Выпрямившись и подняв подбородок, Мод вернулась в спальню и подошла к кровати. Теобальд не пошевелился, глаза у него были закрыты.
– Он слышит то, что мы говорим? – спросила она.
– Кто же это знает? – пожал плечами брат Кормак. – Может, да, может, нет, миледи. – И с этими словами он отступил на шаг.
Мод закусила губу. Присев у кровати, взяла в ладони безжизненную руку Теобальда. Он не ответил ей обычным пожатием, полным силы и утешения. В сердце Мод вновь начал медленно заползать ужас. Она проглотила удушающий комок в горле и подняла глаза на аббата.
– Мой муж хотел закончить свои дни членом вашего ордена. Я прошу вас постричь лорда Уолтера в монахи. И если ему суждено умереть, то похороните его здесь, среди ваших братьев.
– Быть по сему, дочь моя, – склонил голову аббат.
Мод прижалась щекой к неподвижной руке Теобальда.
– Пусть это произойдет прямо сейчас, – попросила она, и проговорить это ей удалось твердо, голос Мод не дрожал от слез, хотя внутри ее они лились океаном. Убрав вялую руку мужа под покрывала, она поцеловала его в щеку и прошептала: – С Богом! Знай, что я люблю тебя и твоя любовь значила для меня все.
Его взгляд был пустым, как чистый лист пергамента, и Мод не понимала, услышал ли ее Теобальд, или же его душа уже пребывает за пределами мирских забот. Прикусив губу, чтобы не заплакать, она поднялась и отступила в сторону, пропуская монахов.
Теобальд умер, когда над Шанноном спустился бледный закат. Он мирно скончался под тихое пение монахов и скорбные крики чаек над устьем реки. Дрожащий свет свечей отражался в святом елее, которым был помазан его лоб, а сложенные на груди руки сжимали серебряный крест с мощами.
Мод заметила, что слезы у нее наконец высохли и рыдать она больше не в состоянии. Защита, которая укутывала ее, как плащ, и придавала чувство безопасности, исчезла и сменилась тягостным чувством: впереди была лишь непроглядная мгла, унылая и неведомая. Хорошо Теобальду: он обрел покой. Нет, Мод не то чтобы завидовала мужу, но в душе обижалась на него за то, что он оставил ее беззащитной перед всем миром, и теперь наверняка найдется немало алчных мужчин, которые одним жадным глотком проглотят вдову лорда Уолтера.
Глава 22
Хигфорд, Шропшир, май 1201 года
Фульк сидел на скамейке в залитом солнцем дворе Хигфорда и выводил точильным камнем зазубрину на мече, когда появился Жан де Рампень.
– Господи, да тебя отыскать труднее, чем девственницу в борделе! – заявил он.
Солнце разукрасило красным щеки и переносицу Жана, а со лба его стекали капли пота. Жан спешился и повел лошадь к конюшне, где стояло корыто с водой.
Фульк убрал меч в ножны и пошел поздороваться с другом, которого не видел с поздней осени, когда тот вернулся к Хьюберту Уолтеру.
– Так и задумано, – с улыбкой ответил он. – Пусть Иоанн со своими приспешниками побегает за мной по горам и долам. Только выбьются из сил и понапрасну растратят казенные средства.
– Но на этот раз понапрасну тратить силы и средства пришлось мне, и все ради тебя, – сердито возразил Жан и, наклонившись над корытом, плеснул себе в лицо водой. – Я прочесал все леса между Кентербери и Карлайлом. Заехал сюда дней двенадцать назад, а Эммелина и представления не имеет, где племянничек: говорит, вроде как двинулся на север, а может, и нет.
– Извини, что доставил тебе неприятности. Но с другой стороны, я рад, что даже для тебя оказался таким неуловимым. – Фульк хлопнул Жана по влажной спине. – Пошли. Кувшинчик эля и тетушкин куриный пирог мигом поднимут тебе настроение.
– Господи, да ты, как я погляжу, даже после всего, что произошло, по-прежнему не устаешь радоваться жизни! – съязвил Жан. – Мои новости выслушать не хочешь?
– Разумеется, хочу, но поскольку ты разыскиваешь меня уже недели две, не меньше, то полчаса ничего не решат.
Он щелкнул пальцами, подзывая мальчика-конюха, который катил тачку с грязной соломой из стойл к навозной куче, и приказал тому позаботиться о лошади гостя.
– Ну-ну, как знаешь, – мрачно кивнул Жан, входя вслед за Фульком в прохладу дома.
Он поздоровался с братьями Фицуорин, расцеловал Эммелину и сел за стол, чтобы подкрепиться. Запустив руку под котту, протянул Фульку пакет с печатью Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского.
– Читай, а то у тебя как-то маловато забот, – хмыкнул Жан и набросился на пирог.
Фульк сломал печать и развернул лист пергамента. Почерк писца был аккуратным, стремительным и разборчивым: каждое слово, ясное как день, связывалось с другими в острые, словно боевая стрела, фразы. Фицуорин беззвучно шевелил губами. От напряжения у него задвигалась кожа на лбу.
– Теобальд умер, – наконец сказал он.
Жан кивнул:
– Я был у Хьюберта, когда пришло печальное известие, и присутствовал, когда архиепископ диктовал это письмо. Очевидно, почувствовав себя плохо, Теобальд написал брату, распорядившись немедленно уведомить тебя в случае его смерти.
