— Тебе пока нет восемнадцати, так? — сказал он. — Всё в порядке. Мне тоже.
Даже близко нет. Но Друзилла просто нервно улыбнулась.
— Что ты собираешься мне доверить?
— Я скрываюсь. Я не могу сказать тебе почему, только то, что это важно. Пожалуйста, не говори никому, что я здесь, пока я не смогу поговорить с Кристиной.
— Ты же не совершил преступления или еще что-то?
Он не засмеялся.
— Если я скажу «нет», но я могу знать, кто это сделал, ты поверишь мне?
Он пристально смотрел на нее. Она, вероятно, не должна ему помогать, подумала она. В конце концов, она не знала его, и из немногих вещей, которые Диего рассказывал о нем, было ясно, что он думал, что у Хайме неприятности.
С другой стороны, здесь кто-то был готов довериться ей, отдать свои планы и безопасность в ее руки, а не отвергать ее, потому что она была слишком юна. Или потому, что она должна ухаживать за Тавви.
Она выдохнула и встретила взгляд Хайме.
— Ладно, — произнесла она. — Как ты планируешь сделать так, чтобы тебя не увидели, пока ты не сможешь поговорить с Кристиной?
Его улыбка была ослепительна. Она спрашивала себя, как она могла подумать, что он не так хорош, как Диего.
— Вот где ты можешь помочь мне, — ответил он.
***
Взобравшись по стене коттеджа на крышу, Эмма потянулась к Джулиану, чтобы помочь ему подняться после нее. Он оттолкнул руку и легко поднялся на покрытую черепицей поверхность.
Крыша коттеджа Малкольма была слегка наклонена, нависая спереди и сзади дома. Эмма подошла к краю крыши, где та выступала над входной дверью.
Отсюда ловушка была видна. Марк рассказал им, какая приманка была лучшей: Пикси любили молоко, хлеб и мед. Они также любили мертвых мышей, но Эмма не хотела заходить так далеко. Ей нравились мыши, несмотря на глубокий антагонизм к ним Черча.
— А теперь подождем, — сказал Джулиан, садясь на край крыши. Чашки молока и меда, и тарелка с хлебом были хорошо видны, соблазнительно сверкая поверх кучи листьев у тропы, ведущей к двери.
Эмма села рядом с Джулсом. Небо было безоблачно синим, простирающимся до места встречи с более темным морем на горизонте. Медленные лодки с макрелью оставляли белые узоры на поверхности моря, а монотонный рокот волн мягко противостоял теплому ветру.
Она не могла не вспоминать все то время, когда она и Джулс сидели на крыше Института, разговаривали и смотрели на океан. Возможно, совершенно другой берег, но все моря связаны.
— Я уверена, что есть какой-то закон о том, чтобы не заманивать пикси без разрешения Конклава, — сказала Эмма.
— Lex malla, lex nulla, — ответил Джулиан, с сожалением взмахнув рукой. Это был семейный девиз Блэкторнов: «Плохой закон — это не закон».
— Интересно, существуют ли другие семейные девизы, — размышляла Эмма. — Ты знаешь какие-нибудь?
— Девиз семьи Лайтвудов: «У нас добрые намерения».
— Очень смешно.
Джулиан посмотрел на нее.
— Нет, правда, это на самом деле так.
— Серьезно? Итак, какой девиз семьи Эрондейл? «Красивые, но непонятые»?
Он пожал плечами.
— «Если ты не знаешь, какая у тебя фамилия, то, возможно, Эрондейл»?
Эмма рассмеялась.
— Как насчет Карстаирс? — спросила она, постукивая Кортаной. — «У нас есть меч»? «Тупые инструменты для лузеров»?
— Моргенштерн, — предложил Джулиан. — «Когда возникают сомнения, начните войну»?
— Как насчет «Был ли кто-нибудь из нас когда-либо хорошим, как обычно, серьезно»?
— Выглядит длинно, — сказал Джулиан. — И что-то вроде «тютелька в тютельку».
Они оба больше смеялись, чем разговаривали. Эмма наклонилась вперед и вздохнула, что в сочетании с хихиканьем превратилось в кашель. Она ударила себя ладонью по губам.
— Пикси! — прошептала она сквозь пальцы, указывая.
Джулиан беззвучно двинулся к краю крыши, Эмма за ним. Рядом с их ловушкой стояли группы тощих, бледных фигур, одетых в лохмотья. У них была почти прозрачная кожа, бледные, как солома, волосы и босые ноги. Глаза с огромными черными зрачками смотрелись на лицах, как тонкий китайский фарфор.
Они выглядели точно так же, как на рисунках на стене гостиницы, где они ели накануне. Она не видела ни одного такого в Стране Фейри — казалось, что они действительно были изгнаны в земной мир.
Не говоря ни слова, они накинулись на чашки с хлебом, молоком и медом, и земля прогнулась под ними. Хрупкая конструкция из ветвей и листьев, которые Эмма поместила в отверстие ямы, вырытой Джулианом, разрушилась, и пикси свалились в ловушку.
***
Гвин не попытался заговорить, когда его лошадь взлетела в воздух над Аликанте, а затем направилась в лес Броселинд. Диана была благодарна ему за это. С ветром в ее волосах, прохладным и мягким, и лесом, расстилающимся ниже ее в темно-зеленой тени, она чувствовала себя свободнее, чем была долгое время, уже так давно. Разговор был таким отвлечением.
