слась мысль, что нельзя поворачиваться спиной к особам королевской крови, но он отбросил все прочь и заключил ее в объятья. Целый хоровод мыслей теснился в его голове, когда ее губы, ледяные от холодного морского воздуха, прижались к его губам. «Очень хорошо, что она приехала», — подумал он, хотя всегда резко осуждал капитанов и адмиралов, которых во время службы сопровождали жены. Раз приехала герцогиня, то почему бы не приехать и Барбаре. Все эти рассуждения промелькнули словно вспышка, за которой не могли угнаться никакие человеческие чувства. За его спиной раздалось предостерегающее покашливание Хоу, напоминающее, что он не должен забывать о церемониале. Он убрал руки с плеч Барбары и несколько неуклюже отступил назад. Кареты ждали их.
— Вы едете с Их королевскими высочествами, — прошипел Хоу.
Экипажи, реквизированные в Гавре, не являли собой образец каретостроения, но служили исправно. Герцог и герцогиня заняли свои места, Хорнблауэр помог Барбаре подняться, и они тоже уселись, спиной к лошадям. В сопровождении цоканья копыт и изрядного скрипа кареты направились вверх по Рю де Пари.
— Ну неужели это не приятный сюрприз, сэр ‘Орацио? — спросила герцогиня.
— Ваше королевское высочество слишком добры, — ответил Хорнблауэр.
Герцогиня наклонилась вперед и положила руку на колено Барбары.
— У вас самая прекрасная и совершенная супруга, — заявила она.
Герцог заерзал и закашлялся в смущении, так как герцогиня вела себя со свободой, несколько неподобающей королевской дочери, будущей королеве Франции.
— Надеюсь, ваше путешествие было приятным, — произнес он, обращаясь к своей жене. Проклятое любопытство Хорнблауэра заставило его гадать, может ли когда-нибудь этот человек обращаться к супруге не таким сухим формальным тоном.
— Это было путешествие по волнам памяти, — с улыбкой сказал герцогиня.
Она была жизнерадостным и милым созданием, и новое приключение волновало ее. Хорнблауэр с любопытством наблюдал за ней. Свое детство она провела, будучи принцессой при одном из самых роскошных дворов Европы, отрочество — в плену у революционеров. Ее отец-король и мать-королева погибли на гильотине, брат умер в тюрьме. Ее саму обменяли на нескольких пленных генералов, и выдали замуж за кузена. Она скиталась по Европе в качестве жены нищего, но гордого Претендента. Жизненные испытания сохранили в ней человеческие чувства, или же лицемерие обнищавшей монархии не смогло убить в ней жизнь? Она была единственным уцелевшим ребенком Марии-Антуанетты, чье обаяние, жизнелюбие и непосредственность вошли в легенду. Это могло все объяснить.
Прибыв к Отель де Виль, они стали вылезать из кареты: украшенная плюмажем морская шляпа не самая удобная вещь на свете, когда приходится держать ее подмышкой, помогая дамам спуститься. Несколько позже должен был состояться прием, но требовалось время, чтобы выгрузить из трюма «Газели» багаж герцогини, а ей самой переодеться. Хорнблауэр повел Барбару в то крыло, где размещалась его штаб-квартира. Дневальные и часовые в фойе стояли навытяжку, а в штабе Доббс и Ховард изумленно уставились, увидев губернатора, провожающего леди. Они вскочили с мест, и Хорнблауэр их представил. Молодые люди поклонились и расшаркались перед ней — разумеется, они знали, кто перед ними — кто не слышал о леди Барбаре Хорнблауэр, сестре герцога Веллингтона.
Бросив непроизвольный взгляд на стол, Хорнблауэр заметил письмо Кио, лежавшее там, где он оставил его. Письмо было написано красивым почерком, с замысловатой росписью с завитушками. Это еще раз напомнило ему о смерти Буша. Эта печаль была настоящей, гложущей, ощутимой — приезд же Барбары был таким неожиданным, что, казалось, все происходит не на самом деле. Его непостижимый ум отказывался принять за отправную точку факт, что Барбара вновь рядом с ним, распыляясь на причудливые мелочи. Детали эти ему нравились, он настаивал на них — они не позволяли полностью раствориться в семейном счастье, заставляя решать практические вопросы, с которыми раньше он никогда не сталкивался — с обустройством жизни офицера на действительной службе, ведущего смертельный бой с императором, и у которого в то же время есть жена, требующая внимания и заботы. Сколь многогранной не была бы натура Хорнблауэра, главным смыслом жизни для него являлось выполнение профессионального долга. За более чем двадцать лет — всю свою сознательную жизнь, он привык приносить в жертву этому всего себя, до тех пор, пока жертва эта не стала обыденной и, как правило, чрезмерной. Схватка с Бонапартом так затянула его в течение последних месяцев, что любые обстоятельства, отвлекающие его, вызывали неприятие.
