– Так это правда, брат? – тут же взвился я. – У тебя внебрачная дочь? Как ты ей в глаза смотришь?
Он фыркнул:
– С гордостью, Диго! У меня есть родной умный человечек, риэнна. Было бы странным, если б я к своим двадцати пяти не доказал, что имею право называться мужчиной. А ты, братишка, невыносимая ханжа. Надо это исправлять.
Все это ужаснуло меня до глубины души.
– Я не… не готов к такому!
Отец с братом переглянулись. Заговорщики!
– В таком случае, – прищурился отец, – отправим Совету и принцу Игиниру известие о том, что званый ужин пагубно отразился на твоем здоровье, и глубочайшие извинения в том, что ты не можешь приступить к службе.
Желудок у меня тут же скрутило, как по заказу. Они даже шантажом не побрезговали!
– Но это позор! – прохрипел я.
– Согласен, – удрученно кивнул лорд, но его глаза совершенно бесстыдно смеялись. – Мне кажется, ты засматривался на Аньес, Диго? Одобряю. Ты ей тоже нравишься. Она девушка здоровая, красивая и с радостью приняла наше предложение.
«Не соглашайся», – коснулся уха знакомый шепот духа.
– Это насилие! – ободренный поддержкой, я воспрянул духом (вот уж буквально) и со всей непреклонностью скрестил руки на груди. – Не дамся!
Брат заржал.
– Ты ломаешься хуже девицы, брат. Вот где позор!
«Я нашел для тебя кое-кого получше этой вертлявой гусыни Аньес», – добил меня Рогнус.
– Я хочу иметь законных детей. – Я был вне себя от ярости, но говорил спокойно. – От любимой жены. А вы меня… как племенного жеребца!
Неизвестно, до чего бы я договорил, но тут в кабинет быстрым шагом и без стука ворвалась мама, и мужчины сразу густо покраснели и уставились в пол.
– Индар, там… – дыхание у нее перехватило, – там синтские жрицы явились.
Сердце у меня упало.
– Синты? – изумился отец. – Но как они попали в замок?
– Еще не попали. Стоят у черного хода в подземелье. Их Рогнус притащил.
– Живых синтов? Но как? – воскликнул брат.
– Ах, – отмахнулась леди Зарина. – Рогнус еще и не то может вытворить. Ему закон не писан. И они говорят… ох, Индар! – Ее губы задрожали. – Они говорят, как будто наш Дигеро причастен к убийству их жрицы. И Рогнус подтвердил!
– Сынки, ждите меня здесь, я разберусь. – Отец, бросив на меня странный взгляд – и сочувственный, и задумчивый, – направился к выходу, подхватив супругу за талию. – Зарина, любимая, нам бы травяного чая по твоему особому рецепту. Сделаешь?
– Конечно, милый. – Мама сразу стала по-деловому собранной.
Пока мы ждали, посерьезневший брат выпотрошил мне мозги расспросами об убийстве и Яррене.
– Формально ты тут ни при чем, – вынес он вердикт. Глаза у него, такие же карие, как у меня, стали холодными и злыми. – Более того, синты виновны в покушении на твою жизнь, и они у меня еще попляшут.
Но когда отец вернулся, мы оба открыли рты от изумления.
Лорд Индар ввел в кабинет двух красавиц синток. Одну постарше, с легкими морщинками в скорбно опущенных уголках рта, а вторую – мою ровесницу или даже младше. Брат судорожно вздохнул, и я был согласен с его безмолвным восторгом.
На диво высокая для маленького подгорного народа – мне почти до подбородка. И цвет ее больших и синих, как незабудки, но припухших от недавних слез очей – тоже необычен для синтов, поголовно обладавших светло-желтыми глазами горных кошек. Если бы не чересчур бледная кожа и утонченные черты кукольного личика, обрамленного белокурыми косами удивительного цвета, словно они светились, то ее можно было принять за нашу аристократку-риэнну – такой статной и утонченной она была.
Обе были одеты в рубахи, расшитые у горловины и по рукавам мелкими самоцветами, и узкие штаны до щиколоток. Поверх костюма – длинная безрукавка до колен, расшитая в тон рубахе. У старшей женщины на поясе вместо неизменного атрибута синтов – изящного топорика – висело ритуальное оружие жрицы вроде каменной чашечки цветка с длинным стеблем, спрятанным в серебряные восьмигранные ножны. Наверняка «стебель» заточен острее кинжала. У младшей оружие выглядело гораздо скромнее – нераспустившийся бутон на коротком стебле в скромных кожаных ножнах.
– Присаживайтесь, дамы. – Отец галантно придвинул старшей кресло. Брат, опередив меня, проявил внимание к младшей.
Перепуганные и смущенные «дамы» сели на самый краешек кресел.
Тут появилась мама с сопровождавшей ее служанкой Аньес, несшей поднос с чашками и кувшин с отваром. Аньес стрельнула на меня глазками и игриво провела языком по губам. Я содрогнулся. Ни за что к ней не прикоснусь, пусть хоть режут меня.
Старшая синтка, приняв чашку, благодарно кивнула, пригубила и… запела, иначе не скажешь о ее мелодичной витиеватой речи, усыпанной упоминанием всех легенд мира и сопровождаемой тихим позвякиванием височных колец.
Суть же длинной, как полярная ночь, песни свелась к полнейшей гнусности.