Рассвет уступил место дневному свету, пока она смотрела, как мир движется под ней: внезапная вспышка воды, изящные формы елей и белая сосна. Когда Гвин указал головой лошади вниз, и начался спуск, она почувствовала боль разочарования и внезапную вспышку родства с Марком. Неудивительно, что он тоскует по Охоте. И даже когда он вернулся к своей семье, он скучал по небу.
Они приземлились на небольшой поляне между липами. Гвин скользнул со спины лошади и протянул Диане руку, чтобы спуститься на землю. Толстый зеленый мох был мягок под ее босыми ногами. Она бродила среди белых цветов и восхищалась голубым небом, пока он раскладывал льняную ткань и продукты из своей седельной сумки.
Она не могла сдержать желания засмеяться — вот она, Диана Рэйберн, из законопослушной и респектабельной семьи Рэйберн, на пикнике с лидером Дикой Охоты.
— Прошу вас, — пригласил он, сев на землю, когда все было закончено. Его лошадь побрела пощипать траву на краю поляны. — Вы, должно быть, голодны.
К удивлению Дианы, она и впрямь почувствовала голод, попробовав еду: вкусные фрукты, вяленое мясо, толстый хлеб, мед и бокалы вина, которые сверкали рубинами.
Может быть, из-за вина, она обнаружила, что с Гвином, несмотря на его скрытную натуру, легко разговаривать. Он спрашивал ее о ней, хотя и не о прошлом: ее увлечениях, ее интересах и ее мечтах. Она вдруг обнаружила, что рассказывает ему о своей любви к преподаванию, о том, как она хотела бы когда-нибудь преподавать в Академии. Он спросил ее о Блэкторнах и о том, как устроился Марк, и серьезно ответил кивком на ее ответы.
Он не был прекрасен, как многие фейри, но она нашла его лицо более приятным. Его волосы были густыми и коричневыми, руки широкими, ловкими и сильными. На его коже были шрамы — на шее и груди, на тыльной стороне ладоней — но это заставляло ее думать о ее собственных шрамах и Сумеречной охоте. Близкое знакомство оказалось приятным.
— Почему в Дикой Охоте нет женщин? — спросила она. Это было то, что ее всегда интересовало.
— Женщины слишком жестоки, — сказал он, усмехнувшись. — Мы собираем урожай Смерти. Когда Дамы Рианнона работали вместе с Охотой, оказалось, что они не хотели ждать, пока мертвые умрут.
Диана рассмеялась.
— Рианнон. Знакомое имя.
— Женщины покинули Охоту и образовали Адар Рианнон. Птицы Рианнона. Некоторые называют их «валькирии».
Она грустно улыбнулась ему.
— Фейри могут быть такими милыми, — произнесла она. — И в то же время ужасающими.
— Вы думаете о Марке?
— Марк любит свою семью, — ответила она. — И они счастливы, что он вернулся обратно. Но он скучает по Охоте. Иногда это трудно понять. Когда он появился у нас, он был весь в шрамах, и на теле, и в его разуме.
— Многие Сумеречные Охотники в шрамах, — сказал он. — Но это не значит, что они больше не хотят быть Нефилимами.
— Не уверена, что это одно и то же.
— Я не уверен, что есть большая разница, — он откинулся на большой серый валун. — Марк был прекрасным Охотником, но его сердце не принадлежало Охоте. Он скучает не по ней, а по свободе и чистому небу, и, может быть, Кирану.
— Вы знали, что они поссорились, — заметила Диана. — Но когда вы пришли к нам, вы были уверены, что Марк спасет его.
— Сумеречные Охотники хотят спасти всех. И тем более, ради любви.
— Вы думаете, Марк до сих пор любит Кирана?
— Я думаю, нельзя полностью искоренить любовь. Там, где была любовь, всегда будут угли, как остатки костра переживают пламя.
— Но и они умирают в конце концов. Угли превращаются в пепел.
Гвин пересел вперед. Его глаза, синий и черный, пытливо заглянули в ее глаза.
— Вы когда-нибудь любили?
Она покачала головой. Она чувствовала дрожь в нервах — ожидание и страх.
— Не так, — она должна рассказать ему почему, подумала она. Но слова не приходили.
— Это досадно, — ответил он. — Я думаю, что быть любимым вами, было бы огромной честью.
— Вы меня почти не знаете, — сказала Диана. «Его слова не должны меня затронуть. Я не должна хотеть этого». Но она хотела, хотя и давно пыталась загнать это внутрь.
— Я увидел, кто вы в ваших глазах, в ночь, когда я пришел в Институт, — произнес Гвин. — Вашу храбрость и мужество.
— Храбрость… — повторила Диана. — Это то, что убивает демонов, да. Но есть много видов храбрости.
Его глубокие глаза вспыхнули.
— Диана…
Но она уже была на ногах, идя к краю поляны, больше для облегчения от движения, чем для чего-либо еще. Лошадь Гвина заржала, когда она приблизилась к ней, и отступила.
— Будьте осторожны, — сказал Гвин. Он встал, но не пошел за ней. — Мои лошади из Дикой Охоты могут не слушаться женщин. У них мало опыта с ними.
Диана промолчала, а затем обошла лошадь, оставив ей больше места. Когда она приблизилась к краю леса, краем глаза она заметила вспышку чего-то бледного.
Она подошла поближе, внезапно осознав, насколько она уязвима здесь, на открытом воздухе, без оружия, в одной только пижаме. Как она согласилась на это? Что Гвин сказал, чтобы убедить ее?