Гонца проводили в комнату. Он поклонился Фульку. Это был мужчина средних лет, с густой седой гривой, пышными усами и багровым лицом.
– Кажется, вы скакали изо всех сил, – заметил Фицуорин и жестом приказал гонцу подняться.
– Так оно и есть, милорд, и привез вам очень важную весть. Граф Честер повелел мне засвидетельствовать вам свое почтение и передать, что король Иоанн скончался в Нью-аркском замке от жестокого кровавого поноса.
– Скончался? – тупо повторил Фульк.
Слово звенело в ушах, но сознание отказывалось его принять.
– Да, милорд. Утром, когда его величество покинул Линн, у него внезапно начались колики, которые впоследствии усилились. – Гонец облизнул губы. – Король направлялся на запад, в Суинхедское аббатство, и отправил обоз коротким путем через залив Уош. Неожиданно обоз попал в прилив, и все золото, которое его величество собирался заплатить своим солдатам, пропало. Когда король услышал об этом, ему стало хуже. Мой господин поехал с королем в Ньюарк и послал за священником, когда стало понятно, что его величество смертельно болен. Увы, поделать было уже ничего нельзя.
Мод перекрестилась.
– Упокой, Господи, его душу! – прошептала она.
Фульк машинально последовал ее примеру, сам тем временем пытаясь осознать услышанное. Фигура Иоанна сопровождала его бо́льшую часть жизни. Фульк ожидал, что их противостояние будет длиться еще долгие годы, был уверен, что ему предстоит предпринять еще немало попыток сдвинуть с пути короля, представлявшего для Фицуоринов непреодолимое препятствие. А теперь вдруг – раз, и все! Фульк был волен идти вперед, и вроде как ничто больше ему не мешало. Да вот только, лишившись этого препятствия, он словно бы утратил опору.
– Граф Ранульф был назначен душеприказчиком Иоанна и членом регентского совета при юном короле Генрихе вместе с графом Пембруком. Вас просят как можно скорее явиться ко двору и принести клятву верности.
Фульк потер подбородок и почувствовал, как щетина маленькими иголочками колет ему ладонь. Генрих, сын и наследник Иоанна, был мальчиком девяти лет от роду, так что, по сути, страной будут править его опекуны. Правда, Честера и Пембрука он глубоко уважал.
– А Великая хартия вольностей? Что члены регентского совета сказали о ней?
– Они будут исполнять ее условия, милорд, – ответил гонец.
Фицуорин поблагодарил вестника и отпустил, распорядившись накормить гонца и предоставить ему кров. Поднявшись на ноги, Фульк неуверенно прошелся по комнате и остановился возле шахмат, расставленных на доске у окна. До чего же странное у него возникло чувство: словно бы на поле не хватало половины фигур.
– Казалось бы, я должен скакать от радости, – сказал он Мод, – а вместо этого чувствую лишь пустоту. Все эти годы… – Он сглотнул. Не хватало еще плакать из-за того, что Иоанн мертв! Но против его воли слезы все равно потекли.
Мод обняла мужа.
– Освобожденному узнику нужно время, чтобы привыкнуть к дневному свету, – заметила она.
– У нас с Иоанном разница в возрасте всего два года. – Фульк продолжал смотреть на шахматные фигуры сквозь влажную расплывчатую пелену. – Я думал… – Он покачал головой. – Я думал, он вечно будет моим врагом.
Фульк моргнул. Его ненависть к Иоанну оказалась скелетом, вокруг которого наросла плоть его жизни. А теперь, лишившись прочного каркаса, Фульк чувствовал, словно и сам растворяется. Может быть, он должен был умереть от воспаления легких, так же как Иоанн умер от дизентерии?
– Игра окончена, – сказала Мод.
Отпустив Фулька, она подняла тяжелые деревянные шахматы и на глазах у изумленного писца бросила их в огонь вместе с доской.
Муж смотрел на нее сквозь слезы. К стропилам поднимались клубы дыма. Языки пламени ухватили края доски жадными огненными когтями.
– Игра окончена, – повторила Мод, энергично кивнув. – Все: нет больше ни черных, ни белых – остался один только пепел. Теперь можно ехать домой.
Глава 41
Олбербери, Шропшир, лето 1222 года
Запах пыли, соединяясь с грохотом долбящего камень молотка, наполнял воздух. Приория Олбербери – камень на камень, скрепленные раствором, – начинала вырастать на земле, расчищенной специально для нее. По завершении строительства этому месту предстояло стать обителью августинцев-каноников. Фульк уже договорился с Лиллесхоллским аббатством, что им выделят приора и монахов.
Фицуорин наблюдал за тяжелым трудом рабочих и мастеровых со смесью удовольствия и досады.
– Как ни рад я видеть, что, во славу Господа, работа движется, – заметил он, – однако не могу удержаться от мысли, что мог бы найти этим каменщикам лучшее применение в Уиттингтоне: давно пора укрепить там оборонительные сооружения. – Он скрестил руки на груди и нахмурился.
– Ну так в чем же дело, папа? Разве нельзя просто отправить их в Уиттингтон и пусть принимаются за работу?