Фульк сглотнул:
– Теперь женихи наверняка дерутся за его вдову, как свора собак за кость.
Он снова заглянул в письмо. Хьюберт излагал факты с откровенной простотой. Мод вернулась в Англию и отправилась в Кентербери за защитой, но тут приехал ее отец и заявил, что, как ближайший родственник, отвечает за нее.
– Ле Вавасур заграбастает ее земли, а потом продаст Мод самому выгодному претенденту, – с тревогой предположил Фульк.
– И это еще не все. Думаю, и за королевский фавор он тоже поторгуется, – ответил Жан. – Весьма выгодно подложить свою дочь в постель королю Англии. Схватить Иоанна за причинное место, чтобы дотянуться до его уха, – назовем это так, а потом сбыть Мод замуж, но лишь после того, как высочайшая похоть будет удовлетворена и урожай милостей собран.
Фульк вскочил и стремительно подошел к краю помоста. Помотал головой, отгоняя картину, которую не желал видеть. А затем сжал пергамент в кулак и обернулся:
– Мод еще в Кентербери?
Жан запил остатки пирога добрым глотком эля:
– Не знаю. Была там, когда я уезжал, но, как уже было сказано, я ведь больше двух недель провел в дороге, пытаясь тебя найти, а до Кентербери четыре полных дня пути. Без сомнения, милорд Хьюберт постарается сделать все, что в его силах, чтобы удержать Мод у себя, но дольше определенного времени он тянуть не сможет.
Несколько секунд Фульк безмолвствовал, напряженно размышляя, а затем перешел к решительным действиям:
– Сейчас еще только полдень, можно отправиться в путь прямо сегодня. Уже через час будем в дороге, можно ехать и ночью.
– Стало быть, пуховые перины отменяются, – шутливо посетовал Жан, вставая. – Я знал, что, едва прочитав письмо, ты помчишься в Кентербери как ошпаренный. Мне потребуется свежая лошадь. Моя стерла ногу, так что пусть недельку попасется на лугу.
– Возьмешь одну из моих. – Фульк сошел с помоста, чтобы отдать распоряжения.
Жан поймал его за локоть:
– Между прочим, Теобальд все знал про тебя и Мод.
– Что именно? – Дымчато-ореховые глаза Фулька вдруг стали подозрительными.
– Что вы оба оставались верны ему.
– Тогда, надеюсь, он так и не узнал, насколько близко мы подошли к тому, чтобы нарушить эту верность, – парировал Фульк и, не интересуясь тем, что скажет ему в ответ Жан, быстро зашагал прочь.
Мод холодно смотрела на отца:
– Но я вовсе не желаю жить в вашем доме, батюшка!
В траурном черном платье, с накидкой из простого беленого льна, она выглядела как монахиня и чувствовала себя соответственно. Этакая суровая служительница Христа, которую ни пытки, ни муки ада не заставят изменить вере.
– Я, кажется, не спрашивал, чего ты желаешь или не желаешь, – ответил дочери Робер ле Вавасур. – Твой долг – исполнять то, что я скажу. Я знаю, что о мертвых плохо не говорят, но слишком уж покойный муженек тебя разбаловал. А расхлебывать теперь приходится другим.
– Архиепископ не возражает, чтобы я оставалась здесь, под его покровительством.
Мод твердо решила ни в коем случае не выходить из себя. Иначе отец получит лишнее подтверждение тому, что перед ним – истеричка, не способная разумно вести собственные дела.
– Ха! Архиепископ не возражает! – фыркнул ле Вавасур. – Да у него свой корыстный интерес: хочет держать под контролем земли покойного братца, которые достались тебе в наследство.
– А у вас, я так понимаю, нет никаких интересов? Вы, будучи сострадательным отцом, лишь бескорыстно проявляете заботу о скорбящей дочери? – едко поинтересовалась она.
Робер подбоченился:
– Представь себе, именно родительская забота заставляет меня беспокоиться о том, чтобы твоим богатством распоряжались должным образом.
– Я сама в состоянии распоряжаться наследством и, повторю еще раз, не желаю жить в вашем доме. Не хочу, чтобы вы мной управляли. – Мод поджала губы.
– Пока ты снова не выйдешь замуж, твое наследство находится под моим попечительством, как и ты сама. – Его покрасневшая лысина заблестела. – Ты будешь делать, как я скажу, и точка!
Отец и дочь злобно смотрели друг на друга. Они находились сейчас в архиепископском дворце, в маленькой комнатке, вход в которую закрывала портьера. Тяжелая ткань хоть и приглушала голоса, но не могла скрыть от священников, чиновников и монахов, снующих вдоль коридоров по своим делам, что внутри происходит ожесточенный спор.
Мод понимала, что ее загнали в угол, и от этого вела себя еще более дерзко.
– Я воспользуюсь правом церковного убежища, – пригрозила она.
– Ты этого не сделаешь! – захлебнулся от гнева Робер.
Продолжать спор было бессмысленно. Мод пошла было к выходу, но отец крепко схватил ее за руку – она подумала, что теперь, наверное, останется синяк, – и рывком развернул к себе.
– Заруби себе на носу, я заставлю тебя держаться с отцом почтительно! – прошипел он ей в лицо. – Изволь демонстрировать по отношению ко мне любовь и уважение, как и подобает благонравной дочери!