Их движение быстро заметили и подняли тревогу. Когда Фульк и его отряд подъехали к месту сражения, выставив щиты и построив лошадей стремя к стремени, им навстречу прискакал герольд с пикой в руке. Ярдах в десяти от их строя он дернул поводья, резко остановив коня.
– Приветствую вас от имени Падрайга О’Доннела, законного лорда Докьонелла, – объявил он на вполне сносном нормандском французском. – Что привело вас сюда?
Нижняя котта у парламентера была из ирландской клетчатой ткани, но при этом на нем красовались хороший норма ндский шлем и короткая кольчужная рубаха.
– А я приветствую вас от имени Уильяма Маршала, сюзерена Гленкаверна, – ответил Фульк. – И позвольте поинтересоваться: что привело сюда вас? И почему вы пришли в это место с огнем и мечом? Где леди Уна О’Доннел и ее сыновья?
Всадник метнул взгляд на конный строй, облизнул губы и упрямо повторил:
– Эта земля принадлежит лорду Падрайгу.
– А он может доказать свои права на нее? Он приносил за нее вассальную клятву?
– Это вас не касается! Предлагаю вам удалиться подобру-поздорову, пока у вас еще есть такая возможность.
Фицуорин холодно улыбнулся:
– Нет, пожалуй, я останусь. Видите ли, какое дело… – Он пробежал рукой по поясу, справа налево, вытащил меч и внимательно изучил клинок. – Что-то давненько я своим мечом не пользовался. Обидно будет, если такое доб рое оружие заржавеет в ножнах. Так и передайте лорду Падрайгу.
Парламентер снова облизнул губы, развернул своего пони и шлепнул поводьями по буйной гриве. Он подскакал к одетому в кольчугу рыцарю, который булавой что-то указывал атакующим, и принялся докладывать, время от времени делая какие-то знаки в сторону Фулька и его отряда.
– Ну все, теперь обратной дороги нет, – пробормотал Жан, вынимая меч.
Фульк прищурился, чтобы лучше разглядеть, что происходит. У левого плеча ирландского рыцаря стоял мужчина, облаченный в кольчугу и сюрко наемника, профессионального воина. Его голова и плечи возвышались над всеми остальными. На подбородке топорщилась густая черная борода; на плече небрежно лежала смертоносная датская секира. Фульку доводилось видеть, какую погибель может нести такое оружие. Один удар секиры был в состоянии отсечь человеку руку или разрубить его от головы до груди, как откормленную свинью.
Фицуорин внимательно разглядывал осаждающих:
– Прошло уже достаточно времени, чтобы принять относительно нас решение. Если они собрались драться, я не хочу оставлять им пространства для маневра. – И велел своим людям приготовиться.
Жан сбросил плащ и опустил копье. В углублении под наконечником было привязано его знамя, развевающееся на ветру. По всему строю слышались звон оружия и бряцание кольчуг. Люди поправляли упряжь и ждали сигнала к атаке. Внизу, зажатые на плоском участке между горящим частоколом и гребнем холма, в смятении сгрудились воины Падрайга О’Доннела. Раздался клич вождя, призывающий их твердо стоять перед частоколом.
– Фицуорин! – взревел Фульк и пришпорил Огонька.
Всем телом он почувствовал могучее движение коня и содрогание земли, по которой одновременно ударили копыта двадцати рванувшихся вперед жеребцов. Фульк не отрывал взгляда от Чернобородого. Надо свалить его, и Падрайг О’Доннел останется без защиты. Издав пронзительный клич, Фульк направил коня в атаку.
Чернобородый закрутил в воздухе секирой. С этим древним нормандским оружием впервые столкнулся еще прапрадед Фулька во время битвы при Гастингсе. На лезвии секиры вспыхивали лучи света, а воздух вокруг пел от ее движения. Действие секиры было настолько медленным, что Фицуорин видел плавные усилия размахивающих ею рук, и в то же время таким быстрым, что он понял: ужасный удар неизбежен.
Секира опустилась, отсекла острие точно нацеленного на Чернобородого копья и продолжила свое смертоносное движение, разрезая и кромсая мускулы, сухожилия, кости коня. Фульк услышал собственный рев: разум его отказывался принимать очевидное. Он рванул поводья, но Огонек продолжал нестись вперед, хотя из него фонтаном хлынула кровь. Однако задние ноги жеребца уже подгибались.
Фульк соскочил с седла, ударился о землю и почувствовал, как хрустнули ребра. Кто-то нанес удар, и острый серебряный наконечник копья уколол его в бок. Тут же послышался глухой звон остро наточенного клинка, и нападавший опрокинулся, на лету выдергивая копье.
– Нет! – выдохнул Фульк и взглянул вверх сквозь ослепившую его боль. Над ним, прикрывая друга, стоял Жан де Рампень. – Веди людей вперед! Надо прогнать этих наглецов!
Секунду поколебавшись, Жан мрачно кивнул и выкрикнул боевой клич.
Фульк подполз к мертвому копейщику и, забрав у того оружие, оперся на ясеневое древко, чтобы подняться на ноги. Сквозь дым бежали какие-то фигуры, звучали голоса, тревожно переговаривавшиеся на гэльском. Фульк попробовал было сопротивляться, но тщетно. Его легко, как будто сил у него было не больше, чем у ребенка, подняли и куда-то потащили, судя по всему – к горящим вратам ада.
– Ну что? – спросил Жан де Рампень. – Он будет жить?
