— Это очень просто, ваше величество, — сказал Гиялорис. — Начните с самого первого дела, потом перейдите к следующему, а потом еще к следующему… и так далее.
В устах Септаха Мелайна подобный совет прозвучал бы насмешкой; но простодушный великан Гиялорис не отличался склонностью к иронии, и слова его, произнесенные низким, медленным, рокочущим голосом, с сильным акцентом его родного города Пилиплока, всегда звучали очень серьезно. Подвижный, как ртуть, маленький спутник Престимиона, ныне покойный и горько оплакиваемый герцог Свор, часто принимал эту непоколебимость за тупость. Но Гиялорис был отнюдь не тупым, а прямодушным и основательным.
Престимион дружелюбно рассмеялся.
— Хорошо сказано, Гиялорис! Но какое дело следует считать самым первым, а какое — следующим? Если бы это было так просто понять…
— Хорошо, Престимион, давай составим список, — предложил Септах Мелайн. И стал загибать пальцы. — Первое — назначить новых чиновников двора. Мы уже успешно начали это дело, по-моему. У тебя есть новый Верховный канцлер, благодарю покорно. И Гиялорис будет превосходным Великим адмиралом, я уверен.
И так далее, и так далее… Второе — возродить благосостояние тех районов, которые пострадали во время войны. Между прочим, кое-какие соображения по тому поводу есть у твоего брата Абриганта, и он хотел бы повидать тебя сегодня попозже. Три…
Септах Мелайн заколебался. Гиялорис тут же вставил:
— Третье — суд над Дантирией Самбайлом. Следует что-то предпринять по этому поводу — Давайте пока это отложим, — сказал Престимион. — Дело сложное.
— Четвертое, — продолжал невозмутимо Гиялорис, — поговорить с каждым, кто сражался на стороне Корсибара во время войны и убедиться, что не осталось ни одного изменника, который мог бы угрожать безопасности твоего правления…
— Нет, — возразил Престимион. — Это вычеркни из списка: разве ты забыл, что никакой войны не было?
Как может кто-то хранить верность Корсибару, если Корсибара никогда не существовало?
— Все равно, Престимион… — хмуро и недовольно проворчал Гиялорис.
— Я тебе говорю, здесь не о чем беспокоиться. Большинство сторонников Корсибара погибло у Тегомарского гребня: Фархольт, Мандрикарн, Вента, Фаркванор… — все; и я не опасаюсь тех, кто уцелел. Навигорна, например. Он был лучшим генералом Корсибара. Но он попросил прощения прямо на поле боя, если помнишь, когда пришел сдаваться после гибели Корсибара. И совершенно искренне. Он будет хорошо служить мне в совете. Равно как и Олджеббин, и Сирифорн, и Гонивол — они продались Корсибару, да, но не помнят об этом и теперь в любом случае не могут причинить вред. Герцог Олджеббин уедет в Лабиринт и станет главным спикером понтифекса, ну и прекрасно. Гонивол уйдет в отставку и отправится в Бомбифэйл. Сирифорн полезен и забавен; я его оставлю здесь. Ну, кто еще? Назовите мне тех, кого вы подозреваете в неверности.
— Ну… — начал Гиялорис, но не назвал ни одного имени.
— Я тебе вот что скажу, Престимион, — произнес Септах Мелайн. — Возможно, вокруг нас и не осталось людей, верных Корсибару, но нет ни одного человека в Замке, кроме нас троих, кто не был бы серьезно сбит с толку теми чарами, которые ты велел использовать в конце войны. Сама война стерта из памяти всех людей.
Но они подозревают, что что-то произошло. Просто не знают, что именно. Многие важные люди мертвы, огромные районы Алханроэля подверглись опустошению, Мавестойская дамба таинственным образом рухнула и затопила половину провинции, и при этом все должны верить в то, что власть естественным образом и без помех перешла от Конфалюма к тебе. Здесь концы не сходятся, и люди это видят. Они ощущают огромный болезненный провал в своих воспоминаниях, и это беспокоит. Я не раз замечал недоумевающее выражение на лицах людей, иногда они замолкали на полуслове, хмурились и прижимали ладони к вискам, словно искали в памяти то, чего там нет. Я уже начал сомневаться, так ли уж правильно мы поступили, убрав из истории эту войну Этот вопрос Престимион предпочел бы не обсуждать. Но теперь, когда Септах Мелайн открыто высказался, избежать разговора уже невозможно.
— Эта война оставила страшный след в душах всех жителей планеты, — напряженным голосом ответил Престимион. — Если бы я не вычеркнул ее из памяти людей, конфликты между сторонниками Корсибара и моими то и дело вспыхивали бы с новой силой. Полностью уничтожив воспоминания о войне, я дал людям. шанс начать с чистого листа. Что сделано, то сделано — помнится, это твое любимое выражение, Септах Мелайн. Теперь нам придется смириться с последствиями этого поступка, и мы будем жить с этим, и больше не о чем разговаривать.
Но в душе он не был так уж уверен в своей правоте.
