– Тогда их надлежащим образом накажут, – сказал Джулиан, придвигаясь чуть ближе к огню.
– А каково надлежащее наказание за кражу кота? – спросила Эмма с набитым бутербродом ртом.
– В случае Чёрча – обязанность оставить его себе, – заявил Джулиан.
Эмма скорчила рожицу.
– Будь на этом бутерброде корки, я бы их в тебя кинула.
– Почему бы тебе не кинуть в меня бутерброд?
Эмма явно пришла в ужас.
– И отказаться от вкусного сыра? Никогда в жизни я бы не отказалась от вкусного сыра!
– Просчитался. – Джулиан подбросил в огонь очередное полено. В груди у него надувался пузырь счастья – сладкого и незнакомого.
– Такой вкусный сыр не каждый день попадается, – сообщила ему Эмма. – Знаешь, что сделало бы его еще лучше?
– Что? – Джулиан уселся на пятки.
– Еще один бутерброд. – Она со смехом протянула ему пустую тарелку. Джулиан взял тарелку, и это был абсолютно будничный момент, но в нем присутствовало всё то, чего он всегда желал и о чем никогда не позволял себе даже мечтать. Дом, а в нем Эмма; и они вместе смеются у огня.
Единственное, что сделало бы эту картину еще лучше – его братья и сестры где-нибудь поблизости, чтобы он мог видеться с ними каждый день, фехтовать с Ливви, смотреть кино с Дрю, учить Тавви стрелять из арбалета. Где бы он мог вместе с Таем искать на прибрежной полосе крабов-отшельников, который поспешно прячутся под своими панцирями. Где он мог бы вместе с Марком и Хелен, и Алиной готовить пышные ужины, и они сидели бы все вместе под звездным небом пустыни.
Где слышно было бы море, как сейчас. И где он мог бы всегда видеть Эмму, свою лучшую, светлую половину, которая смягчала его безжалостность, заставляла видеть свет там, где он видел лишь темноту.
Но всем им пришлось бы жить вместе, подумал он. Давным-давно его душа раскололась на части, и каждый ее кусочек жил в ком-то из его братьев и сестер. Кроме того кусочка, что жил в Эмме, и был вплавлен на место огнем церемонии парабатаев и силой его собственного сердца.
Впрочем, это невозможно. Несбыточно. Даже если бы каким-то чудом его семья прошла через все это, оставшись целой и невредимой – и если бы Хелен и Алина могли к ним вернуться, – даже тогда Эмма, его Эмма, когда-нибудь завела бы себе собственную семью и собственную, отдельную жизнь.
Джулиан подумал, что, возможно, он станет ее суггенесом – вручит будущему мужу на свадьбе. Для парабатаев это было обычное дело.
От одной этой мысли Джулиан почувствовал себя так, словно его режут изнутри острой бритвой.
– Помнишь, – говорила она мягким, дразнящим голосом, – когда ты сказал, что можешь протащить Чёрча в класс так, что Диана не увидит, и он укусил тебя посреди лекции о Джонатане Сумеречном охотнике?
– Ничего подобного. – Он снова устроился на полу с одним из дневников. Тепло комнаты, запах чая и подгоревшего хлеба, отсвет огня на волосах Эммы – всё это убаюкивало. Он был невероятно счастлив, и в то же время страдал, и разрываться между этими состояниями было очень утомительно.
– Ты заорал, – сказала она. – А потом сказал Диане, что это потому, что ты действительно любишь учиться.
– Ты что, нарочно вспоминаешь все позорные случаи из моей жизни? – спросил Джулиан.
– Кто-то же должен, – сказала Эмма. Ее лицо было осыещено пламенем камина. Стеклянный браслет у него на запястье сверкнул, холодя щеку, когда Джулиан опустил голову.
Он боялся, что без Кристины они будут ссориться и ругаться. Что будут обижаться друг на друга. Но всё шло просто идеально. И это было гораздо хуже.
Марк проснулся посреди ночи от боли – в запястье как будто впивались гвозди.
Они допоздна засиделись в библиотеке – Магнус возился с рецептом противоядия от связующего заклятия, а остальные по уши зарылись в старые труды о Черной книге. Воспоминания из кристалла алетейи и сведения из заметок, которые прислали Эмма и Джулиан, помогали создавать более полный портрет Аннабель и Малкольма, но Марк ничего не мог с собой поделать и сомневался, есть ли от этого польза. Им нужна Черная книга, и даже если ее история уходит в прошлое, как это поможет Блэкторнам отыскать ее в настоящем?
С другой стороны, ему удалось уговорить Кьерана съесть почти всё, что Алек принес из кафе на Флит-стрит, несмотря на то, что принц всё время жаловался, что сок не настоящий, а такой штуки, как чатни, вообще не существует.
– Наверняка не может существовать, – изрек он, мрачно глядя на свой сэндвич.
Сейчас он спал, свернувшись в гнезде из одеял на полу под окном, примостив голову на стопку сборников поэзии, которые принес из библиотеки. Почти все они были подписаны на форзаце: они принадлежали Джеймсу Эрондейлу, который аккуратно выписывал любимые строчки.
Запястье Марка снова занемело. Вместе с болью пришло беспокойство. Кристина, – подумал он. Весь день они почти не говорили и избегали друг друга. Частично из-за Кьерана, но в большей степени – из-за связующего заклятия и вставшей между ними ужасной реальности.