Фульк посмотрел на своего сына и тезку. Юноше уже почти исполнилось восемнадцать. Буйная грива светлых волос и темно-серые глаза. Долговязый и все еще продолжающий расти, он казался несколько неуклюжим из-за слишком длинных рук и ног, но обещал в будущем обрести атлетическую силу под стать своему росту. Фулькин служил оруженосцем у Ранульфа Честера и сейчас, в середине лета, получил непродолжительный отпуск: юношу отпустили на пару недель, чтобы навестить семью, поскольку его сестра Ионетта выходила замуж за Генри Пембриджа.
– Все не так просто, сынок, – усмехнулся Фульк. – Я могу укреплять Уиттингтон, только предварительно получив разрешение от короля. Если я буду строить в камне без его соизволения, он имеет право отправить шерифа с приказом немедленно все разрушить. Да еще вдобавок на меня наложат огромный штраф, а мы и так уже в долгах перед короной.
– Почему же король не дает тебе разрешение? – Юноша поднял осколок камня и швырнул его в траву.
– Потому что я один из мятежников, пошедших против его отца. Потому что мне это простили, но не забыли. Только представь: молодой Генрих и его советники позволят мне укреплять свои замки, а потом вдруг выяснится, что я использую их не для сдерживания валлийцев, а замышляю новый заговор.
– Вряд ли они так считают, – возразил молодой человек. – Граф Ранульф будет рад, если ты начнешь строить в камне. Сомневаешься? Тогда взгляни на меня: я его оруженосец и крестный сын. Он желает тебе только добра.
– Граф Ранульф, безусловно, человек влиятельный. Однако его слово, к сожалению, не закон. Он ведь не управляет страной в одиночку, есть еще и другие, более осторожные.
– И все равно мне кажется неразумным, что тебе запрещают укреплять Уиттингтон. А если вдруг Лливелин нападет? Что тогда?
Фульк печально рассмеялся:
– Тогда Уиттингтон сгорит.
И, отвернувшись от места, где полным ходом шло строительство, Фульк не спеша направился обратно в башню. «Да, вновь завоевывать доверие не так-то просто», – размышлял он. Фицуорин на собственной шкуре убедился, что это процесс долгий. Настолько долгий и мучительный, что иной раз Фульк буквально впадал в отчаяние.
За шесть лет, прошедших после смерти Иоанна, страна медленно вернулась к нормальной жизни – так светлеет пруд после брошенного в него камня. Фульк вспоминал, как он преклонил колено у ног девятилетнего сына Иоанна, принося оммаж. Ребенок был очень милый, бледный и худой, весь в мать. Маленький Генрих давал ответы четко, высоким, как колокольчик, почти женским голосом. Темно-синие глаза и правильные черты узкого изящного личика он тоже унаследовал от Изабеллы. В новом короле, благодарение Богу, не было ничего от Иоанна: ни во внешности, ни в манере поведения. Если бы он вздумал сразиться с кем-нибудь из своих подданных в шахматы, то наверняка бы безукоризненно соблюдал при этом правила игры. В то время трудно было сказать, каким станет этот мальчик, когда вырастет. Точно так же Фульку тогда еще только предстояло увидеть, какими вырастут его собственные сыновья.
– А я бы отстроил Уиттингтон, и пусть все летит к черту! – заявил его наследник.
Фульк скривил в усмешке губы:
– Да, раньше я тоже так рассуждал. Должно быть, старею.
Мод следила за серебряной иглой Клариссы, ловко скользившей по фламандскому льну. Даже не верится, что человеческая рука способна создать столь тонкий и причудливый узор. Какая красота! Правда, и сама ткань, и нитки были очень дорогими, но поскольку этому полотну предстояло стать покровом алтаря в домовой церкви, когда освятят новое аббатство, Фульк на расходы не скупился.
Мод и Кларисса сидели рядышком на траве в саду в Олбербери.
– Не понимаю, почему ты прогнала Гамелина Фицуильяма, – недовольно сказала Мод.
Накануне Кларисса отвергла предложение руки и сердца, поступившее от внебрачного сына Уильяма Солсбери. Да, молодому человеку всего восемнадцать, маловато против Клариссиных двадцати пяти, но удачные браки заключаются и при большей разнице в возрасте. Гамелин был другом юного Фулькина: очень приятный молодой человек, симпатичный и весьма рассудительный для своих лет.
– Ты отвергаешь любую партию, которую мы предлагаем.
– Мне и так хорошо.
Мод почувствовала сильное раздражение. Эти слова были произнесены спокойно, а лицо девушки оставалось безмятежным и благостным. Говорить с Клариссой совершенно бесполезно: это все равно что пытаться переубедить монахиню. Одни и те же слова: каждый раз словно литания. Чуть заметный мягкий изгиб губ. Мод так и хотелось стряхнуть с лица воспитанницы эту невозмутимость и посмотреть, что за ней прячется.
– Живи ты в другой семье – у моего отца, например, – тебя бы уже давно силой отволокли к алтарю, – зловеще произнесла Мод.
– Знаю. И я безмерно благодарна вам за то, что не принуждаете меня.
– Мне кажется, ты просто боишься, – резко сказала Мод. – Тебе тут с нами так хорошо и уютно, что не хочется улетать и вить свое гнездышко.
Мод надеялась, что состоявшаяся на прошлой неделе свадьба Ионетты с Генри Пембриджем настроит Клариссу на иной лад и сделает девушку более сговорчивой, но, как видно, она ошиблась.