Ему приносили тревожные сообщения — и все о них знали — о вспышках душевных заболеваний в разных городах Горы, о нападениях на незнакомых людей на улицах без всякого повода, о припадках неудержимых рыданий, которые продолжались многие дни, или о людях, бросавшихся в реки или со скал. Подобные известия в последнее время пришли из Халанкса, Минимула и Хаплиора, словно какие-то вихри безумия разносились от Замка вниз и во все стороны. Даже в расположенном далеко, у подножия Горы, Сти, кажется, произошел серьезный инцидент. Горничная из богатого дома выбросилась из окна и убила двоих людей, стоявших внизу.
Но есть ли основания связывать эти случаи со всеобщей амнезией, которую его чародеи вызвали в конце войны? Возможно, подобные вещи неизбежно происходят в периоды смены власти, особенно после столь долгого и счастливого правления, каким было царствование лорда Конфалюма. Люди считали Конфалюма любящим отцом всей планеты; они, возможно, испытывали печаль по поводу его удаления в Лабиринт, а отсюда и все эти несчастные случаи. Возможно…
Септах Мелайн и Гиялорис все добавляли и добавляли новые проблемы к и без того уже длинному списку задач, требующих решения.
Ему необходимо, говорили они, более широко внедрять в общественное сознание различные магические течения, которые приобрели столь большое значение на Маджипуре во времена Конфалюма. Это потребует консультаций с такими людьми, как Гоминик Халвор и Хезмон Горе, которые именно для этого остались в Замке, а не вернулись в столицу чародеев в Триггойне, сказал Гиялорис Ему также необходимо найти способ справиться с целой ордой искусственно созданных чудовищ, которых Корсибар планировал использовать против них на поле боя, если бы война продлилась немного дольше. По словам Гиялориса, многие из этих чудовищ удрали из своих загонов и теперь бесчинствовали в районе, лежащем к северу от Замковой горы.
Затем ему надо рассмотреть поданную метаморфами из Зимроэля жалобу относительно границ лесной резервации, в которой они жили. Меняющие форму жаловались на незаконные вторжения в их владения бессовестных застройщиков из Ни-мойи.
Предстояло выполнить и великое множество других задач…
Престимион почти перестал их слушать. Оба советчика говорили совершенно искренне: Септах Мелайн был по-рыцарски дипломатичным, а Гиялорис более прямодушным. Септах Мелайн всегда делал вид, что ничего не принимает всерьез, но Престимион знал, что это не более чем поза. Что касается Гиялориса, то он был воплощением бесстрастной серьезности — огромная, непоколебимая глыба серьезности. Престимион как никогда остро ощущал отсутствие маленького, юркого герцога Свора, у которого было множество недостатков, но который никогда не страдал излишней прямотой. Он идеально уравновешивал этих двоих.
Каким идиотизмом было со стороны Свора выйти на поле боя у Тегомарского гребня — ему следовало оставаться в стороне, строить в тени заговоры и плести интриги! Свор совсем не был воином. Какое безумие подвигло его на участие в сражении? А теперь его нет.
«Где я найду ему замену?» — думал Престимион.
И Тизмет тоже не следовало там появляться — особенно, особенно Тизмет. Острая боль этой потери не покидала Престимиона, и даже не притупилась за последние недели. Может быть, именно смерть Тизмет, думал он, ввергла его в состояние уныния?
Да, впереди много работы. Даже слишком много, как иногда казалось. Так или иначе он с ней справится. Как повествует история, каждый корональ в длинном списке его предшественников сталкивался с тем же ощущением огромного груза ответственности и — хорошо или плохо — играл свою роль. Если учитывать все обстоятельства, большинство справились со своей работой вполне прилично. Когда-нибудь история расскажет и о нем.
Но он не мог отделаться от этого таинственного, проклятого ощущения усталости, пустоты, недовольства и разочарования, которые отравляли ему настроение с первого дня царствования. Он надеялся, что выполнение обязанностей правителя излечит его. Но этого не произошло.
Очень возможно, думал Престимион, что, будь Тизмет жива, стоящие пред ним задачи казались бы не такими тяжелыми. Какой прекрасной помощницей в делах могла она стать! Дочь короналя, понимающая трудности царствования и, несомненно, способная справиться со многими из них, Тизмет подходила на роль правителя гораздо больше, чем ее глупый брат, — в этом Престимион был уверен. Она с радостью разделила бы с ним тяжесть власти. Но Тизмет потеряна для него навсегда.
«Ты все еще продолжаешь говорить, Септах Мелайн? И ты, Гиялорис?»
Престимион играл с тонким обручем из блестящего металла, лежащим перед ним на столе, — «повседневной» короной, как он любил его называть, чтобы не путать с чрезвычайно пышной официальной короной, изготовленной по распоряжению лорда Конфалюма.
В центре ее резного обруча с инкрустацией из семи разных драгоценных металлов, украшенного по краям изумрудами и рубинами, сверкали множеством граней три громадных пурпурных диниабаса.
Конфалюм любил носить официальную корону; но Престимион надевал ее всего один раз, в первые часы своего царствования. Он намеревался хранить ее для самых торжественных государственных мероприятий.
Ему казалось немного абсурдным носить на голове даже этот легкий серебряный обруч, хотя он так сражался за право им обладать. Однако он всегда держал его при себе. В конце концов, ведь он корональ Маджипура.