш: стук его деревянного протеза по булыжнику перемежался с легким шагом единственной ноги.
— Будут еще приказы, сэр? — спросил он.
— Нет, никаких. Я просто хочу пожелать вам удачи, — сказал Хорнблауэр.
Он протянул руку, и Буш пожал ее — удивительно, рука его оставалась такой же крепкой и мозолистой, точно до сих пор тянула брасы и фалы. Он встретил взгляд доверчивых голубых глаз Буша.
— Спасибо, сэр, — сказал тот, и после секундного колебания прибавил, — не беспокойтесь за нас, сэр.
— Поскольку командир — вы, я буду спокоен, — ответил Хорнблауэр.
Это отчасти было правдой. За годы совместной службы Буш изучил его методы, и можно быть уверенным, что план будет исполнен в точности. Так же как и он, Буш хорошо понимал ценность внезапности, важность нанесения быстрого и неожиданного удара, необходимость четкого взаимодействия между всеми подразделениями.
Шлюпка с «Нонсача» стояла у мола, в нее спускались морские пехотинцы. Пока моряки удерживали ее, пехотинцы, плотно прижимаясь друг к другу, рассаживались по банкам, держа мушкеты между коленями, стволами вверх.
— Все готово, сэр? — раздался голос с кормы.
— Счастливо, Буш, — сказал Хорнблауэр.
— До свидания, сэр.
Сильные руки Буша позволили ему, не смотря на протез, с легкостью забраться в шлюпку.
— Отваливай.
Шлюпка отошла от причала, две другие последовали ее примеру. Было еще достаточно светло, чтобы видеть, как от бортов кораблей, стоящих на якоре в гавани, отчаливают остальные шлюпки флотилии.
— Навались!
Шлюпка Буша повернула и повела караван к устью реки. Ночная тьма поглотила ее. Несмотря на это, Хорнблауэр, прежде чем повернуть назад, еще стоял некоторое время, вглядываясь в темноту. Принимая во внимание состояние дорог и донесения шпионов, не возникало сомнений в том, что Кио доставит осадный парк по воде до Кодебека — баржи смогут перемещать тяжелые двадцатичетырехфунтовые орудия на пятьдесят миль в день, в то время как по раскисшим дорогам такое расстояние не удастся преодолеть менее чем за неделю. В Кодебеке имеется эстакада, оборудованная приспособлениями, облегчающими работу с тяжелыми грузами. Он предполагал, что Кио выдвинет охрану к Лильбонну и Больбеку, чтобы прикрыть выгрузку. У шлюпок есть неплохие шансы подняться с помощью прилива вверх по реке, и незамеченными подобраться под покровом темноты к эстакаде. В таком случае десантный отряд сможет разорить и спалить все дотла. Скорее всего, наполеоновские войска, контролирующие сушу, не допускают даже возможности того, что высланная по воде экспедиция может обойти их с фланга, а если и допускают, то все равно остается значительная вероятность, что быстро двигаясь с помощью прилива, она сумеет в темноте прорваться сквозь оборонительные позиции и достичь барж. Хотя строить такие успокаивающие умозаключения было достаточно просто, он не с легким сердцем смотрел, как шлюпки исчезают в этой кромешной тьме. Хорнблауэр повернулся и пошел по Рю де Пари к Отель де Виль. С полдюжины смутно различимых фигур отделились от углов улицы и пристроились в нескольких шагах позади и впереди него — это были телохранители, приставленные к нему Хоу и Лебреном. При мысли о том, что он будет расхаживать по городу в одиночку, и, что еще хуже, пешком, оба они в ужасе замахали руками и стали закатывать глаза. А когда он наотрез оказался от приставленного к нему военного эскорта, они предприняли собственные меры. Хорнблауэр стремился идти с максимальной скоростью, которой позволяли ему развить длинные худые ноги. Это упражнение доставляло ему удовольствие, и он улыбался про себя, слыша топот своих сопровождающих, которые старались сохранить дистанцию — что интересно, у большинства из них были короткие ноги.