В верхней зале он столкнулся к Мари, так же спускающейся к обеду. Каждый застыл на мгновение, словно встретив человека, которого меньше всего мог ожидать здесь увидеть. Затем Хорнблауэр поклонился и предложил ей руку, а Мари сделала реверанс. Ее рука, опиравшаяся на его руку, дрожала, и с ее прикосновением он почувствовал, что бросило в жар, словно он подошел к открытой печи.
— Моя милая! Любовь моя! — прошептал Хорнблауэр, почти совершенно потеряв над собой контроль.
Ее рука затрепетала, но Мари решительно продолжала спускаться по лестнице.
Обед получился отменным, так как толстая Жанна-повариха превзошла саму себя, граф был в ударе, чередуя серьезность с юмором, демонстрируя ум и эрудицию. Они обсуждали политику бурбонского правительства, порассуждали о решениях, которые могут быть выработаны на конгрессе в Вене, уделили некоторое внимание Бонапарту на Эльбе.
— Перед тем, как мы выехали из Парижа, — заметил граф, — стали ходить разговоры, что он слишком опасен, находясь так близко. Подразумевалось, что его стоит переместить в более надежное место — в этой связи упоминался ваш остров Святой Елены в Южной Атлантике.
— Возможно, так будет лучше, — согласился Хорнблауэр.
— Брожение в Европе будет продолжаться до тех пор, пока этот человек находится в центре интриг, — сказала Мари. — Почему ему позволяют мучить всех нас?
— Царь сентиментален, а он был его другом, — пояснил граф, пожимая плечами. — Помимо прочего, император Австрии его тесть.
— Неужели они готовы отстаивать свои предпочтения ценой Франции, всей цивилизации? — с горечью спросила Мари.
Женщины всегда воспринимают все ближе к сердцу, чем мужчины.
— Не думаю, что Бонапарт представляет собой сколько-нибудь серьезную угрозу, — успокаивающе заявил Хорнблауэр.
После обеда, когда они пили кофе, взгляд графа с вожделением скользнул к карточному столу.
— Вы не утратили своих прежних навыков в игре в вист, Орацио? — спросил он. — Нас, правда, только трое, но я дума, что можно использовать болвана. В некоторых случаях, хотя мое мнение и может показаться ересью, игра с болваном носит более научный характер.
Никто не вспоминал про то, как Буш играл с ними, но все думали о нем. Они подснимали, тасовали и сдавали, подснимали, тасовали, сдавали. Заявление графа насчет более научного характера игры с болваном не было лишено определенного смысла: по крайней мере, это позволяло более точно рассчитывать шансы. Граф играл с обычной своей живостью, Мари, похоже не растеряла своих отличных навыков, а Хорнблауэр, как всегда выказывал присущий ему точный расчет. И все же что-то было не так. Вист с болваном сам есть нечто неустойчивое — может быть по причине того, что партнерам приходится меняться местами во время сдачи. Не было даже и речи о том, чтобы полностью погрузиться в игру, как это обычно происходило с Хорнблауэром. Его переполняли мысли о Мари, находившейся то рядом с ним, то напротив него, и пару раз он допускал в игре мелкие ошибки. К концу второго роббера Мари положила руки на колени.
— Полагаю, что на этот вечер с меня довольно, — сказала она, — уверена, что Орацио играет в пикет также замечательно, как в вист. Может быть, вы скоротаете время таким образом, тогда как я отправлюсь спать.
Граф тут же вскочил на ноги, с присущим ему тактом поинтересовавшись, хорошо ли она себя чувствует, и получив ответ, что это всего лишь усталость, проводил ее до двери с торжественностью, достойной королевы.
— Доброй ночи, Орацио, — сказала Мари.
— Доброй ночи, мадам, — ответил Хорнблауэр, вставая из-за стола.
Они обменялись взглядом, коротким, длившемся не более десятой доли секунды, но этого было достаточно для того, чтобы они могли сказали друг другу все, что нужно.
— Не сомневаюсь, что предположение Мари о вашем умении играть в пикет является верным, Орацио, — сказал граф, возвращаясь назад. — Мы с ней много играли в него взамен виста. Однако я принимаю как должное, что у вас есть желание играть. Как это невежливо с моей стороны! Пожалуйста…
Хорнблауэр поспешил заверить графа, что не и мечтал ни о чем прочем.
— Превосходно, — сказал граф, тасуя карты тонкими длинными пальцами. — Я удачлив.
По крайней мере в этот вечер удача была на его стороне: его обычная рискованная манера игры была вознаграждена везением при любой сдаче. Его шесть младших побили квинт старших Хорнблауэра, каре валетов спасло, когда у Хорнблауэра собрались три туза, три короля и три дамы, а дважды карт-бланш позволял ему избежать поражения при подавляющем перевесе Хорнблауэра. Когда Хорнблауэру приходила сильная карта, графу везло, когда карта была слабой, граф обладал огромным преимуществом. Под конец третьей партии Хорнблауэр беспомощно посмотрел на него.
— Боюсь, что игра не очень интересна для вас, — с раскаянием сказал граф. — Не самый вежливый способ встречать гостей.
— Мне доставляет больше удовольствия проигрывать в этом доме, — совершенно искренне признался Хорнблауэр, — чем выигрывать в другом.
Граф расплылся в улыбке.
