Адель и Агнесс в окружении фрейлин уже ждали на возвышении слева от трона. Обе — дьявольски красивые, в алых платьях, усыпанных драгоценностями, словно принцессы собрались на бал, с уложенными в высокие прически белокурыми локонами, с кроваво-красными, искусно подчеркнутыми губами, скривившимися в злой ухмылке при виде унижения опального кронпринца.
Рамасха тоже пожелал присутствовать, как лицо заинтересованное и требующее справедливого возмездия, и ему не посмели отказать. На Дигеро, стоявшего в свите северянина, я старалась не смотреть, но заметила и сурово сжатые губы, и неровный румянец на его щеках, какой всегда появлялся, когда горец давил в себе гнев.
Король появился в сопровождении первых лиц государства.
Он шел медленно, опустив обильно поседевшую голову и старчески сутулился. Ни следа от былой стати и мощи. Казалось, он действительно смертельно болен. Но мне ли его жалеть после того, как я видела, что стало с королевой, изгнанной его волей? Я не испытывала злорадства, но и жалости тоже. И почему-то вспомнила, как стояла у его шатра, сжав кулаки, и шептала: «Никто не смеет безнаказанно обижать мою матушку».
На полшага позади гордо несли себя Шаэт и не менее толстый кардинал. Узнала я и смуглого горбоносого судью в мантии и в парике с буклями, и казначея — костлявого, несмотря на должность, желтолицего, с юркими глазками и неприятной слащавой улыбкой.
Роберт сел на трон, по-прежнему не поднимая на меня глаз, опер локти о подлокотники и опустил лоб в скрещенные пальцы, не заметив поклонов. Шаэт занял место первого советника за спинкой трона.
— Огласи приговор, судья Даинер, — глухо сказал король.
Судья откашлялся, развернул свиток.
Смысл его речи, сопровождавшейся беглым взглядом в свиток, сводился к тому, что королевское расследование подтвердило вину кронпринца Лэйрина во вменяемом ему преступлении против младшей принцессы Виолы (следовало бесконечное перечисление имен свидетелей обвинения). Кроме того, оное преступление является изменой короне, за что полагается казнь через лишение головы. Но, так как пролить королевскую кровь невозможно, а статус преступника слишком высок для казни через повешенье, принц Лэйрин приговаривается к сожжению, и приговор следует привести в исполнение незамедлительно.
Рагар превратился в ледяную статую, но я заметила движение его пальцев, означавшее «вот и отлично (слава богам, лучше не бывает)». Я не разделяла его оптимизма: одно дело — угольки в руке подержать, а другое — костер. Выдержит ли защита, данная мне королем? И… если он дал мне ее, то ведь может и забрать в любой момент.
Принц Севера изобразил удовлетворение справедливым судом, а вот Дигеро побледнел, и его ладонь легла на пустую перевязь — гостям не положено являться к королю с оружием, но сам жест многое мне сказал. Я вздохнула с облегчением: мой друг не поверил в клевету.
Этот вздох был уловлен наблюдателями, интерпретирован по-своему и едва не стал последним.
Третий советник, герцог Виннибор, внезапно вмешался в судебный процесс, что стало потрясением для всего двора: этот блеклый сероволосый мужчина лет сорока считался безмолвной королевской тенью. Говорили, что, будучи еще оруженосцем, он был совращен совсем юным Робертом и стал его первым любовником, что удивительно при такой невыразительной внешности Виннибора. Советник занимал свою должность не по способностям, кои по общему мнению отсутствовали напрочь, а из королевской милости к преданному бывшему оруженосцу, во всем соглашавшемуся с монархом и ни разу не подававшему голоса на совещаниях. Если с кем-то он и вел беседы, то исключительно междометиями.
Теперь вдруг обнаружилось, что герцог умеет говорить и обладает приятным тенором:
— Прошу твоего милостивого позволения, мой государь, слово сказать…
Король кивнул, спрятав изумление за ладонью.
— Разве принц — богомерзкий колдун, чтобы быть подвергнутым такому отвратительному виду казни, как сожжение, которое применяется токмо к дьявольским отродьям? — громко вопросил Виннибор. — Все мы помним, как его святейшество кардинал Трамас испытывал наследника пять лет назад и никакой колдовской силы в мальчике не обнаружил. Кто-то, может, и попеняет, что времени с тех пор прошло многовато, но я уверен, что душа его высочества не омрачена адской силой, так зачем нам самим бросать тень на корону? Ведь ты, мой милосердный король, не отказался от сына, и он будет казнен как твой, увы, преступный, к нашему горю, но — кронпринц. Не позор ли это? Не станет ли это поводом бесстыжим врагам для глумления? Нижайше прошу ваше королевское величество о снисхождении к его высочеству и коленопреклоненно умоляю заменить вид казни на менее постыдный.
Блистательная речь взбудоражила присутствовавших: какая муха укусила королевскую тень, если она обрела вполне индивидуальное лицо и осмелилась восстать против хозяина?
— А не провести ли нам еще одно испытание на колдовскую силу? — оживился кардинал, не переносивший долгих стояний ввиду чрезвычайной тучности тела.