— Сюда, дорогая, — сказал он, наконец, несколько хрипло, — он собирался прочистить горло, но остановил себя. Необходимость прокашляться являлась верным симптомом того, что он нервничает или смущен. Барбара подшучивала над этой чертой в прошлом, и теперь ему не хотелось этого делать — как перед Барбарой, так и перед самим собой. Они пересекли маленькую переднюю, Хорнблауэр открыл дверь в спальню, отошел в сторону, чтобы пропустить Барбару вперед, затем вошел сам и закрыл дверь. Барбара стояла в центре комнаты, повернувшись спиной к передней части большой кровати. На губах ее играла улыбка, одна из бровей приподнялась чуть-чуть выше, чем другая. Она подняла руку, чтобы расстегнуть застежку плаща, но снова опустила ее. Имея дело со своим непредсказуемым супругом, не понятно было, плакать ей или смеяться, но она принадлежала к роду Уэлсли, и гордость не позволяла ей зарыдать. Она овладела собой как раз за секунду до того, как Хорнблауэр подошел к ней.
— Дорогая, — произнес он, взяв ее ледяные руки.
Она улыбнулась в ответ, но в улыбке ее, пусть веселой и игривой, могло быть немного больше нежности.
— Ты рад видеть меня? — спросила она. Голос ее звучал спокойно, не выдавая ни тени волнения.
— Конечно. Конечно, дорогая. — Хорнблауэр пытался вести себя сдержанно, подавляя инстинктивное желание уйти в себя, пробудившееся, когда присущая ему телепатическая чувствительность предупредила его об опасности. — Просто я с трудом могу поверить, что ты рядом, дорогая.
Это было истинной правдой, и высказавшись, Хорнблауэр почувствовал успокоение, избавившись частично от своей скованности. Он обнял и поцеловал ее, когда они разомкнули губы, можно было заметить, что в глазах ее застыли слезы.
— Кастльро, прежде чем отправиться в штаб-квартиру союзников, решил, что герцогиня должна приехать сюда, — пояснила она. — Так что я поинтересовалась, могу ли я отправиться вместе с ней.
— Рад, что ты так поступила, — сказал Хорнблауэр.
— Кастльро называет ее единственным мужчиной во всем бурбонском семействе.
— Не удивлюсь, если это окажется правдой.
Теперь они оттаяли — два гордых человека, в очередной раз понявших, что жертва, на которую один идет ради другого, необходима для удовлетворения их нужды друг в друге. Они снова поцеловались, и Хорнблауэр почувствовал, как тело ее расслабляется в его объятиях. Потом раздался стук в дверь, и они расцепили объятия. Это был Браун, присматривающий за полудюжиной моряков, несущих багаж Барбары. Горничная Барбары — маленькая негритянка Геба, немного помедлила в дверях прежде, чем войти. Барбара подошла к зеркалу и стала снимать плащ и шляпу.
— Маленький Ричард, — словоохотливо сообщила она, — чувствует себя хорошо и совершенно счастлив. Он без умолку болтает, и постоянно копает. Его собственный угол в саду выглядит так, будто там поработала целая армия кротов. В этом сундуке несколько его рисунков, которые я сохранила для тебя — хотя вряд ли кто сможет утверждать, что они говорят хоть о наличии хоть каких-нибудь способностей к рисованию.
— Было бы странно, если бы таковые имелись, — сказал Хорнблауэр, усаживаясь.
— Полегче с этим чемоданом, — прикрикнул Браун на одного из моряков. — Это тебе не бочонок с солониной. Осторожнее, так. Где разместить вещи ее светлости, сэр?
— Оставьте их здесь, у стены, Браун, — сказал Барбара. — Геба, вот ключи.
Казалось совершенно невероятным и неестественным сидеть здесь и смотреть, как Барбара прихорашивается у зеркала, как Геба распаковывает вещи — здесь, в том самом городе, в котором он является военным губернатором. Такая ситуация беспокоила узконаправленный ум Хорнблауэра. За двадцать лет жизни на море его мышление до некоторой степени утратило гибкость. Всему свое время и свое место.
Вдруг Геба негромко вскрикнула. Хорнблауэр, обернувшись, заметил, как Браун обменялся взглядами с одним из моряков: последний, видимо, не озабоченный представлениями о месте и времени, слегка ущипнул Гебу. В деле с моряком на Брауна вполне можно положиться, его собственное вмешательство в такие вопросы будет несовместимо с достоинством коммодора и губернатора. Едва Браун вместе с носильщиками вышел, стук в дверь возвестил о приходе целой процессии посетителей. Вошел конюший, передавший распоряжение герцога, что за обедом сегодня вечером все должны быть в парадной форме и напудренные. Хорнблауэра это привело в ярость: за свою жизнь он лишь трижды пудрил волосы, чувствуя себя при этом по-дурацки. Сразу следом вошел Хоу, озабоченный теми же проблемами, но с другого конца, что еще более озлило Хорнблауэра. Какая из властей должна поставить на довольствие леди Барбару и ее прислугу? Где будет размещаться последняя? Хорнблауэр выставил его вон с приказом прочитать правила и самому найти подходящую формулировку. Барбара, сосредоточенно поправляя страусиные перья, заявила, что Геба будет спать в гардеробной, в которую вела дверь из спальни. Затем пришел Доббс: он просмотрел почту, прибывшую на «Газели», и среди писем имелись такие, с которыми нужно было ознакомиться Хорнблауэру. Кроме того, определенные документы требовали внимания губернатора. Пакетбот отправляется ночью, а приказы должны быть подписаны губернатором. И еще …
— Хорошо, я сейчас буду, — сказал Хорнблауэр. — Извини меня, дорогая.
— Бони снова побили, — радостно объявил Доббс, едва они вышли из спальни. — Пруссаки взяли Суассон и разгромили два корпуса наполеоновской армии. Но это еще не все.