— Вы слишком добры, — произнес он. — В свое оправдание могу только сказать, что когда вы находитесь в моем доме, для меня безразлично, выигрываю я или проигрываю. Надеюсь, я буду иметь счастье рассчитывать на ваше длительное пребывание здесь?
— Как и судьба Европы, — ответил Хорнблауэр, — это зависит от Венского конгресса.
— Вы знаете, что мы в полном вашем распоряжении, — горячо промолвил граф. — Мари и я хотели бы, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома.
— Вы слишком добры, сэр, — сказал Хорнблауэр. — Могу я попросить свечу?
— Позвольте, — произнес граф, торопливо дергая за шнурок звонка. — Надеюсь, путешествие не слишком утомило вас? Феликс, милорд уходит.
Они поднялись по отделанной резными панелями дубовой лестнице, Феликс, подагрически прихрамывая, нес свечу. Полусонный Браун, ожидавший в гостиной его маленьких апартаментов, был отпущен тотчас же, когда Хорнблауэр заявил, что намерен лечь спать. Спрятавшаяся в углу дверь вела к холлу, расположенному близ комнат Мари в башне — как хорошо Хорнблауэр помнил это. Поколения Ладонов, графов де Грасай, плели в замки интриги: не исключено, что через эту дверь короли и принцы отправлялись на свидание к своим возлюбленным.
Мари, переполняемая желанием и любовью, источающая нежность и ласку, ждала его. Погрузиться в ее объятия означало окунуться в мир покоя и счастья, покоя безграничного, подобно морю в лучах заката. Пышная грудь, к которой он преклонил голову, звала его, ее аромат успокаивал и кружил голову одновременно. Она обладала им, любила его, плача от счастья. Ей принадлежала лишь половина его сердца, она это знала. Он был сухим, черствым, эгоистичным, и все же этот худощавый человек, лежащий в ее объятьях, был для нее всем. Ужасно, что он вернулся, чтобы позвать ее вот так. Он заставил ее страдать прежде, и она понимала, что те страдания ничто по сравнению с теми, которые ждут ее в будущем. Но это ее судьба. Ведь она любила его. Время летит так быстро, только краткий миг отделяет их от прихода горя. Нужно спешить! Она судорожно прижала его к себе, рыдая от страсти, взывая ко времени замедлить свой ход. И казалось, что это произошло. Время остановилось, тогда как весь мир кружился вокруг нее.
Глава 18
— Могу я поговорить с вами, милорд? — спросил Браун.
Он поставил поднос с завтраком рядом с кроватью и раздвинул шторы на окне. Солнечные лучи играли на водной поверхности Луары. Браун почтительно выждал, пока Хорнблауэр не выпьет свою первую чашечку кофе и не вернется в окружающую его действительность.
— В чем дело? — спросил Хорнблауэр, бросив взгляд на стоящего у стены Брауна. Тот держался как-то необычно. Манера, свойственная слуге джентльмена, сменилась строгой выправкой прежних дней, когда уважающий себя матрос, прямо держал голову и плечи, ждало ли его наказание кошкой или награда за отвагу.
— В чем дело? — переспросил заинтригованный Хорнблауэр.
На мгновение у него появилось невероятное подозрение, что Брауну пришла в голову глупость сказать ему что-то о его отношениях с Мари, но оно тотчас же исчезло, едва он осознал нелепость и невозможность подобного факта. И все же с Брауном было что-то не так — могло показаться, что он смущен.
— Хорошо, сэр… я хотел сказать милорд, — это был первый раз с момента присвоения Хорнблауэру нового титула, когда Браун допустил оговорку, — не знаю, захочет ли ваша милость выслушать меня. Не могу набраться храбрости, сэр… милорд.
— А, брось это, парень, — буркнул Хорнблауэр, — можешь называть меня «сэр» если так тебе удобнее.
— Это я вот к чему, милорд — я собрался жениться.
— Боже правый! — произнес Хорнблауэр. У него сложилось убеждение, что Браун — гроза женщин, и возможность его женитьбы никогда не приходила ему в голову. Он поспешил сказать то, что, по его мнению, было подходящим случаю:
— И кто же счастливая избранница?
— Анетта, милорд, дочь Жанны и Бертрана. И я очень счастлив, милорд.
— Дочь Жанны? Ах, да. Симпатичная девушка с темными волосами.
Хорнблауэр подумал о темпераментной французской девушке, выходящей замуж за такого надежного английского парня, как Браун, и не мог найти никаких доводов против этого. Браун станет лучшем мужем, чем многие другие, воистину счастлива будет женщина, которая получит его.
— Ты самостоятельный человек, Браун, — сказал он, — и не обязан спрашивать меня о таких вещах. Уверен, что ты сделал правильный выбор, и хочу пожелать тебе добра и счастья.
— Спасибо, милорд.
— А если Анетта готовит также хорошо, как ее мать, — мечтательно протянул Хорнблауэр, — ты будешь счастлив вдвойне.
— Вот как раз об этом я тоже хотел поговорить с вами, милорд. Как поварихе ей нет равных, хоть она еще молода. Сама Жанна так говорит, а уж если она говорит…
— То мы можем быть уверены, что так оно и есть, — согласился Хорнблауэр.
— Я подумал милорд, — продолжал Браун, — не хочу быть навязчивым, но если я остаюсь на службе у вашей милости, то вы могли бы взять Анетту в качестве кухарки.