Герцог Виннибор стушевался, закивал с обычной своей тишайшей, на все согласной улыбкой:
— Да-да, конечно… во имя истины и Бога… но не лучше ли избежать… ради чести государевой… какая уж сейчас разница… лучше бы повесили.
Мнение придворных разделилось: сестрам А. очень хотелось посмотреть, как я буду корчиться на костре, остальные не определились, выжидая королевского слова. Но Роберт молчал, не поднимая головы, словно внезапно потерял сознание. Наконец он пошевелился, вяло кивнул кардиналу:
— Испытай, не помешает.
Процедура, которой меня в детстве подвергли на каменном мосту, повторилась и опять сильно разочаровала кардинала. Даров у меня опять не обнаружилось.
Зато вновь вдохновился третий советник, герцог Виннибор:
— Раз доказано, что его высочество — не колдун, то костер не обязателен, и ваш покорный слуга снова взывает к милосердию, мой государь. Яд в чаше — куда более благородная смерть!
Всё шло к тому, что смошенничать королю не удастся, и Рагар наконец выложил козырь.
— От имени и по праву Белых гор! — прокатился рокот его голоса, и в душном зале внезапно повеяло грозовой свежестью. Все замолчали, недоуменно таращась на моего скромного телохранителя, ставшего неожиданно грозным. — Считаю приговор преждевременным, король равнин. Я не услышал здесь имени еще одного важного свидетеля. Не опрошен некий Дирх.
Скрещенные пальцы, заслонявшие лицо короля, дрогнули.
— Он мертв! — взвизгнул Шаэт.
— Есть способы допросить и мертвеца, — вмешался Рамасха. — От имени императора Севера я требую, чтобы этот свидетель был допрошен.
— Протестую! — колыхнулся кардинал. — Дьявольщина, колдовство!
— Труп исчез, — злорадное замечание Агнесс.
— Уже найден, — усмехнулся вейриэн.
— Несите! — приказал король, заткнув кардинала яростным взглядом.
Хладного свидетеля внесли.
Невозможно передать, что я пережила, когда рассмотрела «труп», поднявшийся после того, как Рагар вынул у него из-под лопатки ставший невидимым сельт.
Не скажу, что негодяй был похож на меня, как отражение в зеркале, — его черты были более грубыми и мужественными, но несомненное сходство имелось. Последний фаворит короля Дирх обладал прямыми черными волосами, торчавшими ежиком — немыслимая прическа для придворного, которой не стеснялась лишь я. На его бледном лице с широким лбом и узким подбородком вызывающе сверкали зеленые глаза, а губы, чуть тоньше моих, надменно кривились. И стремительные движения, когда он подошел к трону и встал на колено, и резкий, какой-то птичий, поворот головы — были моими.
Меня ударило это сходство по сердцу. Захотелось выпить яд немедленно, потому что ты, чистый мой Дигеро, смотрел на это и так же, как я, все понял о любовной страсти короля к наследнику. На это смотрел Рамасха — будущий император и серьезный политический соперник или союзник. И это видели и знали мои будущие подданные.
Невозможно было нанести упреждающий удар по моей будущей короне искуснее, чем нанесен этот. В памяти людей наши лица неизбежно сольются — наследника и любовника. Уже слились, если вспомнить гнилые слова белобрысого лорда Наэриля. А значит, и беды королевства, и проклятия будут приписаны мне.
Пока все завороженно пялились на ожившего, но еще ничего не понимающего Дирха, которого начал допрашивать судья, я с презрением глянула на Роберта и вздрогнула: король пристально смотрел на меня, и столько вины было в этом взгляде, и мольбы о прощении и еще что-то такое пронзительное, от чего в груди стало еще больнее.
Дирх, осознав наконец, что находится уже не в будуаре, а на королевском суде, во всем признался. Назвал и участников заговора: и обеих старших принцесс, и первого советника, ныне графа Шаэта, и еще пару имен. Его наглость была изумительна.
— Да, я потерял голову от любви, мой обожаемый государь… от любви ко всему, что исходит от тебя, — с усмешкой щурился Дирх. — И я же не отказываюсь жениться на твоей дочери, заметь. Если нужно, то ради тебя я пойду и на этот подвиг.
— Он лжет! Выгораживает принца! — прошипел Шаэт. — Какая вера может быть посмертным показаниям трупа, чья жизнь сосредоточена сейчас в руках вейриэна — в сельте, вынутом из его сердца? Он скажет то, что захочет «снежный дьявол»!
— Принца?! — совсем не похожий на труп зеленоглазый фаворит, вытянув шею, заозирался по сторонам, увидел Рагара.
А потом узрел меня.
Наши взгляды встретились, и он вдруг покачнулся, как от удара, и переменился в лице. Разительно. Его сходство со мной мгновенно уменьшилось, словно подул ветер, стирая рисунок на песке.
Забыв и о короле, и о допросе, и о глазевших придворных, Дирх рухнул на колени и пополз в мою сторону, и в его голосе звучал отчаянный, неподдельный страх:
— Ваше высочество! Простите меня, мой принц. Я… это чудовищная дерзость, понимаю… Но я же не знал! Ваш отец ничего не сказал мне! Никто не сказал! Я готов искупить, клянусь… Я бы никогда не осмелился, никогда. Я же не знал, кто…