Если вкратце, то обе синтки – Онриль и ее дочь, не имеющая имени, – принадлежали к париям своего народа, своеобразной касте отверженных, не имеющих права вступать в брак с чистокровными синтами. В касту мог попасть любой из подгорных обитателей, совершивший предосудительный, несмываемый кровью поступок. Например, влюбиться в инородца или инородку или не покончить с жизнью, подвергшись насилию, как произошло когда-то с Отраженной Саэтхиль.
Восемнадцать весен и одно лето назад Онриль влюбилась в вейриэна и отказалась выйти замуж за жениха-синта в чужие горы. Уже этим она обрекла себя на изгнание из рода. Но случилось еще хуже: ее возлюбленный «ветер ущелий» вскоре после свадьбы погиб далеко от гор, где-то в западных водах, и его возрождение оказалось затруднено.
Синтка ждала в халайре мужа до родов, а потом, неспособная жить при свете солнца, не захотела оставаться у вейриэнов и вернулась с новорожденной дочерью к родичам. Те сбагрили парию вместе с приплодом в храм. Оригинальность мышления синтов заключалась в том, что именно парии, как больше ни на что не годные, служили жрицами в их храме Чаши Цветка.
Онриль стала жрицей, а ее «дочь греха» считалась хуже парии только потому, что полукровка. У нее даже имени до сих пор нет. Имя же можно получить только от отца (а он умер), или законного мужа (но кто же возьмет в жены дочь отверженной), или услышать в Чаше, но для этого надо быть жрицей, а таковой может стать только пария – калека или женщина, имевшая любовную связь с инородцем. Ее же неота слишком целомудренна, чтобы пойти по такому пути.
Тут брат ехидно шепнул мне на ухо:
– Видишь, Диго, не только у тебя проблемы, как толком лишиться невинности.
– Заткнись, – сверкнул я глазами.
Отец прошипел нам на языке айров, чтобы мы соблюдали приличия, словно перед нами леди, а не подгорные парии.
– Подождите, Онриль, – прервал он жрицу. – Уж не та ли самая это девочка-беглянка, которая уже была однажды в моем доме? Лет двенадцать назад?
– Она самая, мой господин, – низко поклонилась синтка, скрывая смятение.
– И я, соблюдая законы гор, уже вынужден был один раз отказать ей в гостеприимстве, – задумчиво обронил отец, встретившись взглядом со старшим сыном.
– Сейчас другая ситуация, чистейший, совсем другая! – Жрица, испугавшись, что ее сейчас выставят за порог вместе с дочерью, затараторила уже без особых подробностей.
Во время ее рассказа безымянная дочь не проронила ни слова. Сидела, потупившись, бледная, как только что воплощенный дэриэн. А суть ее проблемы свелась к отвратительному кошмару, немыслимому для Белогорья.
Когда Яррен убил Отраженную Саэтхиль, синтам для погребального обряда и возобновления рядов жриц понадобилась девица, которую никому не жалко. Выбор служительниц Чаши пал на безымянную дочь Онриль, так как девушка перед этим имела наглость отказаться стать женой на сутки для какого-то богатого хлыща.
Подгорные люди по древнему обычаю пришли в дом Ирдари с требованием: отнял жизнь – дай нам новую, вот тебе непочатый сосуд.
В этом месте рассказа я встрепенулся: забавно, что полукровку тоже хотели припахать сегодня ночью в качестве племенного жеребца. Но быстро сник, услышав, как поступил Яррен.
Бессердечный убийца принял делегацию с распростертыми объятиями: «Да я с радостью! Какой дурак откажется провести ночь с такой красавицей? Но я – наполовину инсей, а в наших инсейских традициях проверять чашу на прочность прежде, чем наполнить ее жизненной влагой. Если этот прекрасный сосуд выдержит удар моего меча, я исполню ваше желание. А если не уцелеет, вы мне завтра доставите уже два непочатых сосуда для двух новых жизней. Если и они окажутся непрочными, то я буду ждать уже четырех девственниц и так далее». И вынул меч. Синты с воплями разбежались (каюсь, бегство и вопли я дорисовал в воображении, сама Онриль выразилась: поспешно удалились).
Слушая жрицу, мой отец сочувственно кивал, уставившись в столешницу и прикрыв рот скрещенными у лица ладонями. Его плечи подозрительно дрогнули. Не понимаю, что тут смешного. Тут такая жизненная трагедия!
Лорд глухо выдавил:
– Очень печальная история, Онриль. Но почему ты пришла именно к нам, помня, как я поступил с неотой в прошлый раз?
Женщина вздохнула:
– Нас привел дух вашего рода. Остальные жрицы так торопились покинуть дом Ирдари, что мы с дочерью сумели отстать от них и бежать. Я не буду скрывать, господин, что я нарушила закон и не имею права на твою защиту, но не моя девочка. Она теперь никто. Формула принесения ее жертвы уже произнесена. Но теперь, когда ее жертва не принята даже инородцем, неота считается… мне сложно объяснить на верхнем языке… она совсем как ваши урди, тени. Ее убьют, потому что жизнь не нужна такому бесполезному для мира, всеми отвергнутому существу, неспособному даже стать жрицей. Ее отдадут в пищу подземным змеям. Я хотела спрятать мою девочку в верхнем мире, отвести к лорду Наэрилю, он бы точно помог. Но нас остановил голос духа Рогнуса. Он приказал нам открыть сердце дому Этьер, и вот мы здесь, благородный лорд.