Женщина, перевязывавшая Фулька, встала и омыла окровавленные руки в медном тазу. На ней не было покрывала, как положено вдове, и ее волосы, все еще такие же черные, как запомнилось Жану, были сплетены в одну тяжелую косу. Платье хозяйки, достаточно мрачное, сообразно случаю, тем не менее соблазнительно обтягивало фигуру, подчеркивая высокую грудь и аппетитные бедра. По прошествии двадцати с лишним лет леди Уна Фицджеральд, ныне О’Доннел, даже уставшая и перепачканная кровью, как сейчас, сохранила свою привлекательность.
– Фицуорину повезло, – сказала она. – Копье не задело никакие важные органы, но рана все равно тяжелая, и он потерял много крови. Да еще вдобавок сломал несколько ребер.
– Вы не ответили на мой вопрос.
Уна уставила на Жана взгляд васильковых глаз:
– Не ответила потому, что и сама не знаю ответа. Сейчас Фульку ничего не грозит, и я дала ему сонного зелья, ведь сон, как известно, лучший лекарь. – Едва заметная улыбка тронула ее губы. – А насколько я помню, ваш друг не тот человек, который будет спокойно лежать в постели в ожидании выздоровления.
Она глянула через плечо на Фулька, которого положили на широкую кровать.
Жан посмотрел в ту же сторону. Его друг выглядел таким неподвижным и спокойным, что его можно было принять за мертвеца. Счастье еще, что от руки чернобородого гиганта погиб только конь; он ведь вполне мог разделаться и со всадником тоже. Жаль, конечно, Огонька: добрый был жеребец и стоил не меньше сотни марок. Но главное, что Фульк остался жив.
– Фицуорин обязательно поправится, если только у него не начнется заражение крови. Надеюсь, он не подцепил столбняк, – сказала Уна. – Но в любом случае проявятся эти болезни не сегодня. Он должен отдыхать… а мы – молиться.
Когда она уводила Жана из комнаты, ему пришлось перешагнуть через невероятных размеров волкодава, охранявшего порог.
– Вы по-прежнему держите собак?
– Я ценю верность, и еще не нашла существа, которое могло бы сравниться с ними в любви и преданности.
– Даже ваш покойный муж?
Уна пожала плечами:
– Собака дарит любовь бескорыстно, ничего не требуя взамен. – Она повела его в маленькую гостиную, смежную со спальней. Поставив рядом два кубка, налила Жану ирландского меда. – Мне не хватает Ниалла, упокой, Господи, его душу, и я браню мужа за то, что он умер и теперь его брат, это ходячее проклятие, меня донимает. – Она протянула Жану кубок. – Как это вы так вовремя оказались в Докьонелле?
– По делам, миледи, – уклончиво сказал Жан, не желая излишне откровенничать. – Вступив в брак, Фульк получил по вассальной клятве от Уильяма Маршала, графа Пембрука, земли в Ирландии. Он счел, что, нанеся визит соседке, проявит любезность. Особенно когда услышал в Уотни от вашего сына, что ваш муж умер.
Жан глотнул меда, который оказался крепким, сладким и ароматным: вкусно пах вереском и клевером.
– «Проявит любезность»? – улыбнулась его собеседница. – Скажите уж лучше: «соблюдет свои интересы» – так будет правдивее.
– Ну… э-э-э… Фицуорин был несколько обеспокоен положением в Докьонелле. Да какая разница, как это назвать! Вам нужно радоваться, миледи. Ведь не появись мы столь своевременно, вы бы сейчас не были здесь хозяйкой, я правильно понимаю?
Уна кивком признала его правоту, но добавила:
– Значит, вы приехали убедиться, что я не собираюсь выйти замуж за какого-нибудь воинственно настроенного рыцаря, который постоянно лезет в драку? Или все же причина была иной? Признайтесь: вы нанесли этот визит, поскольку до сих пор не в силах меня забыть, словно песнь сирены, которая и сквозь годы продолжает звучать в ушах?
Жан лукаво улыбнулся:
– Вы по-прежнему прекрасны, миледи. Но для Фулька существует только одна-единственная женщина в мире – его законная супруга.
Она смерила его таким же лукавым взглядом:
– А для вас?
– А что я? У меня жены нет.
Продолжая улыбаться, Жан подошел к оконному проему и выглянул наружу. В воздухе висела тяжелая завеса дыма. При свете факела какие-то люди – в том числе и несколько членов отряда Фулька – ремонтировали изуродованные ворота.
– Они еще вернутся. – Уна встала рядом с ним у оконной ниши и прислонилась к стене. – Падрайг хочет любой ценой заполучить эту землю, – пояснила она и скривилась. – Мой деверь утверждает, что Ниалл якобы обещал отдать ему Докьонелл, но это неправда. Падрайг заявляет, что должен управлять поместьем, поскольку Руадри – монах, принявший обет целибата, а Коллуму всего тринадцать лет. Все было бы иначе, если бы мой старший сын не погиб на охоте. Уж Адам бы выпроводил наглеца восвояси. – Уна пожала плечами. Было заметно, что даже сейчас, желая вызвать сочувствие, она кокетничает и пытается пустить в ход свои чары. – И… Падрайг знает, насколько я беззащитна.
– К счастью, у вас теперь хорошие соседи, – заметил Жан.
Меньше всего сейчас он был склонен жалеть Уну. Какая женщина! Де Рампень мог поклясться, что жар ее обжигает его со страшной силой, как и много лет тому назад.