Марк с трудом поднялся, натянул джинсы и футболку. Он не мог спать – только не так, не тогда, когда его терзает тревоге о ней. Босиком он направился через коридор в ее спальню.
Но там было пусто. Кровать Кристины стояла застеленная, освещенное лунным светом покрывало было туго натянуто.
Марк озадаченно двинулся по коридору, позволив связующему заклятью себя вести. Это было всё равно что следовать издали за музыкой волшебного пира. Он почти ее слышал: она была где-то в Институте.
Он прошел мимо двери Кита и услышал громкие голоса, и кто-то рассмеялся – это был Тай. Он подумал, как Тай нуждался в нем, когда он впервые вернулся, а теперь от этого не осталось и следа: Кит излучал странную магию, превратив отношения между близнецами, в отношения троих, и эта тройка сама хранила свое равновесие. Тай больше не смотрел на Марка так, словно искал хоть кого-то, кто сможет его понять.
Вот и хорошо, подумал Марк, спускаясь по лестнице, по две ступеньки зараз. Сейчас он не в лучшей форме, чтобы кого-нибудь понимать. Он и себя-то не понимал.
Длинный коридор привел его к белым двустворчатым дверям, одна половина была открыта. За ней виднелась просторная пыльная и полутемная комната.
Ею уже давно не пользовались, хотя, если не считать пыли, там было чисто. Почти вся мебель была накрыта белыми простынями. Арочные окна выходили во внутренний двор, сквозь них была видна мерцающая звездами ночь.
Кристина была здесь, стояла посреди комнаты и разглядывала одну из люстр под потолком. Их было три – незажженных, сверкавших хрустальными подвесками.
Марк позволил двери захлопнуться у себя за спиной, и Кристина обернулась. Она не удивилась, увидев его. На ней было простое черное платье, как будто для кого-то меньше ростом, а волосы она зачесала наверх, открыв лицо.
– Марк, – сказала она. – Не спится?
– Не очень. – Он посмотрел на свое запястье, хотя сейчас, когда он был с Кристиной, боль ушла. – Ты то же самое чувствовала?
Она кивнула. Глаза ее сияли.
– Мама всегда говорила, что бальный зал в лондонском Институте – самый прекрасный из всех, что она видела. – Кристина огляделась, любуясь обоями начала века и тяжелыми бархатными занавесями. – Но она, должно быть, видела его оживленным, полным людей. А теперь тут как в замке Спящей Красавицы. Словно Темная война окружила его колючими зарослями, и с тех пор он спит.
Марк протянул ей руку. Рана заклятья опоясывала ее, как руку Джулиана – его браслет из морского стекла.
– Так давай разбудим его, – сказал он. – Потанцуй со мной.
– Но музыки нет, – возразила Кристина. Тем не менее, она чуть подалась к нему.
– Я на многих пирах танцевал, – произнес он, – где не было ни скрипок, ни волынок, и звучала лишь музыка звезд и ветра. Могу тебе показать.
Она подошла к нему, на шее у нее блестел золотой медальон.
– Как волшебно, – сказала она. Ее темные глаза были огромными и светились лукавством. – А я могу сделать вот что.
Она вынула из кармана телефон и нажала несколько кнопок. Из маленьких колонок полилась музыка – негромкая, но Марк слышал ее. Мелодия была ему не знакома, но быстрая и энергичная музыка заставляла кровь пульсировать в такт.
Он протянул ей руки. Положив телефон на подоконник, Кристина взялась за них и рассмеялась, когда он притянул ее к себе. Их тела слегка соприкоснулись, и, закружившись, она порхнула прочь, заставив Марка двинуться следом. Если он думал, что будет вести в танце, то он ошибался.
Он следовал за ней, а она двигалась как огонь, всегда чуть впереди, кружась вокруг себя, волосы выбились из-под ленты, разметались. Люстьры у них над головой сверкали, как дождь, и Марк сжал руку Кристины в своей. Он закружил ее. Ее тело коснулось его, и он поймал ее за бедра и притянул к себе.
Танцуя, она очутилась в его объятиях, и всюду, где он ее касался, словно вспыхивала искра. Всё, кроме Кристины, вылетело у него из головы. Блики на ее смуглой коже, ее раскрасневшееся лицо, то, как взлетала ее юбка, когда она кружилась, открывая мельком очертания стройных ног, которые он столько раз себе представлял.
Он поймал ее за талию, и она гибко прогнулась назад, подметая волосами пол. Снова выпрямилась, полуприкрыв глаза, и он больше не мог сдерживаться. Он притянул ее к себе и поцеловал.
Ее руки вспорхнули и погрузились в его волосы, притягивая его к ней. На вкус ее губы были как чистая холодная вода, и он пил ее так, словно умирал от жажды. Все его тело охватила боль, и когда она отстранилась, он тихонько застонал. Но она смеялась, глядя на него, игриво отступая в танце назад и протягивая к нему руки. Кожа Марка словно натянулась; он отчаянно хотел снова ее поцеловать, хотел запустить руки туда, где уже успели побывать его глаза: скользнуть вверх по ее длинным ногам, под юбку, по талии, по спине, где мышцы по обе стороны ее позвоночника были длинными и гладкими.
Он хотел ее, и это было очень человеческое желание; не мечты о свете звезд, а здесь-и-сейчас. Он двинулся за ней, пытаясь поймать ее руки.